На заседании 22 февраля (теперь заседания проходили почти ежедневно) предложения Ленина вызвали негодование. Позиция Бухарина как нельзя лучше иллюстрировала умонастроения большевистских лидеров. Он был готов начать революционную войну с врагом, но был категорически против того, чтобы обращаться за помощью к Франции и Англии. Империалисты, если обратиться к ним за помощью, превратят Россию в англофранцузскую колонию. Кто-то из членов ЦК проницательно, но несколько преждевременно воскликнул: «Захватывая власть, мы забыли о мировой революции». А в это время германские армии, не встречая никакого сопротивления, продолжали наступать. Чтобы унять негодование товарищей, Ленин взял правильный тон, сказав: «Пожалуйста, добавьте мой голос к тем, кто за то, чтобы получить продовольствие и оружие от англо-французских империалистических грабителей». Таким образом, он сформулировал начальный принцип советской внешней политики.
Не слишком умный француз Жак Садуль, которому буквально в тот же день Троцкий объявил, что большевики снизошли до того, чтобы принять помощь от союзников, пришел в неописуемый восторг. «Прекрасный день. Я рад, очень рад… – писал он в дневнике, составленном в форме писем французскому покровителю и другу-социалисту Альберту Тома. – Франция никогда не узнает, чем обязана мне… Я почти целый день провел с Троцким…»[330]
Россия остается в войне. Она хочет, чтобы французские военные специалисты помогли ей с реорганизацией армии. И Садуль по-идиотски заключает: «В любом случае она понимает, что мы всерьез, искренно на их стороне. Большевики придут в себя и вернутся в войну». Садуль был одним из величайших оптимистов: как могла группа военных специалистов реорганизовать армию, которой не существовало? Спустя несколько месяцев большевики приступят к организации Красной армии, но на тот момент заявления Садуля можно было отнести только к области фантазии.
23 февраля немцы прислали ответ: русским давалось сорок восемь часов, чтобы подтвердить согласие; переговоры будут длиться только три дня. К немецкому ультиматуму Ленин добавил собственный: или ЦК соглашается на условия Германии, или он выходит из правительства и из ЦК. «Политика революционной фразы закончилась». В этот день Ленин был как никогда близок к разрыву с соратниками. Один из членов ЦК, его терпение лопнуло, открыто предложил Ленину уйти в отставку. «Мы придем к власти без Ленина». Свердлов и Сталин решительно поддерживали Ленина. Сталин, как обычно, грубо и решительно выразил то, о чем думал Ленин: «Если Петроград сдастся, это будет не просто капитуляция, а гибель революции. Или получить передышку (подписав мир), или уничтожить революцию. Других вариантов нет».[331]
За немедленное принятие германских условий проголосовало семь человек, четверо были против, четверо воздержались. Опять инакомыслящие во главе с Бухариным предали партию и ушли со своих постов. Ленин был вынужден попросить их остаться на занимаемых должностях. Он попытался успокоить их, пообещав, что, подчинившись германскому ультиматуму, они продолжат подготовку к оборонительной войне. Он готов принять любые германские условия, но никогда не согласится на утрату советской власти.
На следующий день Ленин был вынужден опять обратиться с просьбой, поскольку ни один из видных большевиков не хотел ехать в Брест-Литовск на подписание позорного мира. Троцкий заявил, что слагает с себя обязанности наркома иностранных дел. Он ни за что не вернется в Брест. Зиновьев был нужен в Петрограде; его ораторские способности требовались для того, чтобы объяснить массам, почему большевики должны подписать мир. Сокольников доказывал, что тоже должен оставаться в Петрограде для решения финансовых вопросов. Петровский был готов поехать, но только в том случае, если во главе делегации будет кто-то из известных большевиков. Нервозная обстановка привела к ссорам между членами ЦК и правительства, демонстрируя, насколько близки они были в победе и как готовы возненавидеть друг друга в поражении. Сталин заявил, что «некоторые товарищи» (Троцкий наверняка был одним из них), угрожая уйти в отставку, всегда надеются, что их попросят остаться на своих постах. В ответ Урицкий закричал, что Сталин, который только вчера намеревался выкинуть инакомыслящих из партии, теперь хочет оставить их на занимаемых должностях и, следовательно, заставить поддержать стратегию, которую они не одобряют. Ленин пытался шутками успокоить разбушевавшихся соратников, показывая этим стойким революционерам, что ни при каких условиях нельзя терять самообладание. Была принята резолюция не объявлять о решении Троцкого уйти в отставку по крайней мере до подписания мирного договора. Многие из присутствовавших никогда не простили Троцкому, что в самый критический для Советского государства период Центральному комитету пришлось потратить время на выработку решения, которое бы наименьшим образом уязвило тщеславие Троцкого.
