К концу лета посол Гарриман и генерал Дин уже были достаточно раздражены игнорированием советскими властями наших требований и предложений. Они были убеждены, что эту тенденцию можно остановить только в том случае, если изменить способы общения с советским правительством, вступая с ним в контакт только по тем вопросам, которые затрагивают наши интересы. Гарриман поддержал генерала Дина, рекомендовавшего приостановить поставки Советскому Союзу промышленного оборудования невоенного назначения и принять другие подобные меры. Чтобы объяснить мотивы этого решения, Гарриман попросил разрешения на поездку в Вашингтон. Гопкинс ответил (12 сентября, когда началась Квебекская конференция, а переговоры в Думбартон-Окс достигли финальной, критической стадии), что он готов выслушать Гарримана, но полагает, что оставлять Москву было бы для посла ошибочным решением. Поэтому он предложил отложить встречу до особого распоряжения. Теперь невозможно сказать, повлияли ли меры Гарримана и Дина на стратегию разгрома Японии, которую одобрили в Квебеке Объединенный комитет, президент и Черчилль.
Во всяком случае, 23 сентября при передаче Сталину отчета Рузвельта и Черчилля о результатах Квебекской конференции Гарриман обговорил со Сталиным многие прошлые предложения. сделанные нами по более тесному военному сотрудничеству. Гарриман снова напомнил Сталину, что президент торопится начать переговоры об операциях на Тихом океане. Из первых же вопросов, заданных Сталиным, стало ясно, что тот все еще настороженно относится к вступлению в войну с Японией, ожидая, пока не настанет благоприятный момент и появятся шансы на победу. Сталин поинтересовался, стоит ли вопрос о том, чтобы просто составить планы операций или речь идет о назначении определенной даты. Гарриман ответил, что целью является составление планов, а уж даты приведения этих планов в действие будут зависеть от окончания военных действий в Германии. Тогда Сталин спросил, считают ли президент и премьер-министр существенным вступление России в войну на Тихом океане? Не изменилась ли их точка зрения по этому вопросу? Гарриман и Кларк Керр заверили его, что никаких изменений не произошло. Сталин нашел странным, что в совместном послании нет ни слова об участии русских. По-видимому, это не принималось в расчет при составлении планов. Гарриман объяснил, что Объединенный комитет не сделает этого до тех пор, пока не узнает, какую роль готов играть Советский Союз. Они не могут планировать использование советских ресурсов, пока Сталин не будет готов начать переговоры, а планы могут быть изменены в соответствии с советскими предложениями. На это Сталин возразил, что русские должны знать, какие задачи ставятся перед ними. Гарриман пояснил, что эти вопросы будут решены, как только советские официальные лица будут готовы обсудить их. Сталин заявил, что он уже готов и обсуждение можно начать через несколько дней. Он даст указание и назначит время.
Сталин продолжал расспросы. Он поинтересовался, правильно ли он понял, что мы добиваемся не только использования воздушных баз на Дальнем Востоке, но и активного участия советских войск в войне на Тихом океане? Вспоминая прошлое, он напомнил. что президент предлагал подобное участие и русские согласились пойти на это после разгрома Германии, и подтвердил это согласие. Интересно, что в первой части американского меморандума, написанного по-английски, в этом замечании Сталина используется слово «требовал». Но позже его заменили на «предлагал».
«Однако, – заключил он, – если Соединенные Штаты и Великобритания хотят поставить японцев на колени без участия русских, русские готовы согласиться на это».
В своем докладе президенту после встречи 23 сентября Гарриман заявил, что, по его мнению, Сталин готов и хочет сотрудничать, но ждет повторного приглашения. Он также сказал, что, если взять инициативу в свои руки, не дожидаясь, пока русские выдвинут свои предложения, сотрудничество будет более успешным. Генерал Дин запросил у Объединенного комитета четких указаний. Гарриман рекомендовал разрешить ему обсудить с Генеральным штабом Красной армии нашу стратегию на Тихом океане и ясно изложить задачи, стоящие перед Советским Союзом.
28 сентября президент попросил Гарримана передать Сталину, что он никогда не сомневался в решениях, принятых в Тегеране, и рад, что переговоры скоро начнутся. В тот же день Объединенный комитет направил генералу Дину послание с изложением задач, на решение которых русским следовало бы направить свои усилия. Гарриман, ссылаясь на беседу со Сталиным 23 сентября, сообщил Молотову, что генерал Дин получил указания, касающиеся вопросов, поднятых Сталиным, и полномочия начать переговоры.
