— Он что же, забрал у тебя свой кулон? — спросил Вуд.
— Нет, не забрал.
— Так значит, ты всё ещё замужняя, — урезонивал её Вуд.
— Все равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.
— Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? — спросил Вуд.
— Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.
— Успокойся, Анасточка, видно, Алан тебя любя отшлёпал, чтобы ты не совершала поступков, от которых над тобой люди смеяться будут. Значит, он уберегал тебя от будущих насмешек.
— Любя? Разве, когда любят, так шлёпают?
— Ну, конечно, это не метод, но, возможно, Алан в тот момент ничего лучшего придумать не смог. А ты знаешь Анасточка, — продолжал Вуд, развязывая узелки и снимая с её груди комочки из сена, — не надо тебе так стараться быть взрослой. Ты и без всяких стараний взрослой станешь. А сейчас тебе о другом нужно думать, девочка моя.
— О чём, дедулечка, о чём?
— Ты приляг, Анасточка, на колени ко мне, а я песню твою любимую спою, ту, которая без слов.
Анаста положила голову на колени Вуда, всхлипнула ещё раз-другой и при первых звуках знакомой мелодии уснула.
На следующий день Анаста прибежала к Вуду радостная и возбуждённая. Ещё на бегу она сообщила Вуду:
— Он приходил к моему домику, приходил. Я сначала хотела спрятаться, когда увидела его в окошко, потом сидела тихо-тихо, чтобы он подумал, будто в домике никого нет. Алан подошёл к домику и присел рядом со входом. Он присел, дедулечка Вуд, и говорит: «Я знаю, ты дома, Анаста, ты очень умная и сообразительная девочка, я дождусь, когда ты станешь красивой девушкой, поверь мне, я дождусь, но ты больше не торопи своё время». А я сидела, молчала и совсем уже не злилась на него. Мне хотелось выбежать, обнять его и даже поцеловать, по-взрослому, в щёчку, но я этого не сделала. Я сидела тихо-тихо, чтобы не торопить своё время.
Алан молча посидел ещё немного у входа в мой домик, потом встал и ушёл. А я к тебе побежала, дедулечка Вуд, чтобы рассказать об этом. И ещё, дедулечка, знаешь, Алан, пока сидел там у меня, на стене моего домика три цветочка нарисовал — один побольше, другой поменьше и третий совсем-совсем маленький. Я их увидела, когда выбежала, они красивые очень.
Вуд обнял Анасту и спросил:
— Так ты, значит, уже не горемычная и горя горького нет у тебя?
— Теперь я радостная, и мне хочется сделать что-то такое необычное, красивое, чтобы все на это смотрели, радовались и говорили: «Очень красиво, здорово, хорошо», и чтобы Алан это слышал и гордился мной.
— Очень правильное решение у тебя возникло, Анасточка. Сотвори в порыве вдохновения прекрасные творенья — только этим завоевать любовь людскую можно.
Прервав свои воспоминания, Вуд обратился к правнучке, которая придумала новую игру с идущим во главе каравана мамонтом:
— Анаста, ты своими забавами держишь мамонта в большом напряжении. Хорошо ли так поступать с безобидным и добрым животным?
— Так я, дедулечка Вуд, в приятном напряжении мамонта держу, от грустных мыслей его отвлекаю. Вот и тебя отвлекла от твоих дум невесёлых, дедулечка Вуд, — затараторила Анаста.
— Да... У многих мысли сейчас невесёлые. Есть причина, их порождающая. А у тебя, Анасточка, разве грустных мыслей нет?
— Нет, дедулечка Вуд.
— Ты не понимаешь, значит, отчего взрослые люди рода нашего невеселы?
— Понимаю, дедулечка Вуд. Они невеселы оттого, что холодный ледник надвигается. Многие растения от холода умирают. Людям из разных поселений пространство родное покинуть пришлось. А куда и сколько идти, никто не знает.
— Верно... — задумчиво произнес Вуд и несколько удивлённо спросил правнучку: — А тебе что же, не грустно расставаться с нашим родовым пространством, Анасточка?
— Мне не грустно, дедулечка Вуд. Как только мысль эта грустная, расставанческая во мне возникла, я её сразу отвергла, и теперь её во мне нет, — затараторила вновь весело Анаста, раскачиваясь на хоботе мамонта, который шёл рядом с Вудом, словно понимал необходимость нести девочку рядом с её прадедом, давая им возможность общаться между собой.
Ответ правнучки Вуда и удивил, и заинтересовал. Каким таинственным способом сумела она с грустными мыслями справиться? И он спросил:
— Анасточка, расскажи мне, как тебе удалось мысли грустные отвергнуть, каким способом?
— Простым, дедулечка Вуд, способом. Я решила остаться с пространством родины своей.
