В книге есть незначительные пометы и исправления, сделанные карандашом неизвестной нам рукою (так, в разделе «Вместо предисловия» поставлен косой крестик перед началом первого абзаца; во второй строке на с. 8 часть фразы «эзотеризм присущ искусству» взята в скобки; после окончания первой фразы на этой странице стоит косой крестик, на полях помета «см. далее» и стрелка, указывающая вниз, к помеченному таким же крестиком началу второй части предисловия после типографской линейки; оканчивает пометы в этом тексте косой крестик после окончания первого абзаца на с. 9).
В стихотворении «Странники» тем же почерком и тоже карандашом исправлена опечатка: в неверно напечатанную строку «Ты смотрел, как лесом березовым» вставлен предлог «над».
В стихотворении «Бегство» химическим карандашом поставлены скобки у строф 1, 4—6, 8—9, 11—12, 14—15. Ни с одним из известных нам вариантов сокращений эти пометы не совпадают.
Однако наибольший интерес представляет собой пусть и незначительные по объему, но весьма интересные исправления, которые Белый предполагал сделать в тексте.
На с. 199 перед заглавием стихотворения «Старинный дом» Белый написал: «Вместо «Старинного дома» прошу напечатать стихотворения: «Полина» «Старинный дом»». Тут же вложены 4 листа с этими стихотворениями, переписанными автором. Первые два пронумерованы красным карандашом «148» и «149» (цифра 148 потом зачеркнута чернилами), вторые два — 130 и 131. По всей видимости, листы эти извлечены из какой-то более ранней рукописи, ибо вписанное перед заглавием каждого из стихотворений «К 119 странице «Пепла»» явно появилось позднее и втискивалось между верхним краем страницы и заглавием. Как бы то ни было, ни «Полина» ни новый вариант «Старинного дома» прежде не были известны исследователям и публикаторам.
Разбитое пьянино...
Рыдает сонатина —
Потоком томных гамм:
«Та-там, та-там, та-там!»
Разбитое пьянино
Мечтательно Полина —
Терзает в полутьме...
В ночном дезабилье.
В полуослепшем взоре
Гардемарин и море,
И невозвратный Крым:
Воспоминаний дым!
Вы где, условны встречи?..
Потрескивают свечи,—
Стекает стеарин
На пальчики к Poline <так!>.
Трясутся папильётки <так!>
Напудренной красотки —
Семидесяти лет...
И — пляшет в ночь браслет.
В атласы дорогие
Красы свои нагие —
Закрыла на груди:
«О, милый,— приходи!»
«Я — цепенею, млею...»
Атласную лилею —
Ей под ноги луна
Бросает из окна.
Уж он, зефира тише,
С ней в затененной нише
Подкинув свой лорнет,
Танцует менуэт.
Вот тенью длинноносой,
Серебряные косы
Рассыпавши в луне,—
Взлетает на стене.
Старинные куранты
Зовут в ночной угар
Развеивает банты
Атласный пеньюар.
Москва.
Все спит — молчит...Но гулко
За фонарем фонарь
Над Мертвым переулком
Колеблет свой янтарь.
Лишь со свечою дама
Покажется в окне,—
И световая рама
Проходит по стене.
Лишь дворник встрепенется,—
И снова головой
Над тумбою уткнется
В тулуп бараний свой.
Железная ограда,
Старинный барский дом:
Белеет колоннада
Над каменным крыльцом.
Проходят в окнах светы: —
И выступят из мглы
Кенкэты и портреты,
И белые чехлы:
И нынче, как намедни,
У каменных перил
Проходит вдоль передней,
Ища ночных громил —
(Как на дворе собаки
Там хриплою гурьбой
Поднимут лай) — Акакий,[905]
Лакей — седой, глухой:
В потертом сером фраке
С отвислою губой...
В растрепанные баки
Бормочет сам с собой.
Вот — в коридоре гулком
Дрожит его свеча:
Над мертвым переулком
Немая каланча
Людей оповещает,
Что где-то — там — пожар:
Медлительно взвивает
В туманы красный шар.
Суйда. (08)
Как хорошо видно, первоначальный вариант стихотворения распался на два: шесть первых и пять последних строф составили «Старинный дом», а центральные 12 — превратились в «Полину».
