С точки зрения украинских национальных интересов благоприятная политика немцев в отношении культурной деятельности группы была особенно ценна тем, что позволила восстановить некоторые основы, утраченные при польских репрессиях. Подробное изложение методов, какими украинцы сумели улучшить ситуацию в этой области в течение первых военных лет, заняло бы много места. Достаточно одной статистической выкладки, чтобы показать общий характер достигнутого за эти годы. В 1942/43 учебном году в генерал-губернаторстве было 4173 школы, где преподавали на украинском языке[96], хотя на той же территории до 1939 года их было только 2510 – из которых только 457 были чисто украинскими[97]. Наиболее значительный прогресс имел место в Хелмской области, где осенью 1939 года был отмечен большой приток интеллектуалов, сбежавших от советской власти в Восточной Галиции, которые привнесли новую энергию в культурную жизнь украинского сообщества.[98]
Чтобы завершить картину, нужно, однако, добавить, что методы, использовавшиеся украинцами, чтобы отвоевать у поляков утерянные позиции, не ограничивались культурными процессами. В соответствии с политикой, описанной выше, немцы часто назначали мэрами этнографически смешанных городков лиц из числа украинских элементов, таким образом давая последним решительное преимущество в гражданской администрации. Отдельная полицейская система была также укомплектована благоприятным для украинцев образом, хотя немцы осуществляли плотный контроль за этими формированиями. Тем не менее в многочисленных случаях позиции украинцев в полицейских подразделениях позволяли им притеснять поляков и даже нападать на них.[99]
В то время как украинские националистические силы укреплялись через создание новой базы в генерал-губернаторстве, ОУН серьезно ослаблялась лютым внутренним конфликтом. Фундаментальные причины этого конфликта были исследованы в предшествующих главах. Его каталитическим элементом стало освобождение из польских тюрем наиболее активных лидеров более молодого поколения.
В Кракове, где оказалось большинство таких людей, они вошли в контакт с теми своими товарищами, с которыми вместе боролись и страдали до тюрьмы, и таким образом сложилась новая группировка. Номинальным лидером был Владимир Лопатинский, который был официальным лидером «края» ОУН – то есть организации на украинской этнографической территории в Польше[100]. Вместе с ним прибыли туда и другие молодые люди, которые давно и активно боролись против польских властей, – Иван Гаврусевич, Ярослав Гербовый, Лев Ребет и многие другие. По большей части эти энергичные люди в силу характера своей подпольной работы были ограничены территорией Польши и, следовательно, не были хорошо знакомы с более широкими аспектами деятельности ОУН. Это была крепкая группа мятежников, весьма храбрых и привыкших к полной опасностей жизни, но не имевших навыка в решении теоретических и сложных практических вопросов. Были среди них, однако, два молодых человека, которые незадолго до этого имели возможность понаблюдать вблизи за работой организационного штаба своими глазами. Одним был Дмытро Мырон, которому позже выпадет случай доказать свой талант организатора подполья в Восточной Украине, а вторым – Ярослав Стецко.
Стецко (сын священника) выделялся в группе быстрым умом и способностью обобщать свой опыт в форме политических предписаний. Подобно большинству других, он был приговорен к тюремному заключению во время массовых судов над членами ОУН в 1936 году. Однако его вину не могли доказать в той мере, как вину многих других, и поэтому он был освобожден с началом войны. Принимая активное участие в организационной работе ОУН, он вызывался Мельником в Рим летом 1939 года, чтобы помочь в подготовке II съезда. Роль Стецко в Риме не совсем ясна. Согласно одной версии, он был освобожден от обязанностей по подготовке съезда Сциборским, когда показал свою неспособность удовлетворительно выполнить их[101]; если это правда, то такой щелчок по носу вряд ли, вероятно, увеличил его любовь к своему шефу и мог действительно посеять в нем семя недовольства всем руководством ОУН. Во всяком случае, совершенно ясно, что Проводу не хватило чутья, чтобы обеспечить себе длительную лояльность этого блестящего молодого члена ОУН.
