кошмары. Однажды она проснулась с ощущением, что трясется весь дом, но оказалось, тряслась она, схватившись за прикроватный столик. Мне иногда кажется, что мужчины совсем не понимают, как трудно приходится женщинам в этой стране, с досадой выпалила она. Конечно, им проще, сказала Ясси. Здесь же в некотором смысле рай для мужчин. Хамид говорит, что если он будет хорошо зарабатывать, мы всегда можем ездить в отпуск за границу, добавила Митра.
Мужчинам здесь определенно лучше, сказала Азин. Взять хотя бы брачное и бракоразводное законодательство: взгляните, сколько так называемых «светских» взяли себе вторых жен. Особенно интеллектуалы, добавила Манна – те самые, что громче всех кричат о свободе в газетных заголовках.
Не все мужчины такие, возразила Саназ.
Азин, встрепенувшись, повернулась к ней. Ну конечно, не все. Есть совсем другие, например, твой новый возлюбленный…
Никакой он не возлюбленный, возразила Саназ и захихикала. После долгой депрессии Саназ наконец снова радовалась жизни. Он просто друг Али. Приехал в гости из Англии, сообщила она, видимо, чувствуя необходимость объясниться. Мы и раньше были знакомы, даже дружили через Али. Он должен был стать шафером. А сейчас пришел меня навестить просто из вежливости.
Ямочки Митры и многозначительная улыбка Азин указывали, что одной вежливостью там дело не ограничилось. Что, спросила Саназ? Он даже некрасивый. Можно сказать, даже страшненький, добавила она, прищурившись. Увалень, что ли, спросила Ясси? Да нет, просто не очень хорош собой, но как человек очень приятный, добрый и учтивый. Брат все смеется над ним, а мне, знаете, иногда даже хочется встать на его сторону. На днях он сказал, что тут, в Иране, нельзя носить футболки или пойти поплавать. Когда он ушел, братец стал его передразнивать и говорить: какой ловкий новый метод соблазнения, а моя глупая сестрица как раз из тех, кто клюнет на эту удочку.
Подошел официант. Я заказала кофе-глясе, взглянула на Манну и добавила: а попозже принесите нам всем кофе по-турецки. С тех пор, как моя мать повадилась угощать нас этим кофе, мы полюбили гадать на гуще. Манна и Азин соперничали за право предсказывать наши судьбы. В прошлый раз мне гадала Азин, и я обещала Манне, что в следующий раз будет ее черед.
Официант ушел, и Азин прошептала: хочу его сфотографировать. Отвлеките его, девочки, а я быстро его щелкну. И как это сделать, спросила Манна? Хочешь, чтобы мы в тюрьму пошли за флирт с этим дряхлым старикашкой?
Официант принес заказ, Азин подняла камеру и стала подавать знаки Ясси, сидевшей рядом; она делала вид, что наводит камеру на меня и на стену. А можно мне кофе без сахара, сказала Ясси? Не знаю, обычно мы сахар добавляем сразу, недовольно ответил официант. Щелкнул затвор; он резко обернулся на звук, с подозрением взглянул на наши невинные лица и ушел. Не знаю, что получится, сказала Азин; увидим. На фотографии он стоит надо мной, но его лицо повернуто к Ясси; мы видим только его подбородок. Безголовый торс слегка согнут, в одной руке у него пустой поднос; мы с Ясси смотрим на него, а я вцепилась в запотевший стакан, словно боясь, что его в любой момент у меня отнимут.
Позже я показала отснятые за несколько недель фотографии своему волшебнику. Когда уезжаешь, возникает странное чувство, призналась я. Как будто ты будешь скучать не только по людям, которых любишь, но и по себе, той себе, какой являешься сейчас, в этой точке во времени и пространстве; ведь прежней ты уже не будешь никогда.
Официант принес кофе в маленьких разноцветных чашечках. Мы пили и рассуждали о том, как сложно быть писателем в Иране – так много хочется сказать, а нельзя. Я посмотрела на часы; я опаздывала. Пусть Манна погадает мне на гуще, и я пойду, сказала я. Запишу каждое слово, добавила я, взяв карандаш и дневник и приготовившись писать; вся ответственность за мою судьбу на тебе. Помнишь, что Кэри Грант сказал в том прекрасном фильме – слово как упущенный шанс, улетит – не поймаешь.
Манна взяла мою чашку и начала описывать, что видит: «Я вижу птицу… вроде петуха, значит, хорошие новости; кажется, вы будете им очень рады. Вижу дорогу, хорошо освещенную. Вы делаете первый шаг. В вашей голове сотни мыслей одновременно. Две дороги: одна узкая и темная; другая – широкая и залитая светом. Вы можете ступить на любую из них; выбор за вами. Вижу ключ; проблеме найдется решение. Денег не вижу. Вижу маленький корабль, стоящий в гавани; он еще не отплыл».
Может, это свойство всех волшебников – пробуждать в нас магические способности, выявлять скрытые возможности и потенциал, о существовании которых мы сами не подозревали? Вот он сидит на стуле, который я придумываю в процессе. Я пишу, и стул рождается на бумаге: стул из грецкого ореха с коричневой подушкой, немного неудобный, на таком не уснешь. Я вижу этот стул, но он на нем не сидит; сижу я. Волшебник сидит на диване с такими же коричневыми подушками, хотя те, пожалуй, помягче, чем на стуле; волшебник кажется более расслабленным, чем я; это его диван. Он сидит на нем, как всегда, посередине, оставив свободное место справа и слева. На спинку дивана он не откидывается, а сидит прямо, сложив руки на коленях; его узкое лицо все внимание.
Прежде чем он заговорит, пусть пойдет на кухню, ведь он очень гостеприимен и не может допустить, чтобы я сидела у него так долго и не выпила кофе или чаю или не съела мороженого. Сегодня пусть будет чай; он приносит его в двух разных чашках – себе коричневую, мне зеленую. О его изящная аристократичная бедность, его футболки, вечные его шоколадные конфеты. Пока он на кухне, я помолчу и поразмышляю о тщательной продуманности его ритуалов: газету он читает всегда в одно и то же время после завтрака, утром и вечером идет на прогулку, трубку снимает после второго звонка. Меня охватывает внезапная нежность к волшебнику: он кажется нам таким сильным, но насколько же хрупка его жизнь.
Он приносит две чашки, а я говорю: знаете, у меня такое чувство, что вся моя жизнь состоит из отъездов. Он вскидывает брови, ставит чашки на стол и смотрит на меня так, будто ждал увидеть царевну, а увидел лягушку. Мы смеемся. Он говорит, по-прежнему стоя, – в этих четырех стенах можете нести любую ерунду, я ваш друг, я все вам прощу, но не вздумайте написать
