Все в Хамви — кроме меня — уже об этом догадались. Они сохраняют необычайное спокойствие. «Разверни машину», — мягко говорит Колберт. Проблема в том, что остальная часть конвоя последовала за нами в зону поражения. Все пять машин Хамви из взвода сбились в кучу, а сзади подъезжает еще двадцать. Персону удается частично развернуть Хамви; эвкалиптовые деревья теперь справа от нас. Но труба не дает машине продвинуться дальше. Мы останавливаемся, а Колберт связывается по радио с остальной частью взвода и говорит им отвалить назад.
Одновременно он смотрит в окно через прицел ночного видения. «В деревьях — люди», — говорит он и повторяет те же слова, чтобы предупредить остальных во взводе. Затем он склоняется над прицелом винтовки и открывает огонь.
Под деревьями прячутся от пяти до десяти вражеских бойцов. Еще несколько находятся за мостом, имея в своем распоряжении пулемет, и еще больше — на другой стороне дороги. Они окружили морпехов с трех сторон. Почему они не открыли огонь первыми — загадка. Колберт полагает, что они просто не разгадали всех возможностей американской оптики ночного видения.
Но преимущество морпехов — хрупкое. Как только Колберт начинает стрелять, враг поливает зону поражения огнем из винтовок и пулемета. Кроме того, боевики выпускают как минимум одну гранату из РПГ, которая перелетает через капот нашего Хамви. Двух морпехов из взвода — Патрика и капрала Эвана Стаффорда — ранят почти мгновенно. Стаффорд падает — ему попали в ногу, а Патрику — в лодыжку. Оба перевязывают свои раны жгутом (который морпехи-разведчики носят в жилетах) и возобновляют стрельбу.
Учитывая, что Хамви стоят так близко друг от друга, вести беспорядочный огонь нельзя. Каждый боец аккуратно выбирает свою цель. Командный медик Роберт Брайан в Хамви за машиной Колберта убирает двух людей выстрелами в голову. Когда над нашими головами раздается очередь из пулемета 0.50 калибра, вибрирующая ударная волна настолько мощная, что у Брайана из носу начинает литься кровь. Эспера видит вражеского бойца, который уже ранен в грудь и пытается отползти, и заваливает его очередью из М‑4 в голову. Сержанту Руди Рейесу, которого часто подкалывают за то, что он — взводный красавчик, едва удается уклониться от пули, которая разбивает ветровое стекло и проходит в дюйме от его красивой головы. Фик выпрыгивает из машины и бежит прямо в центр потасовки, для того чтобы вывести Хамви, до сих пор жмущиеся в зоне поражения, в безопасное место. Создается впечатление, что он танцует по дороге с 9‑мм пистолетом в руке, когда струи пулеметного огня скользят у его ног. Позже он говорит, что ему казалось, будто он попал в перестрелку в «Матрице».
В нашей машине Колберт как будто ушел в себя. Он напряженно всматривается в окно, дает очереди из автомата и, по какой-то необъяснимой причине, напевает «Sundown» — депрессивный гимн 1970‑х Гордона Лайтфута. Между тем, Персон, раздраженный затором в движении, открывает свою дверь, в то время как вокруг трещат выстрелы, и орет: «Отъезжайте, на хрен, назад!» В пылу битвы его миссурийский акцент еще больше выдает в нем деревенщину. Он снова выкрикивает то же самое и забирается внутрь — его движения кажутся едва ли не апатичными.
У взвода уходит от пяти до десяти минут на то, чтобы вытащить себя из зоны поражения, уничтожив или обернув в бегство большинство из сидящих в засаде. Следующие пять часов уходят на новую попытку продвинуться к мосту и осуществить нападение с участием танков и дополнительных вертолетов. На другой стороне, успели сравнять с землей около трех кварталов Муваффакии, прежде чем мост объявлен безопасной зоной, при этом в процессе захвата моста морпехами один из взрывов пробивает в нем огромную дыру, делая пролет практически непреодолимым.
На рассвете морпехи впадают в полусонное состояние. После шести часов боя и второй ночи подряд без сна, им дают несколько часов отдыха перед выездом. Они паркуют свои Хамви в пересохшем грязевом поле в нескольких километрах от моста. Несколько человек собираются у машины Колберта, пьют воду, распечатывают свои сухие пайки, чистят и перезаряжают оружие, которое, скорее всего, им снова придется использовать в этот же день.