В ретроспективе, по крайней мере, Стецко усомнился в мудрости политики, проводимой старшими. Это была осторожная политика, и особенно неприятным аспектом этой осторожности, по мнению Стецко, была забота о поддержании добрых отношений с Германией, несмотря на неоднократные разочарования, которые эта держава доставляла украинцам. Перед завершением римской встречи Стецко, однако, имел обнадеживающую беседу с Мельником; после чего он временно стал его поддерживать. У Мельника, возможно, были некоторые сомнения, касающиеся правильности позиции возвеличивать себя до руководителя Провода. В приливе молодого энтузиазма Стецко желал – по крайней мере в теории – придания авторитаристской окраски идеологии ОУН. В одной из своих восторженных речей он восхвалял Мельника как великого вождя и героического борца и призвал к непоколебимой верности ему – такой же, какой был удостоен Коновалец, – «вождь умер, да здравствует вождь!».[102]
К началу 1940 года Стецко под воздействием очередного промаха оуновской политики, ориентированной на одобрение немцев, и ощущая нетерпение самых молодых членов своей группы начал выражать недовольство официальными лидерами партии. Его способности сделали его видным членом нарождающейся фракции, но это было объединение не того рода, чтобы искать лидера среди интеллектуалов. Основное, в чем обвиняли эти люди старшее поколение, была робость, недостаток решимости; посему эта мятежная группировка выбрала лидера, который в необычной степени обладал несгибаемой волей и готовностью к отчаянным действиям. Им оказался глава террористической группировки, занимавшейся нападением на польских официальных лиц, Степан Бандера.
К январю 1940 года новая группировка достаточно окрепла, чтобы Бандера и Лопатинский смогли поехать к Мельнику в Рим с рядом требований[103]. Точно не ясно, каковы были эти требования, ибо участники конфликта предлагали разные версии. По словам сторонников Бандеры, ядром их декларации было требование изменить ориентацию политики ОУН так, чтобы она меньше зависела от немцев. В частности, они говорят, что их лидеры требовали, чтобы Мельник перенес штаб организации в нейтральное государство и с новых позиций наладил сотрудничество с западными странами в целях формирования легиона из украинцев, находящихся во Франции, для помощи Финляндии в отражении советского нападения[104]. Хотя в этих утверждениях есть что-то правдоподобное, принимая во внимание прошлое и будущее сотрудничество окружения Мельника с немцами, сторонники официального лидера указывают, что и сам Бандера сотрудничал с немцами, когда это было выгодно, и что сторонники Мельника во Франции с рвением работали над созданием упомянутого легиона, хотя сторонники Бандеры утверждают, будто именно они предложили эту идею.[105]
Несмотря на то что формулировки многих требований, представленных Бандерой и Лопатинским, оспариваются, в целом выражается согласие, что самая четкая из них касалась изменений в составе Провода. Лидеры «края» требовали смещения Барановского[106], Сеныка и Сциборского. Из-за влияния двух последних лидеров согласие с этим требованием означало бы настоящую революцию в руководстве ОУН, тем более что Бандера и его товарищ требовали, чтобы те были заменены представителями более молодой группировки. Данный пункт спора очень важен, но причины, представленные двумя эмиссарами, показательны для психологии молодых мятежников.
Обвинение против Сеныка возвращает нас к самым ранним стадиям разногласий между двумя поколениями в националистической организации. Когда Бандера, Стецко и другие галицкие террористы были арестованы за нападения правительственных чиновников польской национальности, была представлена масса письменных свидетельств, подтверждающих их участие в заговорщической деятельности, которые сделали их защиту безнадежной в условиях Польши. Эти материалы были получены поляками от чешских властей, которые, в свою очередь, получили их неизвестно откуда. Точно, однако, то, что Сенык, как административный помощник Коновальца, был тем, кто первоначально готовил документы. В группировке «края» это событие вызвало возмущение, там приписывали происшествие небрежности Сеныка в работе с важными документами и неумении хранить их должным образом. Были ли они правы в своих суждениях, трудно определить, но легко можно представить себе, как такое чувство могло перейти в ненависть за время тяжелых лет пребывания в тюрьме. Обвинение, однако, более существенно указывает на трудное положение тех, кто пытается из-за рубежа направлять фанатическое подпольное движение в стране, где оно должно существовать и нести жертвы. Это также резко подчеркивает основу напряженных отношений между человеком действия, революционного порыва, и администратором, на которого никогда не смотрят как на человека, несущего свою долю груза.
