Через час он вернулся. В кабинете Гитлера уже собрались гости: Борман, Геббельс с женой, генералы Бругдорф, Кребс, руководитель «Гитлерюгенда» Аксман и еще несколько человек. Гитлер был одет в свой скромный партийный китель с неизменным Железным крестом. Ева надела любимое платье фюрера из черного шелка, длинное и наглухо застегнутое. В волосах красовалась бриллиантовая заколка, на шее висела золотая цепочка с подвеской из топаза, на тонком запястье сверкали золотые часы с бриллиантами. Свидетелями выступали Геббельс и Борман.
За несколько минут до полуночи ритуал был завершен. В волнении Ева подписалась на брачном свидетельстве девичьей фамилией, затем зачеркнула букву Б и в первый и последний раз в своей жизни подписалась: Ева Гитлер.
Брак был заключен 28 апреля. Однако Адольф Вагнер неожиданно для всех перенес их бракосочетание на другой день. Не дождавшись, пока на брачном свидетельстве просохнут чернила, он сложил два листка и стер дату. Когда он это заметил, уже наступило 29 апреля.
Гитлер, с трудом волоча ногу, отправился в комнату, где его секретарша работала с завещаниями. За ним последовал Геббельс. В четыре часа утра Гитлер внимательно прочитал оба документа и вместе с Геббельсом вернулся к гостям.
Рано утром, когда новобрачные уже удалились в спальню Евы, двое рослых эсэсовцев притащили в сад рейсхканцелярии мужа ее младшей сестры и поставили его лицом к разбитой во многих местах стене. Фегеляйн истерически выкрикнул «Нет!», затем неожиданно для своих палачей упал на землю. Грохот автоматных очередей заглушила канонада советской артиллерии.
О свадьбе Гитлера будут писать много и, как правило, в иронических тонах: вот мол, наслушался Вагнера и устроил комедию. Но… ничего смешного здесь нет. Так повести себя, как повели они, могут немногие.
— 1 мая, — сказал он, — русские займут Берлин!
К нему присоединился и молодежный рейхсфюрер Аксман, который заверил Гитлера, что его ребята умрут, но спасут своего фюрера.
Более того, он принялся за письмо Кейтелю, которое фельдмаршалу должен был передать один из офицеров, намеревавшийся пройти за линию фронта. В своем последнем в жизни послании военным Гитлер в очередной раз обвинил генералов в поражении Германии и, конечно же, в предательстве, в котором его постарался убедить находившийся рядом Борман. «Неверность и измена на протяжении всей войны, — писал фюрер, — разъедали волю к сопротивлению. Поэтому мне и не было дано привести мой народ к победе… Этот генеральный штаб нельзя сравнить с генеральным штабом в период Первой мировой войны…»
Конечно, все это выглядело наивным, однако ни Геббельс, ни Борман так не считали. Анафема военным была для них очень важна, поскольку они и сейчас все еще опасались, что именно те начнут переговоры с союзниками. Что же касается Бормана, то он, по словам Д. Мельникова и Л. Черной, направил трех курьеров… в ставку Деница с завещанием Гитлера, в котором было сказано, что власть в стране передается Деницу, Геббельсу и Борману. Борман отправил также письмо Гитлера Кейтелю и, наконец, поздно вечером послал телеграмму Деницу, в которой также писал о «предательстве» Кейтеля. Телеграмма заканчивалась словами: «Фюрер жив и руководит обороной Берлина». В той сложной интриге, которую вели Борман и Геббельс, им было выгодно до последней минуты действовать от имени Гитлера.
Закончив диктовать письмо, Гитлер взглянул на Геббельса.
— Я еще раз предлагаю тебе, Йозеф, покинуть меня вместе с семьей…
* * *
Лоренц, представитель имперского шефа печати Дитриха, а также полковник Белов и штандартенфюрер СС Цандер, личный адъютант Бормана, получили приказ попытаться прорваться, имея на руках каждый по копии этих документов. Они покинули окруженный Берлин в различных направлениях, чтобы добраться с ними до нового рейсхпрезидента Деница.
Около шести часов вечера Борман, Геббельс с женой, Бургдорф и секретарши пришли в кабинет к Гитлеру. Над его столом все еще висел портрет Фридриха Великого, но вряд ли Гитлер уже надеялся на чудо, некогда спасшее прусского короля. На противоположной стене висел потрет матери Гитлера Клары.
— Если не произойдет чуда, — произнес он, — мы погибли. Мы с женой твердо решили уйти из жизни. Я хочу лишь удостовериться, что Лоренцу, Цандеру и фон Белову удалось прорваться и передать копии завещаний Деницу, Шернеру и Кессельрингу. Я не хочу, чтобы после моей смерти начался хаос…
Все молчали. Да и о чем можно было говорить с практически покойником, который даже сейчас не хотел понять, что хаос уже давно начался и Германию ждут тяжелые времена.