— Остаться? Решила? Но ты ведь не осталась, ты удаляешься от него вместе со всеми, Анасточка.
— Пока удаляюсь, провожаю всех в дальний путь. А как только поднимемся на взгорье, которое вдали виднеется, будет полдень, и я должна буду в обратный путь отправиться. К вечеру поспею на родину. Утро наступит, она мне обрадуется. А сама я уже сейчас радуюсь. Представляю, как родина мне радоваться будет.
Вуд не встревожился в ответ на слова правнучки. Он подумал, она пошутила или лишь представляет своё возвращение, чтобы отогнать грустные мысли. Решив подыграть находчивой девочке, он сказал:
— Да, пространство всё тебе обрадуется, но что ты будешь делать там одна?
— Перво-наперво устрою горку из земли и травы возле моего цветника, — затараторила Анаста, — пусть горка не даёт холодному ветерку от ледника дуть на любимый цветок мой. Когда распустится цветок, я рядом с ним должна быть. Если никого рядом не будет, опечалится сильно цветок.
«Для чего я расцвёл, — подумает, — для чего, если никто не радуется моей красоте». Но я буду рядом и буду радоваться.
— Цветок отцветёт, Анасточка, наступят холода, каких ранее не было. Многие растения не смогут цвести в холода. На наше родовое пространство наступает огромный ледник, — будто про себя размышлял Вуд, поднимаясь на пригорок, о котором говорила Анаста. — Да, наступает ледник.
— Я остановлю ледник, дедулечка Вуд, — вдруг выпалила маленькая девочка, соскочив с хобота мамонта, и с энтузиазмом затараторила дальше: — ещё не знаю как, но обязательно его остановлю. Там, на родине, мне что-нибудь подскажет, как его остановить. Я чувствую, сильно-сильно чувствую, что подскажет, и я смогу.
Там, на родине, есть подсказка. Она есть, но все ушли. Никто не подумал о ней. И некому теперь подсказке подсказывать. Все подумали, как уйти, куда уйти от холодов. Но никто не захотел подумать с подсказкой, как отодвинуть ледник. А ты ведь часто говорил на сборах, дедулечка Вуд, что надо думать.
Вуд застыл на месте. Встал и вожак каравана, а за ним остановились и другие идущие следом мамонты.
Седой глава рода внимательно смотрел на свою правнучку и молчал.
То, что Вуд сделал через минуту, ни себе, ни тем более другим, он никогда объяснить потом не смог. Вуд подал знак двигавшимся по бокам каравана из мамонтов людям продолжать движение вперёд. Анасте же он сказал:
— Последним в караване идёт прихрамывающий мамонт, сын вожака, ты его знаешь, и он тебя слушается лучше всех. Ты возьми его с собой, Анаста, когда будет очень холодно, ты на нём по нашим следам догонишь нас.
— Спасибо, дедулечка Вуд, — радостно воскликнула девочка, обхватила старца за ноги, прижалась к нему. — Спасибо!
— Как я расскажу о том, что ты задумала, маме и отцу, родителям твоим?
— Я сама им сообщу, как домой доберусь, сейчас не надо ничего говорить. До свидания, дедулечка Вуд.
Анаста вприпрыжку побежала к последнему мамонту в конец каравана, а Вуд провожал взглядом удаляющуюся фигурку правнучки, будто не осознавая происходящего. Он продолжил путь, и какое-то время в голове его не было никаких мыслей, лишь несколько часов спустя Вуд спросил сам себя: «Зачем я согласился? "Надо думать", "Никто не подумал, как остановить". Никто. Она одна». Потом вслух произнес:
— Я поступил правильно.
Слегка прихрамывая, шёл в конце каравана огромный мамонт Дан. Статью и силой он был похож на своего отца — вожака мамонтов.
Когда он был ещё совсем молодым мамонтом, упавшая с горы каменная глыба повредила ему ногу. Люди верёвками привязали к ноге животного палки, чтобы кость правильно срослась. Дану пришлось много дней лежать в одиночестве. Тогда и началась трогательная дружба мамонта, трёхлетней Анасты и котёнка, которого девочка приносила с собой.
Маленькая Анаста часто навещала лежащего с перевязанной ногой мамонта, приносила ему лакомства, ласково разговаривала с ним. Клала ему на бок котёнка, которого учила отгонять от лежащего на траве мамонта досадливых букашек и мух.
Но главное — она с ними разговаривала, учила, как взрослые учат своих детей.
Усадив котёнка на мамонта, Анаста вставала перед ними, указывала маленьким пальчиком на небо, устремляла вверх свой взор и произносила слова «небо», «облака», «солнышко», потом опускалась на колени, гладила руками траву, произнося ласково «травушка зелёная», «цветочек пахнет».
