Ильяс может сутки не вылезать из бульдозера. Такое случается в Антарктиде. Ждут самолета, а полосы нет. Вот Ильяс и утюжит.
– Как работает! Вы должны поглядеть, как работает! Скажи: вершок снега снять надо – вершок и снимет. Скажи, надо побриться – побреет бульдозером. – Бульдозерист Николай Романов говорит об Ильясе, как говорят в театре об уважаемом и очень талантливом артисте.
Я чувствую: в деле бульдозеристов тоже есть какая-то тайна, и когда, пообедав, Ильяс надевает здоровенные рукавицы, прошусь к нему на бульдозер.
Самолетов здесь ждут, как тепла…
Любая машина имеет отдых. Бульдозер в Антарктиде отдыха не имеет. Постоянная война со снегом. То чистит полосу, то самолет замело, то надо откапывать склад, то трактор вдруг под снегом исчез – и все забыли, где он стоял. Выручает Ильяс. Он все помнит. Начинает ворочать снег. И трактор появляется на свет божий – ни царапинки…
Ильяс небольшого роста. Когда надо передвинуть тяжелые рычаги, Ильяс поднимается на ноги. А поскольку рычаги надо двигать все время, он почти не садится в кабине. Любое дело в Антарктиде тяжелее в три раза. Я не мог понять, почему этот человек не валится от усталости, отстояв в кабине десять часов. Сидит в столовой веселый. Только к бачку со щами подходит непременно два раза. А после ужина вдруг снова видишь его на тракторе.
– Ильяс, почему не в кино?
– Ребята попросили маленько отчистить. Крыша в доме трещит…
* * *Николай Пройдаков… Для всех мирян, живущих под снегом, я придумал и записал в книжку шутливое прозвище: «Подснежники». Применительно к Николаю это прозвище сразу вызывает улыбку. Большой, угловатый. Нижнюю губу ему солнце так разукрасило, словно побывал в переделке.
Вчера Николая в партию принимали. Красный стол. Нет обычных для кают-компании шуток. Николай стоит, мнет шапку.
– Ну, расскажи о себе…
– Значит, так… Родился в Сибири. В школу, считай, не ходил. Награды имею такие: орден Славы и медаль. Работаю в транспортном отряде, плюс дали нагрузочку – ухаживаю за известными вам животными.
Известные нам животные – шесть здоровенных свиней. Они живут на отходах нашей столовой. За ними надо было ухаживать. А кто возьмется сельское хозяйство вести в Антарктиде? Пришлось поручить Николаю. Он немного стеснялся неожиданной в Антарктиде должности свинаря. Но дело есть дело. Шесть поросят, купленных на рынке в Кейптауне, на хороших харчах превратились в шесть дородных хавроний. Одна из них неделю назад умерла насильственной смертью. В обед мы пришли к единодушному заключению: мороженое мясо есть мороженое мясо, а свежая свинина есть свежая свинина.
– Коля, никакого сравнения! – и показываем большой палец.
Механик-свинарь именинником ходит…
Ивану Хмаре, погибшему вместе с трактором в ледяной полынье.
* * *В первый день прилета в Антарктиду я снимал пингвинов на острове Хасуэлла. Опасаясь, видно, что я наступлю на гнездо, один пингвин больно ущипнул меня сзади. От неожиданности я уронил на камни аппарат.
– Чепуха, сходи к Сироткину, – сказали летчики.
– А он кто?
– По должности – водопроводчик…
Я с некоторой опаской прошел мимо большой наковальни, мимо лыжи от самолета, перешагнул груду железа и оказался в комнате-мастерской.
Седой человек лет сорока поднял над глазом монокль, потрогал кнопки на моем аппарате.
– Хорошо. Вечерком заходите.
Так я познакомился с Андреем Сергеевичем Сироткиным. Аппарат работал исправно. Но я еще много раз заходил в мастерскую, чтобы поглядеть на работу водопроводного мастера.
Заходят в мастерскую два штурмана, кладут на стол два астрокомпаса самолетов Ил-18.
– Не знаем, что делать. Так собраны на заводе – в Южную Америку улетим вместо Европы.
Водопроводчик поднимает монокль, молча разглядывает сложные астрокомпасы.
– Хорошо. Вечерком заходите…
Проходит геофизик Петя Астахов, ставит на верстачок ящик. В ящике – еще ящик, потом еще. А там – сверхточный хронометр. Надо его перестроить, чтобы замыкал ток один раз в девяносто секунд.
– Хорошо. Посмотрю…
Геофизик облегченно вздыхает:
– Андрей Сергеевич, за эту штуку в Ленинграде мастера не брались…
В мастерской по соседству с пинцетами большие тиски, кузнечная наковальня и какой-то прибор, спрятанный под стеклянный колпак. Полный десяток готовых и еще не готовых заказов: часы, кинокамера, мясорубка, машина для проявления пленки, зажигалка, секундомер, пишущая машинка, объектив, машина для бурения льда. В городе это богатство пришлось бы поместить в пяти мастерских. Тут все делает один человек.
