Кому не приходилось хотя бы однажды жертвовать самим собою за свою добрую репутацию?
Бывает довольно часто, что преступнику не по плечу его деяние – он умаляет его и клевещет на него.
Адвокаты преступника редко бывают настолько артистами, чтобы всю прелесть ужаса деяния обратить в пользу его виновника.
Чем абстрактнее истина, которую ты хочешь преподать, тем сильнее ты должен обольстить ею еще и чувства.
Кто не умеет найти дороги к своему идеалу, тот живет легкомысленнее и бесстыднее, нежели человек без идеала.
Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины.
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
Следствия наших поступков хватают нас за волосы, совершенно не принимая во внимание того, что мы тем временем «исправились».
Бывает невинность во лжи, и она служит признаком сильной веры в какую-нибудь вещь.
Бесчеловечно благословлять там, где тебя проклинают.
Не существует вечных фактов, как не существует абсолютных истин.
Признаком высшей культуры является более высокая оценка маленьких, незаметных истин, найденных строгими методами, чем благодетельных и ослепительных заблуждений, обязанных своим происхождением метафизическим и художественным эпохам и людям.
Быть моральным, нравственным, этичным – значит оказывать повиновение издревле установленному закону или обычаю.
Кто сполна постиг учение о совершенной безответственности, тот совсем не может подвести так называемую карающую и вознаграждающую справедливость под понятие справедливости – если последняя должна состоять в том, чтобы воздавать каждому свое.
Чем более человек склонен перетолковывать бедствие и приспособляться к нему, тем менее он способен усмотреть причины бедствия и устранить их; временное смягчение боли и наркотизация, которыми обыкновенно пользуются, например, при зубной боли, удовлетворят его и при более серьезных страданиях.
Скорбь есть познание.
Цель, и как следствие —
Только дыра:
Хмурому – бедствие,
Дурню – игра.
Любил каргу я,
дрянь на диво,
Карга та «истиной»
звалась.
Искал ли уже когда-нибудь кто-либо на своем пути истину, как это до сих пор делал я, – противясь и переча всему, что благоприятствовало моему непосредственному чувству?
Кто подвергается нападкам со стороны своего времени, тот еще недостаточно опередил его – или отстал от него.
И правдивость есть лишь одно из средств, ведущих к познанию, одна лестница, – но не сама лестница.
Изолгана и сама ценность познавания: познающие говорили о ней всегда в свою защиту – они всегда были слишком исключениями и почти что преступниками.
Вы, любители познания! Что же до сих пор из любви сделали вы для познания? Совершили ли вы уже кражу или убийство, чтобы узнать, каково на душе у вора и убийцы?
Чем ближе ты к полному охлаждению в отношении всего чтимого тобою доныне, тем больше приближаешься ты и к новому разогреванию.
Это свойственное познаванию хорошее, тонкое, строгое чувство, из которого вы вовсе не хотите сотворить себе добродетели, есть цвет многих добродетелей: но заповедь «ты должен», из которой оно возникло, уже не предстает взору; корень ее сокрыт под землей.
Ах, как удобно вы пристроились! У вас есть закон и дурной глаз на того, кто только в помыслах обращен против закона. Мы же свободны – что знаете вы о муке ответственности в отношении самого себя!
В каждом поступке высшего человека ваш нравственный закон стократно нарушен.
Кто страстно взыскует справедливости, тот ощущает как облегчение и наиболее болезненный из аффектов.
Вначале ложь была моральна. Утверждались стадные мнения.
Правдивый человек в конце концов приходит к пониманию, что он всегда лжет.
Кому нет нужды в том, чтобы лгать, тот извлекает себе пользу из того, что он не лжет.
Можно было бы представить себе высокоморальную лживость, при которой человек осознает свое половое влечение только как долг зачинать детей.
Я не понимаю, к чему заниматься злословием. Если хочешь насолить кому-либо, достаточно лишь сказать о нем какую-нибудь правду.
Чарующее произведение! Но сколь нестерпимо то, что творец его всегда напоминает нам о том, что это его произведение.
Он научился выражать свои мысли, – но с тех пор ему уже не верят. Верят только заикающимся.
Вера в форме, неверие в содержании – в этом вся прелесть сентенции, – следовательно, моральный парадокс.
Существует гораздо больше языков, чем думают, и человек выдает себя гораздо чаще, чем ему хотелось бы. Что только не обладает речью? – Но слушателей всегда бывает меньше, так что человек как бы выбалтывает свои признания в пустое пространство: он расточает свои «истины», подобно солнцу, расточающему свой свет. – Ну разве не досадно, что у пустого пространства нет ушей?
Чем абстрактней истина, которую намереваешься преподать, тем ревностнее следует совращать к ней чувства.
Наши недостатки суть лучшие наши учителя: но к лучшим учителям всегда бываешь неблагодарным.
Теперь это только эхо, через что события приобретают «величие»: эхо газет.
Предоставь миру быть миром! Не поднимай против него даже мизинца!
Учитесь смеяться над собой, как надо смеяться!
Как будто существует «истина», к которой можно было бы так или иначе приблизиться!
Утверждение, что истина достигнута и что с незнанием и заблуждением покончено, – это одно из величайших заблуждений, какие только могут быть.
Ошибки – вот что человечеству обошлось дороже всего, и в общем ошибки, проистекавшие из «доброй воли», оказались более всего вредными. Заблуждение, которое делает счастливым, пагубнее, чем то, которое непосредственно вызывает дурные последствия. Последнее изощряет, делает недоверчивым, очищает разум, первое – усыпляет...
Заблуждение – самая дорогая роскошь, какую человек может себе позволить: но когда заблуждение является к тому же еще и физиологическим заблуждением, то оно становится опасным для жизни.
Выгоды, которых ожидали от истины, были выгодами, вытекающими из веры в нее. Ибо взятая сама в себе истина могла быть весьма мучительной, вредной, роковой.
Бывают разные глаза. И сфинкс также имеет глаза, а следовательно, существует и много «истин», а следовательно, истины совсем не существует.
«Истинный мир», в каких бы формах он ни был конструирован, всегда был тем же миром явлений, взятым еще раз.
И то, что называли вы миром, должно сперва быть создано вами: ваш разум, ваш образ, ваша воля, ваша любовь должны стать им! И поистине, для вашего блаженства, вы, познающие!
С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь это, братья мои, наш первородный грех!
Но я советую вам, друзья мои: не доверяйте никому, в ком сильно стремление наказывать!
Не доверяйте всем тем, кто много говорят о своей справедливости! Поистине, их душам недостает не одного только меду.
И многие властители, желавшие ладить с народом, впрягали впереди своих коней – осленка, какого-нибудь мудреца.
Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным – так хочет воля льва.
Быть свободным от счастья рабов, избавленных от богов и поклонения им, бесстрашным и наводящим страх, великим и одиноким, – такова воля правдивого.
Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды ей, рассерженной; и нельзя злее ответить, как «сказав правду» своей мудрости.
Но если я люблю мудрость и часто слишком люблю ее, то потому, что она очень напоминает мне жизнь.
Повелевать труднее, чем повиноваться. И не потому только, что повелевающий несет бремя всех повинующихся и что легко может это бремя раздавить его: попыткой и дерзновением казалось мне всякое повелевание, и, повелевая, живущий всегда рискует самим собою.
Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, но – так учу я тебя – воля к власти!