Но даже самый заклятый враг не может отрицать, что в тот момент Ленин подобно великану возвышался над своими соратниками. Никто другой, кроме Троцкого во время октябрьских событий, не шел ни в какое сравнение с этим гигантом мысли. Без него большевики вовлекли бы страну в хаос. Бухарин призывал бороться с германской военной машиной голыми руками. Троцкий настаивал на своей бессмысленной формуле: «ни мира, ни войны». Многие едва терпели друг друга. Ленин в новой роли миротворна и третейского судьи ослабил напряжение. Уговорил Сокольникова поехать в Брест. Успокоил Троцкого. Остальные пообещали, что не будут вести агитацию против мира. Ленина не столько беспокоили чувства товарищей, сколько понимание необходимости сохранять хотя бы подобие единства. Без этого все бы пошло прахом.
Советская делегация 1 марта приехала в Брест-Литовск. В состав делегации, возглавляемой Сокольниковым, входил Г. Чичерин, нарком иностранных дел, который с исключительным мастерством будет руководить советской дипломатией более десяти лет. В дороге произошла задержка; неожиданное отступление русской армии привело к нарушению работы железной дороги. У Ленина была еще одна причина для беспокойства: не откажется ли опять русская делегация от подписания мира? Он телеграфировал: «Вы не должны сомневаться». Наконец делегация прибыла в Брест, чтобы подписать самый позорный мир в истории России. «Этот мир, я повторяю, навязан нам силой», – заявил Сокольников. Немецкую делегацию очень огорчало то обстоятельство, что русские отказались придерживаться вежливых форм дипломатического лицемерия. Россия вправе подписать договор или продолжать войну, вежливо сказал член германской делегации. Договор с Германией был подписан 3 марта 1918 года. Россия лишалась Украины, Финляндии, Польши, Прибалтики и части Закавказья. В марте 1918 года только необычайно проницательный человек мог предположить, что советская власть намного переживет этот договор. Большевики не смогли бы удержать власть, если бы поднялась волна патриотического негодования.
С 6 по 8 марта 1918 года в Петрограде состоялся экстренный VII съезд партии. В своем выступлении на съезде Ленин доказал необходимость заключения Брестского мира. Он объяснил, что в создавшейся обстановке нужно временно отступить и пойти на заключение тяжелого мира с германским империализмом; подписав мир, Советская республика получит передышку, во время которой сможет укрепить свое положение.
На съезде было принято решение о переезде правительства в Москву, но основным вопросом был, естественно, мирный договор с Германией, подписанный, но не ратифицированный и все еще вызывавший ожесточенные споры.
Тем более удивительно, что в такой момент Ленин находит время и силы на решение другой, на первый взгляд отвлеченной проблемы. Он настаивает на изменении названия партии. До сих пор партия носила название РСДРП (б). Владимир Ильич предлагает назвать партию коммунистической. Съезд принял постановление о переименовании партии, которая с 8 марта 1918 года стала называться Российская коммунистическая партия (большевиков).
Не обошлось без протестов; меньшевики требовали сохранить историческое название партии. Ленин считал этот вопрос крайне важным и не терпящим отлагательства. С 1914 года он настаивал на том, чтобы большевики отказались от определения «социал-демократическая», выбросили как «старую рубашку», и вернулись к более воинственным традициям марксизма, выраженным в слове «коммунист». Если дни большевиков сочтены, если они потерпят неудачу, жизненно важно, чтобы большевики оставили после себя новую традицию и вызов, воплощенный в новом названии. Это название «ясно выражает, что мы идем к полному коммунизму», сказал Ленин.
Фортуна явно отвернулась от большевиков. На августовском съезде, когда еще было далеко до захвата власти и большевистские лидеры находились в бегах, присутствовало двести семьдесят делегатов. Теперь правящая партия смогла собрать всего лишь шестьдесят девять делегатов, из них тридцать два без права решающего голоса. Безусловно, это было связано с беспорядком, творившимся в стране, и с готовящимся переездом правительства в Москву. Многие избранные делегаты не смогли добраться до столицы. Правда, остается открытым вопрос: а не приложил ли к этому свою руку Свердлов, сделав так, чтобы ленинскую позицию поддержало большинство? Бухарин и его левые коммунисты продолжали кампанию против мира. Они постоянно критиковали Ленина, напоминали ему о прежних обещаниях не заключать сепаратный мир, обвиняли его в предательстве интересов международного пролетариата, заявили, что заключение Брестского мира не предоставит России никакой передышки. Коммунист, жаловался Ленин, должен в действительности называть себя польским аристократом (постоянный объект насмешек в русской литературе из-за его безнадежного романтизма), поскольку верит, что «война благородна, а мир позорен». Левые коммунисты, говорил Ленин, смотрят на вещи с точки зрения ура-патриотического аристократа, а не с точки зрения крестьянина. И он был абсолютно прав.
