С 23 декабря Ленин находился в шестидневном отпуске в Финляндии. По возвращении из отпуска выбор был сделан окончательно: мир должен быть подписан на любых условиях. Ему не удалось убедить ЦК в своей правоте, на этот раз его не поддержали Даже рядовые члены партии. Как могли большевики, после всех обещаний, согласиться на подписание сепаратного мира, да еще отдать треть своей территории? Неужели большевистский режим надеется уцелеть? Ведь после того, как Россия развяжет руки Германии, она нанесет сокрушительный удар по Франции и Англии и снова обратит внимание на Восток. Большевистские круги и их союзники, левые эсеры, поддерживали вариант «революционной войны». Ленин подчеркивал, что речь идет о жизни и смерти государства, а продолжение войны приведет к гибели не только большевистского режима, но и всей страны. Русская армия, пытался объяснить Ленин, не способна даже к отступлению: нет достаточного количества лошадей, чтобы вытащить артиллерию. Среди прочих и московские большевики потребовали немедленного прекращения переговоров с «немецкими бандитами». Бухарин возглавил новое движение левых коммунистов, призывавших к «революционной войне». Те, кто видел бессмысленность подобного шага, примкнули к Троцкому, который предлагал объявить войну прекращенной, армию демобилизовать, но мира не подписывать: «ни мира, ни войны». Пусть немец двинется в наступление, если у него хватит смелости; скоро немецкая армия развалится, и ее солдаты объединятся с русскими братьями. Трезвую оценку этой позиции дал Сталин, что, несомненно, подняло его престиж в глазах Ленина: «Позиция товарища Троцкого вообще не представляет никакой стратегии… В октябре мы говорили о революционной войне, потому что мы обещали[318], что одно слово, «мир», вызовет революцию на Западе. Но этого не произошло».[319]
Сейчас не время для действий и призывов, уверяли Ленин и его окружение. Но их уговоры не смогли убедить оппозицию. На совещании ответственных работников 8 января 1918 года за «революционную войну» проголосовали тридцать два человека, за позицию Троцкого («ни мира, ни войны») – шестнадцать и за подписание мира на предъявленных Германией условиях – пятнадцать человек.
Ленин знал, когда надо оставаться непреклонным и настаивать на своем; но также он прекрасно знал, когда стоит пойти на компромисс и отступить. Пусть Троцкий вернется в Брест и попробует затянуть переговоры. Может, что-то сложится в Германии и Австрии. Если ничего не получится, то он, Ленин, согласен, чтобы его блестящий помощник попробовал свой вариант: «ни мира, ни войны». При этом Ленин был уверен, что все закончится принятием условий, навязанных Германией, и тонкие дипломатические ухищрения Троцкого не дадут никаких результатов. Владимир Ильич взял с Троцкого обещание, что, если его действия не будут иметь успеха, он больше не станет сопротивляться подписанию мира с Германией. Несмотря на творящийся вокруг ужас, Ленин все так же улыбался и шутил. Территориальные потери, связанные с необходимостью немедленного заключения мира, говорил он, будут компенсированы заключением мира с Троцким.
Готовность выиграть была связана по крайней мере с еще одной серьезной проблемой, стоящей перед большевиками: как быть с Учредительным собранием, которое должно было открыться в январе?
Наконец-то! С начала русского революционного движения созыв представителей русского народа был мечтой и либералов, и радикалов, условием борьбы, за которое революционеры шли на эшафот и в ссылку. В отличие от Думы с ее ограничением избирательных прав и Советов с их чрезвычайными представителями, это должно было быть свободно избранное собрание всего русского народа. Избранные демократическим путем представители должны были собраться и решить судьбу России.
После октябрьского переворота большевики провозгласили новый режим и (кто теперь об этом помнит?) «временное рабоче-крестьянское правительство до открытия Учредительного собрания». Выборы в этот высший орган состоялись в первые дни после захвата власти, в середине ноября. Из-за царившего хаоса выборный процесс затянулся, а в некоторых районах этой необъятной страны выборы вообще не состоялись. Однако в конце концов массы (теперь это слово не нуждается в кавычках) высказали свое мнение: из более чем сорока миллионов голосов за большевиков было отдано менее десяти миллионов.
