В наше время уже стирается разница между некоторыми «исконно мужскими» и «исконно женскими» занятиями, но в большинстве семей роль женщины – хранительницы дома, воспитательницы детей, наделенной удивительной интуицией и внутренней силой, – осталась неизменной.
В. фон Каульбах. Портрет Марии Ганноверской с дочерью Марией. 1866
Ф. К. Винтерхальтер. Королева Виктория с супругом принцем Альбертом и детьми. 1846
К. Е. Маковский. За прялкой (портрет дочери Ольги). 1890-е
Для Н. А. Некрасова его Дарья – героиня поэмы «Мороз. Красный нос» – идеал женщины. Она не только рачительная хозяйка, преданная жена и любящая мать, вызывающая у односельчан глубокое уважение, но и образец настоящей русской красавицы.
Однако же речь о крестьянке
Затеяли мы, чтоб сказать,
Что тип величавой славянки
Возможно и ныне сыскать.
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц, —
Их разве слепой не заметит,
А зрячий о них говорит:
«Пройдет – словно солнце осветит!
Посмотрит – рублем подарит!»
Идут они той же дорогой,
Какой весь народ наш идет,
Но грязь обстановки убогой
К ним словно не липнет. Цветет
Красавица, миру на диво,
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка.
И голод, и холод выносит,
Всегда терпелива, ровна…
Я видывал, как она косит:
Что взмах – то готова копна!..
Н. А. Некрасов, «Мороз. Красный нос»
Доброе слово женщины способно врачевать телесные и душевные раны. О чудесах, на которые способна любимая женщина – мать ли, жена ли – писал М. Е. Салтыков-Щедрин. Писал о «воссоздании» ею истинно человеческого образа – того самого, который и является Божьим подобием… Об этом же – о «нездешности» женщины, о преклонении перед ее возвышенным образом – и стихотворение Н. М. Языкова.
«…Когда вы чувствуете, что вам легко и приятно около какого-нибудь человека; когда ваши лица расцветают улыбкою при виде его, когда вас инстинктивно манит приласкаться к нему… знайте, что это такой же чистый и милый человек, как и вы сами; знайте, что около вас бьется именно то самое доброе человеческое сердце, о котором я хочу повести здесь речь.
Нигде так много не встречается добрых душ, как между женщинами. <…> И когда женщина захочет утешить скорбящего человека, то можно сказать наверное, что в целом мире не найдется слаще и лучше того утешения. Нет татя, у которого не открылся бы источник слез при виде умиротворяющей женской ласки; нет душегуба, которого сердце не дрогнуло бы перед любящим женским словом.
И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему…»
М. Е. Салтыков-Щедрин, «Добрая душа»
Влюблен я, дева-красота,
В твой разговор живый и страстной,
В твой голос ангельски-прекрасной,
В твои румяные уста!
Дай мне тобой налюбоваться,
Твоих наслушаться речей,
Упиться песнию твоей,
Твоим дыханьем надышаться!
В.-А. Бугро. Милосердие. 1878
«Женщина священна; любимая женщина священна вдвойне».
(Александр Дюма)
Для матери дети всегда маленькие», – гласит русская пословица. И к своей маме мы обычно испытываем чувства, не меняющиеся с годами: по отношению к ней мы и сами всегда остаемся детьми. Не зря в «Детстве» Л. Н. Толстого страницы, посвященные ранним годам и связанные с мамой, более яркие и трогательные, нежели прочие.
«…Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою – кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли.
Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня. <…>
Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно».
Л. Н. Толстой, «Детство»
Х. Мерле. Материнство. 2-я пол. XIX в.
«Царство женщины – это царство нежности, тонкости, терпимости»
(Жан-Жак Руссо)
В стихотворениях К. Бальмонта, В. Брюсова, М. Волошина женский образ имеет мало общего с материнским – нежным и трепетным. Это скорее древняя полубогиня, героиня мифа, обладающая огромной властью и присущей только ей силой…
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих терзаньях
страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе – за взгляд очей
прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый
гений.
К. Д. Бальмонт
Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты – свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты – женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты – в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века – на тебя!
В. Я. Брюсов, «Женщине»
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты…
Ее искал, ее любил
В чертах Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца – Таиах
И покрывало Моны Лизы.
Под гул молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессилье
Пред ликом восковых Мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал ее судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Ее улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц,
Из бездны призрачного тела.
Но неизменна и не та
Она сквозит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.
М. А. Волошин, «Она»
Н. С. Крылов. Русская крестьянка кормит ребенка из рожка. Не позднее 1830