В ожидании ответа Гитлер вручил Траудль Юнге и Герде Кристиан ампулы с ядом.
— Я, — вымученно улыбнулся он, — предпочел бы на прощание сделать вам другой подарок… Эх, — с искаженным от боли лицом продолжал он, — если бы я мог положиться на моих генералов точно так же, как могу положиться на вас…
Что касается Евы, то ампула с ядом у нее хранилась уже давно. В свое время еще доктор Брандт подробно рассказал ей о действии цианистого калия на человеческий организм. Тем не менее, судя по ее поведению, она не испытывала никакого страха, и мысли о смерти, похоже, совсем не мучили ее. Она умирала вместе с человеком, которого любила больше жизни, и ничего другого ей уже было не надо. Другое дело, что все эти разговоры не доставляли ей никакой радости, и как только присутствовавшие в комнате Гитлера принялись обсуждать, какой из ядов эффективнее, она быстро вышла из комнаты и до самой ночи играла с детьми Геббельса.
— Вы правы, генерал, — быстро согласился Гитлер, — но, — пожал он плечами, — кто добьет меня, если рана окажется не смертельной! И я уже не смогу выстрелить в Еву?
— Может быть, вы и правы, генерал, — хмуро произнес Геббельс, — но сейчас меня волнует только одно: настоящий ли яд находится в ампулах? Ведь их нам вручил Гиммлер, а этого от мерзавца можно ожидать чего угодно! Может быть, именно таким образом он собирался сдать нас русским?
Услышав о Гиммлере, Гитлер изменился в лице, покрылся красными пятнами и приказал вызвать Штумпфеггера. Хирург незамедлительно явился и предложил испробовать яд на Блонди.
— Да, да, конечно, — не задумываясь, отдал на заклание Гитлер свою любимую собаку.
Но уже в следующую минуту задумался. Штумпфеггер был эсэсовцем и мог выполнять секретное поручение своего разжалованного шефа. Сейчас он даст Блонди настоящий яд, а им ампулы с водой…
— Приведите другого врача! — приказал он и бессильно упал в кресло.
Профессор Хаазе вложил ампулу с ядом в пасть ни в чем не повинной собаки и сжал ее челюсти. Собака судорожно дернулась и уже через полминуты лежала на боку с вывалившимся языком и остекленевшими глазами. Адъютант Гитлера Отто Гюнше вынес ящик с мертвой Блонди и ее повизгивающими щенками, которых пристрелил в саду. Гитлер не пощадил даже своего любимца Вольфа, которого любил гладить трясущимися руками.
* * *
Так исчезли последние надежды на спасение, и фюрер стал прощаться со своим окружением. Он каждому пожал руку и поблагодарил за службу.
В полдень 30 апреля 1945 года артиллерийская канонада достигла своего апогея. Бои становились все ожесточеннее, с грохотом рушились дома, практически все улицы вокруг Имперской канцелярии были превращены в пустыню.
«30 апреля началось как обычно, — вспоминала Траудль Юнге. — Правда, Гитлер вопреки обыкновению встал очень рано. Ева же до полудня не выходила из комнаты».
В 10.00 Гитлер вызвал командира оборонявшей правительственный квартал боевой группы бригадефюрера СС Монке. Тот доложил, что русские уже на Вильгельмштрассе. Гитлер выслушал генерала с каменным лицом. Ни напоминавшие громовые раскаты разрывы снарядов и мин непосредственно в рейхсканцелярии, ни едкий запах гари в бункере уже не волновали его. Слова Монке окончательно убедили его, что дальше медлить с уходом из жизни нельзя. Тем не менее он постарался вести себя так, словно этот роковой для него день 30 апреля 1945 года ничем не отличался от других.
После обеда Юнге проводила Еву в ее комнату. Держалась та прекрасно. Фрау Гитлер распахнула дверцы стенного шкафа и протянула секретарше мужа шубу из чернобурки.
— Это вам на память, госпожа Юнге, — ласково сказала она. — Будьте счастливы…
Не выдержав напряжения, она вдруг обняла женщину и уткнулась ей лицом в плечо.
— Если вам удастся попасть в Мюнхен, — сказала Ева, — поклонитесь от меня моей прекрасной Баварии…
— Поклонюсь, — обливаясь слезами, ответила Юнге.
Около трех часов Гитлер и Ева еще раз простились со своими приближенными и, пожав каждому руку, удалились в свой кабинет. У раскрытой бронированной двери приемной встал Гюнше с автоматом наперевес.
