Экранизируя этот рассказ, Алов и Наумов адресовали его текст родной советской действительности, а именно: их сарказм адресовался либеральной элите, которая так восторгалась хрущевской «оттепелью», а в итоге получила... Брежнева. В рассказе либерал Пралинский, оконфузившись на свадьбе, наутро возвращался в свой генеральский кабинет и размышлял о том, что не гуманность, а только «строгость, строгость и строгость» необходима для восстановления порядка. Все это живо перекликалось с тем, что происходило тогда на заре брежневского правления.
Как пишет в своих мемуарах сам В. Наумов: «Конечно, мы знали, какой прием ждет наш фильм». Однако то, что случилось, превзошло их самые пессимистические ожидания. Глава Госкино Романов сказал режиссерам напрямую: «Вам хорошо, вы не члены партии, а я из-за вас могу лишиться партийного билета!»
Положить фильм на «полку» с первого захода власти не решились, понимая, что это может вызвать нежелательный резонанс в обществе. Тем более что режиссеры уже успели подстраховаться: показали свою картину видным либералам в лице Александра Твардовского, Евгения Евтушенко, Ильи Эренбурга и даже знаменитому западногерманскому писателю Генриху Беллю. Последний так отозвался о фильме: «Картину закроют. Выпустят через двадцать лет. Если это произойдет, считайте, что в вашей стране наступила демократия».
Между тем в самой киношной среде мнения о фильме разделились. Об этом наглядно говорит хотя бы заседание президиума Союза кинематографистов, которое состоялось 6–7 января 1966 года. Приведу отрывки из некоторых выступлений.
С. Самсонов (режиссер): «Думаю, что перед нами пример истинно режиссерского кинематографа – нетерпеливость почерка, неудержимая фантазия, свобода и раскованность в использовании художественных средств, яркое, образное мышление. На мой взгляд, в этой картине режиссеры достигли поразительной гармонии, перед нами целостное произведение, которое невозможно разъять. Это лучшая картина Алова и Наумова, потому что она выражает их поистине героическую позицию в вопросе о том, каким должно быть наше современное искусство...»
М. Швейцер (режиссер): «Скверный анекдот» – картина, которая своей художественной образностью, своей поэзией раздвигает горизонты нашего кинематографа и прокладывает для него новую дорогу. Это высокое искусство...»
И. Пырьев (режиссер): «А я как раз являюсь противником, оппонентом этой картины. Тут М. Швейцер говорил о том, что фильм этот о мещанине в человеке. Это было бы хорошо, но... но человека, пусть даже низкого, задавленного, оскорбленного, человека здесь нет. А есть конгломерат уродов, людей патологических, истеричных, уничтожающих одним фактом своего существования смысл картины – обличение низости, подлости, подхалимства (выделено мной. – Ф. Р.).
Давайте рассуждать. Как бы ни был беден человек, каким бы маленьким ни был чиновник, для него день свадьбы – великий, священный праздник. А где это? Вот пришел генерал на свадьбу. Что же мы видим? Ни одного человеческого лица. На экране – скоты, свиньи, не имеющие ничего общего с людьми...»
Звучит реплика режиссера В. Венгерова: «Но ведь они вдрызг пьяны...»
И. Пырьев: «О них и разговора-то не следовало заводить, потому что они не являются предметом искусства.
Вы меня простите, но для меня генерал, которого превосходно играет Евстигнеев, фигура куда более положительная, чем весь этот сброд. В нем хоть что-то человеческое есть.
Но не в этом дело. И пугает меня не это. Можно пробовать, экспериментировать – сто двадцать картин могут быть разными, от этого советская власть не пострадает. Но ведь Алов и Наумов не новички. Мастера. Так зачем же они, делая картину и даже экспериментируя, не задумываются: зачем? для кого?
Я ехал сегодня на такси, шофер узнал меня, и знаете, что он мне сказал? Он сказал: «Иван Александрович, неинтересно в кино ходить стало». Так что давайте-ка задумаемся над этим тревожным симптомом.
Конечно, если послать «Скверный анекдот» в Канны, то он там, возможно, вызовет даже восторг. А нужна ли нам такая картина? Нам нужна жестокая правда, а не жестокость ради жестокости. Гиньолизм, который просачивается в наше искусство, кому он нужен?» (выделено мной – Ф. Р.).
А. Столпер (режиссер): «Я неоднократно объяснялся в любви к Алову и Наумову: это замечательные художники, и картину они сняли в высшей степени талантливую... Но фильм, на мой взгляд, страдает от одного главного режиссерского просчета – от чрезмерной сгущенности красок. На экране разворачивается какой-то свой экзальтированный мир, не имеющий к тебе, зрителю, никакого отношения и потому не вызывающий ни ассоциаций, ни желания примерить все происходящее на себя.