Проходили дни, а ответа все не было.
Президент попросил Гарримана еще раз попытаться встретиться со Сталиным. 4 октября на встрече по поводу вручения Сталину копии бюста Рузвельта Гарриман передал ему слова президента и напомнил, что генерал Дин готов незамедлительно начать переговоры. Маршал ответил, что отдал приказ командующим войсками на Дальнем Востоке прибыть в Москву и ознакомить его с ситуацией в этом регионе. Именно этим офицерам будет поручено проведение переговоров с генералом Дином.
Переговоры начались на неделю позже, когда в Москве был Черчилль со своими военными советниками. Но прежде чем мы расскажем об этих переговорах, необходимо затронуть другие вопросы, и в частности переговоры со Сталиным и Молотовым по китайскому вопросу, начавшиеся сразу же после совещания в Квебеке и совпавшие по времени с переговорами с Дином.
Американское правительство всячески пыталось заручиться согласием на сотрудничество от Советского Союза в деле урегулирования ситуации в Китае. Когда в июне Гарриман был в Вашингтоне, президент попросил его переговорить со Сталиным об отношениях Советского Союза с Китаем и очертить нашу модель развития событий. В то время президент считал Чан Кайши единственным человеком, способным сплотить Китай, и поэтому полагал, что его правительство не должно быть свергнуто. Он знал, что распад Китая погубит страну, начнется гражданская война и прекратится сопротивление Китая нападкам Японии. Президент надеялся, что советское правительство приложит силы и терпение для улаживания конфликта между Чан Кайши и коммунистами, базировавшимися на севере Китая. Американское правительство добивалось согласия Чан Кайши послать группу наших военных наблюдателей в штаб китайских коммунистов в Юньань и в случае согласия обещало известить об этом советское правительство.
В первом же разговоре после своего возвращения 10 июня Гарриман изложил эти соображения Сталину. Он напомнил маршалу о словах президента, сказанных в Тегеране, что только Чан Кайши может сплотить Китай. Сталин согласился с этим. Американское правительство, сказал Гарриман, считает, что Чан Кайши следовало бы склонить к заключению соглашения с коммунистами на севере и к проведению более либеральной внутренней политики. Это, заметил Сталин, «легче сказать, чем сделать». И в ответ на замечание Гарримана, что президент был бы рад узнать точку зрения маршала, Сталин сказал, что в данных обстоятельствах он тоже считает Чан Кайши подходящим человеком. К сожалению, заметил он, никого лучше не появилось, и его надо поддержать. Но, добавил он, об ошибках Чан Кайши надо помнить: пять лет назад китайцы сражались лучше, чем сейчас; многие из людей, окружающих Чан Кайши, плуты и предатели, и все происходящее сразу же становится известно японцам. Отказ Чан Кайши использовать коммунистов в борьбе против японцев он считал глупостью, потому что, как он объяснил, китайские коммунисты не настоящие коммунисты, это, по его выражению, «маргариновые» коммунисты. И все же, добавил он, «…они настоящие патриоты и хотят бороться с японцами».
В ходе этих переговоров Сталин также сказал, что Соединенным Штатам следует и они могли бы взять на себя управление в Китае, поскольку ни Советский Союз, ни Великобритания этого сделать не смогут. Но он предложил, чтобы это управление было гибким: могут появиться новые люди, не входящие в окружение Чан Кайши, и, если они появятся, их надо поддержать и дать им власть. Затем Сталин выдвинул обвинения в адрес Чан Кайши и его окружения в развертывании недружественной и ложной пропаганды против Советского Союза. Но, несмотря на это, заключил он, советское правительство будет и дальше проводить свою политику по отношению к Китаю, руководствуясь договором о дружбе и ненападении от 1924 года. Текущим инцидентам на границе между Внешней Монголией и Синцзяном Сталин, похоже, не уделял особого внимания. Он признал, что советское правительство помогает своему монгольскому союзнику, но считал, что ситуация нормализуется. О сдаче Китаем своих позиций в Маньчжурии он даже не упомянул.
В целом у Гарримана сложилось впечатление, о котором он доложил президенту, что Сталин заинтересован в таком развитии ситуации в Китае, которое позволило бы русским сотрудничать с китайцами, когда Советский Союз вступит в войну с Японией.
