Кальвинизм, социализм, гуманизм – все оставило свой отпечаток. Возможно, этим объясняется то, что отец Тео не только служил в разведке, но и брал на себя миссии, достойные Дон Кихота. Взять, к примеру, его сопротивление планам строительства резиденции голландского наследного принца и его семьи в самой лесистой части Вассенара. Почему принцу позволяют занять так много земли? И восьмидесятилетний Йохан пошел от дома к дому, проводя свою обреченную на провал кампанию. Он так и не сдался. В конце концов, это был вопрос принципа.
В детстве Тео не интересовали ни война, ни героические подвиги его предков. Когда отец пытался читать ему детский рассказ о классе, отказавшемся заниматься плаванием после того, как ученикам-евреям было запрещено приходить в бассейн, он не стал слушать. Тео было девять лет, значит, это происходило в 1966 году. В Амстердаме это был год великого брожения умов, весь город встал с ног на голову, когда прово[15] в белых джинсах бросили дымовые шашки в королевскую карету, где ехала принцесса (теперь королева) Беатрикс со своим женихом Клаусом фон Амсбергом, немецким дипломатом, который, будучи школьником, вступил в гитлерюгенд. В этом не было ничего необычного; большинство немцев его возраста поступали так же. Безусловно, ничто не говорило о том, что будущий принц сохранил какие-то симпатии к нацизму. Совсем наоборот. Но королевская свадьба в Амстердаме, городе бунтарей и республиканцев, была расценена как провокация.
Провокация была сутью молодежного бунта, власть провоцировали, чтобы выявить авторитарные инстинкты «регентов», устраивали хеппенинги и демонстрации, ожидая и даже надеясь, что полиция продемонстрирует тяжелую руку власти. (Проявит «репрессивную толерантность», как выразился Герберт Маркузе, гуру левого студенчества.) Подобные мятежи вспыхивали по всему миру – в Париже, в Праге, в Лондоне, в Беркли, в Берлине, в Токио. Объединяло их то, что это были выступления молодежи: молодежь против среднего возраста. Но, как и в случае с реакцией на политический ислам, существовали национальные различия, отражавшие историю каждой из стран. В Праге восставали против коммунистической диктатуры. В Амстердаме – против «потребительской культуры», против порабощения телевидением и семейным автомобилем, против скуки благоденствия. Но поскольку это была Голландия, восставали и против основ религиозной и политической власти, так долго объединявших общество.
Восстание началось с телевизионной программы, вышедшей в эфир в 1964 году. Я вспомнил о ней однажды вечером в Амстердаме, когда женщина сорока с лишним лет заметила в разговоре со мной, что «в нашем обществе невозможно представить людей, яростно спорящих о религии». (Мы только что посмотрели игру двух актеров-мусульман, открытых Тео ван Гогом талантов, в театре около мечети, в которую обычно приходил молиться Мохаммед Буйери.) Моя спутница забыла, а возможно, и не знала о Zo is het toevaltig ook nog'is een keer [16], сатирической телевизионной программе, сделанной по образцу программы Би-би-си «Ну и неделька была».
Вели программу Zo is het несколько известных журналистов, молодой писатель-гей и телеведущая Мис Бауман. Писатель Герард Реве впоследствии прославился не только своими книгами, но и шутовскими высказываниями крайне правого толка, выступая в образе неофита голубого католицизма – этакий гибрид Пима Фортейна и Оскара Уайльда. Храбрый первопроходец исповедальной гей-беллетристики, с одной стороны, и сардонический, полусерьезный реакционер – с другой, он был предтечей ван Гога в роли устного провокатора, чьи крайние взгляды и личные конфликты, предававшиеся широкой гласности, никто особенно не принимал всерьез.
Но настоящей знаменитостью Zo is het была Мис Бауман. Она стала национальной звездой в 1962 году, когда сорок восемь часов без перерыва вела благотворительное шоу, посвященное открытию деревни для инвалидов, транслировавшееся по телевидению и радио. Шоу «Откройте деревню» вызвало взрыв общенациональной истерии. Все знаменитости, большие и малые, все, чье имя пользовалось хоть какой-то известностью, не говоря уже о постоянном потоке бойскаутов, самодеятельных фокусников, деревенских полицейских и монахинь, играющих на Гитарах, проходили через студию и на несколько минут оказывались в центре внимания с «нашей Мис». Неожиданная всеобщая любовь к «Деревне» достигла такой силы, что люди буквально пропихивали деньги в двери телевизионной студии. Я слушал «Деревню» по радио. Как и у многих, у нас еще не было телевизора; отец боялся, как бы он не повлиял отрицательно на наши умственные способности. В каком-то смысле радио, заставлявшее работать воображение, сделало шоу еще более захватывающим.