И вот я спрашиваю, имеют ли право такие великолепные художники, как Алов и Наумов, столь расточительно относиться к своему таланту? Почему Алов и Наумов не подумают о том, что они, как режиссеры, обязаны нравиться массовому зрителю, тем более что уровень способностей дает им такую возможность».
Е. Сурков (кинокритик): «Я принадлежу к тем людям, которые считают, что священная задача нашего искусства, в частности нашего кинематографа, заключается в том, чтобы дать бой за нашего Достоевского, чтобы противопоставить наше понимание его идей, его внутреннего развития тому пониманию, которое так талантливо, заразительно и убедительно, но так неверно и опасно исповедуют многие мастера театра и кино на Западе. Отношение к Достоевскому требует определенной позиции: что мы развиваем, куда идем, во имя чего обращаемся к нему, какие нравственные ценности отстаиваем? И это единственно верный критерий нашей оценки.
Я хочу сказать, что считаю фильм Алова и Наумова в высшей степени цельным, законченным, в нем удивительно последовательно и сильно выражена мысль, которую не сразу схватываешь. Посмотрев сегодня картину во второй раз, я понял, что в этом фильме нет ничего случайного. Так что дело здесь не в частностях, о которых говорили выступавшие.
Давайте подумаем, куда ведет замысел фильма? Очевидно, к эпизодам похорон мухи, в которых понятия «человек» и «муха», то есть «человек» и «скот, ничтожество», отождествляются (речь идет о сцене, которой не было в рассказе – ее придумали сами режиссеры: в ней главный герой, Пселдонимов, возвращался домой, а родные его объявляли умершим и в качестве трупа указывали на... убитую мухобойкой муху. – Ф. Р.). Ленин в свое время говорил об «архисквернике» Достоевском, имея в виду те больные стороны его творчества, которые обусловлены стремлением наслаждаться злом, уродством. Но даже у этого Достоевского спор с рабским в человеке, со свинским в человеке никогда не доходил до утверждения знака равенства между человеком и свиньей.
Я берусь утверждать, что в «Скверном анекдоте» мы имеем дело с таким прочтением Достоевского, которое полностью противоречит идее рассказа.
У Достоевского написана жесткая картина чиновничьего, убогого существования с массой подробностей, доподлинно повторенных в фильме, но не совпадающих в основном: в рассказе, как, впрочем, и в других произведениях Достоевского, не возникает это чувство потери человеческого облика, в нем нет этого ужасающего уродства, ханжества, нет всего того, что вело бы к искажению, как называю это я, нравственной атмосферы» (выделено мной – Ф. Р.).
В. Наумов: «Очень точно разобрались».
Е. Сурков: «Не надо меня хвалить, я убежден, что совершенно точно „прочитал“ ваш фильм. И в этом ваша заслуга, вы точно и верно его сорганизовали и поставили...»
Голос с места: «А почему вы сердитесь?»
Е. Сурков: «Почему вы так решили? Я не сержусь».
Голос с места: «Не сбивайте оратора».
Е. Сурков: «Меня довольно трудно сбить. Дело ведь не в том, чтобы обменяться комплиментами или, напротив, резкими замечаниями, а в том, чтобы выявить вещи гораздо более высокого и сложного порядка.
Я говорил, что мы ищем в Достоевском Достоевского нам близкого и боремся с Достоевским, который для нас неприемлем, но который нравится кое-кому из тех, с кем в этом споре я не желаю иметь ничего общего...
Почему у Алова и Наумова непрерывно возникают ассоциации с Бунюэлем и Бергманом? Почему кафкианская тема таракана находит у них продолжение в отождествлении мухи и Пселдонимова? Да потому, что они домысливают Достоевского в том же направлении, что и Кафка, что и другие западные художники, а это реакционное направление, утверждающее неверие в человека (выделено мной. – Ф. Р.).
Вот почему я принадлежу к числу противников этого фильма, его эстетики, его философии, его нравственного пафоса».
А. Аникст (литературовед, критик): «В своем выступлении тов. Столпер сказал о том, что опасаться за судьбу фильма нет оснований, но у меня какое-то ощущение, по атмосфере совещания, что тов. Столпер несколько забегает вперед. В части выступлений совершенно отчетливо прозвучала нотка поисков аргументации против картины. Избравшие этот путь обычно задают вопрос: нужен ли такой фильм народу? – и начинают рассуждать от имени других. Я бы хотел выразить свое отношение к этому фильму и высказаться от первого лица...