Все они совершенно по-разному справляются с боевым стрессом. Во время затишья в боевых действиях Колберт становится неумеренно бодрым. В это утро он указывает на птиц, которые пролетают над нашими головами, и восклицает: «Смотрите! Как красиво!» Не то чтобы он испытывал заряд бешеной энергии оттого, что избежал смерти. Скорее, он переживает более глубокое и тихое удовлетворение, как будто воодушевлен тем, что поучаствовал в чем-то очень стоящем. Он ведет себя так, будто только что разгадал сложный кроссворд или выиграл шахматную партию.
Когда подходит Эспера, чтобы предложить одну из своих вонючих сигар, он гримасничает Колберту и говорит: «Вы только посмотрите на этого тонкозадого пижона. Вы бы никогда не подумали, какой он плохой ублюдок». Эспера говорит, что, когда они познакомились несколько лет назад, ему стало жалко Колберта. «Я думал, у него нет друзей — такой он одиночка, — говорит он. — Но он просто не выносит людей, даже меня. Я — его друг ровно настолько, насколько вывожу его из себя. Но он — безупречный воин».
Кажется, Тромбли бой интересует только в его самые напряженные моменты — когда по нам стреляют. После этого он часто проваливается в глубокий сон. Во время второго нападения группы на мост, когда мы ехали в сторону перестрелки, окруженные по флангам танками и бронетехникой, на фоне громыхания орудий, Тромбли повис на своем пулемете и захрапел, а проснулся, только когда его растолкали.
Я реагирую на страх более традиционным образом. После недавней засады, когда мы отъезжали от моста, у меня стучали зубы, а тело так тряслось, что ноги стучали по полу машины. Брайан позже говорит мне, что, скорей всего, это была физическая реакция на избыточное выделение адреналина, который накачивается в кровь до предельного уровня, что нарушает кровоток и приводит к переохлаждению организма. В поведении Персона никаких перемен не заметно. «Когда я попадаю в засады, — уверенно говорит он, — я не волнуюсь о том, что могу умереть».
Эспера, который после боя всегда выглядит так, словно его глаза запали еще глубже в глазницы, а кожу на обритом черепе натянули чуть потуже, говорит: «Нам промыли мозги и натренировали для участия в бое. Мы должны повторять «Убей!» три тысячи раз в день в лагере для новобранцев.
Вот почему это так легко». Затем он добавляет: «Тот чудак, который отползал вчера — я его заметил и выстрелил ему в башку. Я видел, как снесло верхушку его черепа. Это было неприятно. Меня от этого тошнит». Брайан, на счету которого два подтвержденных убийства в засаде, говорит, что не чувствует никакого огорчения из-за того, что лишил двух человек жизни. «Это странный парадокс, — говорит он, имея в виду свою исступленную попытку спасти жизнь гражданского мальчика, раненного морпехом. — Я на все был готов, чтобы спасти того паренька. Но мне совершенно наплевать на тех парней, которых я только что уложил. Вроде как после убийства людей ты должен чувствовать расстройство. А я не чувствую».
Фик, который видел, как эвакуируют раненного в ногу Патрика, пребывает в болезненном состоянии внутренних раздумий. Он прохаживается среди своих морпехов и почти все время молчит. Они обосновались в нескольких километрах за мостом и собираются маленькими группками вокруг Хамви, обсуждая боевые действия предыдущей ночи во всех подробностях. Некоторые из них хлопают Фика по спине, подсмеиваясь над храбростью, которую он проявил, когда в самый разгар засады вышел в зону поражения, чтобы проруководить Хамви. Фик отбрыкивается от их похвалы, говоря: «Я просто не до конца осознавал ситуацию». Он говорит мне: «Нам нельзя больше попадать в такое положение. Это плохая тактика».
Капитан Америка — командир взвода, которого презирают почти все без исключения бойцы-срочники, — судя по всему, справляется со стрессом, при помощи нечленораздельного трепа. У моста под эвкалиптовыми деревьями валяются трупы четырех убитых бойцов врага рядом с кучами оружия и боеприпасов — РПГ, АК и ручными гранатами. Капитан Америка бегает туда-сюда, подбирает их оружие, швыряет в канал поблизости и изо всей силы орет. Никто не знает, зачем и почему он орет, но по заключению другого офицера, который попал на это представление чуть позже: «Чем бы он ни был занят, он себя не контролировал».
Четверо убитых — это первые бойцы, которых морпехи из первого разведбатальона видят так близко. На мертвых — складчатые брюки, мокасины и кожаные куртки. Офицер наклоняется и берет одного из них за руку. Между большим и указательным пальцем у него вытатуированы по-английски слова: я тебя люблю. Офицер читает их вслух для других морпехов, которые стоят поблизости, и говорит: «Эти ребята выглядят как иностранные студенты какого-нибудь университета в Нью-Йорке».