Только полный идиот мог бы предположить, что в назначенный день Ленин будет торжественно приветствовать представителей русского народа, попросит о вотуме доверия Совнаркому и в случае отказа передаст власть Учредительному собранию. С момента начала выборов, когда большевикам стало ясно, что они окажутся в меньшинстве, вопрос об Учредительном собрании не давал им покоя. «Фальсифицировать» выборы? У большевиков пока не было административной машины развитого тоталитарного государства. В некоторых районах «люди с винтовками» могли бы терроризировать избирателей, но на огромных просторах России вряд ли бы нашлось такое количество большевиков, которые могли бы заставить замолчать «враждебно настроенные элементы». В деревнях большевики зачастую сами становились объектами насилия. Было ясно, что преобладающее количество мест в собрании захватит крестьянская партия, эсеры, собравшие свыше шестнадцати миллионов голосов. Но пока еще было преждевременно называть членов социалистической партии «врагами народа». Вообще запретить Учредительное собрание? Затруднительно, а возможно, и опасно.
29 ноября Центральный комитет рассмотрел трудный вопрос. Было решено отложить открытие Учредительного собрания и объяснить массам, что собрание не отражает интересов трудящихся. Кадеты получили два миллиона голосов и могут сыграть опасную роль, побуждая сомневающихся эсеров занять активную антибольшевистскую позицию. Теперь кадеты превратились в «партию врагов народа». Их лидеров и делегатов собрания было приказано арестовать. Большевики повели кампанию запугивания: надо напомнить противникам о судьбе генерала Духонина (он был убит солдатами).
Одновременно большевики ухитрились внести раскол в ряды крестьянской партии. С этой целью в состав Совнаркома были введены левые эсеры. Таким образом, теперь Ленин мог утверждать, что Учредительное собрание не отражает действительного соотношения сил в стране; сознательное крестьянство, оценив сложившуюся ситуацию, безусловно, отдаст голоса за левых эсеров.
Учредительное собрание открылось 5 января в Таврическом дворце. Сторонников этого органа мрачно предупредили: «Любая попытка… любой организации захватить… функции государственной власти будет рассматриваться как контрреволюционная». Большевистский функционер, которого спросили, что произойдет, если сторонники Учредительного собрания устроят антибольшевистскую демонстрацию, откровенно ответил: «Сначала мы попробуем отговорить их, а потом будем стрелять».[320]
И это были не пустые слова. Петроград в день открытия Учредительного собрания напоминал осажденный город. Отряды солдат и матросов охраняли стратегически важные объекты. Процессом руководил большевик Урицкий, председатель Петроградской ЧК. Охранять Таврический дворец, где проходило заседание Учредительного собрания, было поручено двум сотням моряков во главе со знаменитым Железняковым. Формально Железняков считался анархистом, а фактически возглавлял банду хулиганов, занимающихся грабежами и разбоем в Петрограде. Спустя несколько недель большевики были вынуждены сами обезоружить банду, а их главаря отправить на фронт, где он принял геройскую смерть (его брат и член той же банды принял менее геройскую смерть, оказав сопротивление при аресте). Но в тот момент Железняков идеально подходил на роль начальника караула Таврического дворца. В случае «инцидентов» все можно было списать на анархистов.
Ленин соизволил выступить на первом, и единственном заседании. его появлению предшествовало одно событие. Ленина встретил Урицкий, находившийся в шоковом состоянии. На руководителя большевистской ЧК только что, средь бела дня, напали бандиты, отняли у него шубу и деньги. Ленин «одновременно огорчился и рассмеялся», что было характерно для него. Огорчился, потому что бандиты хозяйничали в Петрограде, а рассмеялся, скорее всего, потому, что «мальчики», отобрав шубу, вершили классовую справедливость. У несчастного Урицкого тут же появился еще один повод для волнений. «Кто отвечает за порядок в Таврическом дворне?» – спросил Владимир Ильич. «Я», – ответил бедный Урицкий, ударив себя в грудь. «Позвольте заявить вам… кто-то здесь украл револьвер из кармана моего пальто».[321]
Урицкий не оценил шутку. Никому не пришло в голову поинтересоваться у Ленина, зачем он оставил револьвер в кармане пальто.