– Водопроводчик… Это что, в шутку?
– Да нет. У него главное дело – вода, отопление. А это так, между прочим…
* * *И еще один человек за нашим столом – штурман Тихон Михайлович Палиевский. Его комната по соседству с моей в доме под снегом. У штурмана всегда наготове душистый чай. Можно ворошить старые полетные карты и колоть орехи куском песчаника с острова Хасуэлла. Сегодня Тихон Михайлович лежит на кровати, задрав кверху ноги, и, кажется, в пятый раз читает радиограмму от друга, который летает где-то над Северным полюсом. Тихон Михайлович тоже летал над Северным полюсом. Третий год летает у Южного полюса.
Колем орехи. Говорим о житье-бытье в Антарктиде.
– Был у меня полет… Не знаю, седые волосы появляются постепенно у человека, или сразу в какой-нибудь час? Этот полет был два с половиной часа. Самые трудные полтораста минут в моей жизни. Все до мелочи помню. Угол сноса был двадцать четыре градуса, число – 24 марта… Много летали, а в тот раз подумали: конец, будут ребята справлять поминки…
Надо было срочно вывезти людей со станции «Комсомольская». Это по дороге к «Востоку». Километров сто не дошел – вышло горючее. Мороз под семьдесят. Летать нельзя. Но если не вывезти, люди погибнут. Полетели. Пилотом был Яков Яковлевич Дмитриев. Сели около поезда. Быстро посадили людей. Взлетать нельзя – обнаружили неполадку. Представляешь, что за ремонт при таком-то морозе! Целый день провозились. Потом пять часов грели моторы. Бензину осталось – только-только добраться до «Пионерской». Это первая станция между Мирным и «Комсомольской». Вся станция – один домик в снегу.
Ночь. Даем полный газ – машина ни с места. Снег от мороза сделался, как песок, не идут лыжи, и все. Собрали фуфайки, все лохмотья, какие были. Уложили на полосу, облили бензином. По этой полосе и взлетели. А ночь приготовила еще одну «радость» – шторм! Переглянулись с пилотом: да-а… Чернильная темень. Где земля, где небо… Огоньков на крыльях не видно. По радио чувствуем: Мирный волнуется. «Пионерская» тоже волнуется. А нам нельзя волноваться. Собрался в комок, считаю километры, скорость и угол снова. Выйти на станцию – все равно что маковое зерно на полу в темноте разыскать. А на земле уже настоящая буря. В Мирном не чают увидеться с нами. Подбадривают. По этим бодрым словам чувствуем: положение – хуже некуда…
Загораются красные лампочки – горючего остается минут на десять. По всем расчетам станция должна быть где-то внизу. По-прежнему ни огонька. Прибор показал: проходим радиостанцию. Значит, полоса прямо по курсу. Днем бы мы увидели два ряда бочек. Теперь эти бочки для нас страшнее торпед. Берем круто в сторону. Высота – сорок метров… еще меньше… Не видя земли, опускаемся в темноту. Удар. Тряска. Стрелка альтиметра дрожит на нуле. Земля! Никто ни слова. Открываем дверь – сущий ад, снежный ветер с ног валит. Не выключаем прожектор – может, увидят? Сами видим только ревущую темноту. Нас увидели. Подходят люди, держатся за веревку, чтобы не потеряться. Врач Володя Гаврилов первым вскарабкался в самолет: «Живы?!» Обнимают, чуть не плачут от радости. «Мы вам дали шестьдесят восемь ракет…» – «Мы ни одной ракеты не видели…»
– Вот какие бывают минуты… – Тихон Михайлович берет камень, колет пару орехов. Потом опять читает телеграмму от друга из Арктики. С телеграммой и засыпает…
* * *Шесть людей за нашим столом. Шесть человек, без выбора, из тех, которые зимовали в Антарктике.
Волосан.
В кают-компании зашла речь о собаках.
– А вы знаете историю на станции Сева?..
Японская станция Сева приютилась на антарктическом острове в двух тысячах с лишним километрах от Мирного. Там жили одиннадцать зимовщиков и пятнадцать ездовых собак. На станцию двигалась смена. Но ледокол «Сойя» поломал во льдах винт и запросил по радио помощи. Американский корабль вывел «Сойю» из ледовой ловушки. О высадке смены нельзя было и думать – на станции кончились продукты, а запас аварийный унесло вместе с айсбергом, на который продукты выгрузили. Надо было спасать людей. Портилась погода. Легкий американский вертолет сумел два раза приземлиться на острове. Одиннадцать зимовщиков удалось вывезти на корабль. Третий раз вертолет с корабля не поднялся. Бросили имущество, приборы, и самое главное – на привязи осталось пятнадцать собак.