Но Zo is het была чистой воды телевизионной программой. Летом 1964 года, когда начался ее показ, ничего драматического не происходило. Дело не заходило дальше легкого подшучивания над устоями общества. Как обычно, приходили время от времени злобные письма, содержащие проклятия в адрес «чертовых красных» и «паршивых евреев», не более того. Каждая новая программа задевает чувства каких-нибудь чудаков. Третья передача цикла, вышедшая в эфир 4 января 1964 года, обещала быть чуть более провокационной, но никто не ожидал, что она вызовет такую реакцию. Это был скетч, разыгранный «нашей Мис» и другими, под названием Beeldreligie, «Религия экрана». Идея заключалась в том, чтобы посмеяться над растущим преклонением перед телевидением в семьях представителей среднего класса. Церкви пустели, а люди грелись в лучах своих новых домашних алтарей. Студент юридического факультета из Амстердама читал отрывки из Библии, в том числе десять заповедей, в которых слово «Бог» было заменено словом «экран».
Само по себе не так уж это было и скандально. По сравнению с тем, что делал в Америке примерно в то же время ниспровергатель устоев Ленни Брюс, все выглядело довольно безобидно. Но последствия оказались чрезвычайными. Программу клеймили позором на первых полосах газет, премьер-министр был в ярости. В парламенте спрашивали, почему власти не воспрепятствовали показу этого возмутительного зрелища. Министр культуры и образования собирался принять меры, чтобы подобные программы никогда больше не появлялись на экранах.
Затем пошли письма, тысячи писем, многие полуграмотные. «Чертовы красные» и «паршивые евреи» в них, конечно, тоже фигурировали, но было и такое: «Возможно, пройдет какое-то время и наступит день, когда ты окажешься под колесами нашей машины. Там, где ты живешь, темно. Твое время истекло». Или такое: «Скоро мы доберемся до вас, пособники нацистов и евреи. Мы доберемся до вас, грязная шайка… Вам лучше было стать сутенерами [sic. – И.Б.]…» Или такое, демонстрирующее странную смесь исторических аллюзий: «После освобождения от немецкой оккупации мы брили головы ненавистным членам NSB,[17] теперь мы приедем и обреем головы ненавистной шайке, сделавшей эту позорную программу. Мы принесем горшки со смолой, бутылки с бензином и соляной кислотой…»
Члены NSB были голландскими нацистами. Возможно, появившееся после войны настойчивое стремление делить людей задним числом на «хороших» и «плохих», на патриотов и предателей, антифашистов и нацистских пособников было признаком высоких моральных принципов. Но, скорее всего, таким образом давала о себе знать нечистая совесть людей, которые не были ни однозначно хорошими, ни однозначно плохими. Куда хуже, что в 1964 году слово «евреи» использовалось как оскорбление наряду со словосочетанием «нацистские пособники». То, что кое-кто из анонимных авторов не делал между ними различия, тревожило, пожалуй, больше всего. «Наша Мис», которую обзывали «еврейской шлюхой», на самом деле была католичкой. Для некоторых людей слова «еврей» и «NSB» стали равнозначны чему-то мерзкому. Дети Мис ходили в школу в сопровождении полицейских. Продюсеру Герману Вигболду была необходима круглосуточная охрана.
Но столпы шатались. С появлением «Битлз» и 'Толлинг стоунз», отечественных прово и противозачаточных таблеток они стали рушиться. Амстердам был центром восстания. Прово в белых джинсах были одновременно и бунтарями, и утопистами: Homo ludens [18] будет править Новым Вавилоном и тому подобное. По всему городу были расставлены белые велосипеды, которыми кто угодно мог воспользоваться. Строились планы подачи ЛСД в систему водоснабжения Амстердама или веселящего газа в церковь, где должна была состояться королевская свадьба. Площадь у памятника генерал-лейтенанту Й.Б. ван Хётсу, бывшему генерал-губернатору Нидерландской Ост-Индии, стала излюбленным местом проведения демонстраций. В 1965 году памятник измазали белой краской, а в 1967-м взорвали самодельной бомбой.
Ван Хётс не был случайной мишенью. В стране, не имевшей мало-мальски значительных военных героев с семнадцатого века, когда адмиралы Тромп и де Рейтер одержали ряд побед над британским флотом, ван Хётс считался героем в двадцатые годы двадцатого века, потому что подавил сопротивление мусульман голландскому колониальному господству в провинции Ачех. Сей подвиг он совершил, проявив исключительную жестокость. Женщин и детей казнили, бесчисленное множество людей подвергали пыткам. Война, которую Голландия вела в Ачехе против мусульман, стоила жизни более чем ста тысячам человек. Тем не менее в 1935 году ему поставили большой памятник, созданный скульптором-коммунистом. Партия NSB была рада воздать должное истинному голландскому герою. Сын ван Хётса, Й.Б. ван Хётс-младший, позже служил в СС.