В прославленном стихотворении «Друзьям» в строчках: «Не смейтесь над мертвым поэтом: Снесите ему венок» красными чернилами исправлена опечатка: «Снесите ему цветок».
Наконец, на с. 204 Белый написал: «Сюда между стихотворениями «Вечер» и «Тень» напечатать стихотворения 1) «В лодке» 2) «Ненастье»». Относительно «В лодке», конечно, явная обмолвка автора, лишний раз показывающая, сколь небрежен был Белый при чтении корректур и прочих текстов: двумя страницами ранее «В лодке» уже было напечатано. Второе же стихотворение до сих пор не было известно исследователям творчества Андрея Белого.
Между с. 204 и 205 в книгу вложен листок с типографским оттиском, на чистой стороне которого рукою Белого написано: «К стр. 204 «Пепла»», а на другой стороне тексты двух стихотворений, каждое из которых подписано: «Андрей Белый». Судя по тому, что текст «В лодке» полностью совпадает с первопечатным текстом, опубликованным в газетах[906], можно прийти к выводу, что и ныне впервые публикуемое «Ненастье» также предполагалось к публикации, однако по каким-то причинам в нее не попало.
Пурпуровым пиром, восторгом заката
Поил нас торжественно вечер вчерашний.
И легкая пена из дыма и злата
Курилась, курилась над бархатом пашени <так!>.
Сегодня не то: дымы, изморозь сеют,
Укрывши лазурь власяницей недоброй,
И ветром присвистнув, так странно белеют
На поле пустом лошадиные ребра.
Зверок, промелькавший когтистою лапкой,
Укрылся в копну отсыревшего хлеба.
Свирепо репейник малиновой шапкой
То ниц припадет, то кидается в небо.
Полыни серебряной пляшут ватагой.
Закат догорает полоскою алой.
Хохочет беззвучная челюсть оврага.
Провалом пустым под ногой прозияла.
Совершенно очевидно, что должны быть исправлены опечатка в четвертом стихе (конечно, из соображений фонетической точности рифмовки надлежит выбрать форму единственного числа: «пашни») и пунктуация в пятом: запятая после слова «дымы» явно лишняя.
Два письма А.А. Кондратьева к В.И.Иванову
Впервые — НЛО. 1994. № 10,
Имя Александра Алексеевича Кондратьева (1876—1967) в последнее время привлекает все большее число внимательных читателей. Специальную большую работу посвятил ему В.Н. Топоров[907], в Петербурге вышел сборник прозаических сочинений Кондратьева[908], его стихи и прозу печатает Вадим Крейд[909], опубликованы письма Кондратьева к Блоку и Борису Садовскому[910], фрагменты других писем (в уже названных книге В.Н. Топорова и блоковском томе «Литературного наследства»). Конечно, еще многое остается неизданным и нерепубликованным[911], однако уже и сейчас читатель обладает возможностью создать у себя представление о личности и произведениях Кондратьева, потому мы позволим себе сосредоточиться на обсуждении тех аспектов литературных отношений, которые определяются двумя публикуемыми письмами.
Имя Вяч. Иванова несомненно вошло в сознание Кондратьева еще во время публикации «Эллинской религии страдающего бога> на страницах «Нового пути», сотрудником которого Кондратьев состоял и на вечерах которого бывал[912]. Это было едва ли не первым вообще контактом сравнительно молодого (хотя уже несколько лет к тому времени печатавшегося во многих петербургских повременных изданиях) поэта с «новой литературой», который тем отчетливее отложился в памяти и все время всплывал при самых разных разговорах с эпистолярными собеседниками и при воспоминаниях о начале литературной биографии. Занимая маргинальную позицию во всех литературных предприятиях своего времени, Кондратьев тем не менее весьма активно стремился к утверждению своего положения в литературе как не эпигона, а истинно самостоятельного наследника великой русской литературы, такого же, каким, с его точки зрения, были чрезвычайно интересовавшие его А.К. Толстой, Майков, Щербина — и далее, и далее, вплоть до Ф. Туманского и Авдотьи Глинки. Тщательно оберегаемая самостоятельность творческого развития и явилась, как нам представляется, основной пружиной напряженности в отношениях с Ивановым, отголоски которой явственно слышны в двух публикуемых письмах (единственно и сохранившихся: ранний архив Кондратьева едва ли не полностью погиб во время его странствий и скитаний после 1917 года).
