Конечно, в первые дни Коминтерн окружала атмосфера некоторого возбуждения. В 1922 году у коммунистов не было иллюзий в отношении своего детища. Работа в Коминтерне имела свои положительные стороны. Русские коммунисты, которые раньше занимались скучными, прозаичными делами в своей стране, теперь получили возможность продолжить революционную деятельность, руководить «массами» в Польше или в Германии, упражняться в красноречии, вышедшем из моды в России. В Коминтерне властвовали пропагандисты и теоретики. Периодические вылазки за границу сочетали в себе удовольствие от путешествия с волнением, связанным с нелегальной революционной деятельностью. Советский паспорт защищал «путешественников». Но даже если кого-то арестовывали, как это случилось в 1919 году с Радеком, то заключение носило непродолжительный характер. Коминтерн представил арестованного Радека как мученика (он в сидит в подземной камере, в оковах, в холоде, в сырости). Этой жертве политического преследования дали возможность встретиться с немецкими радикальными социалистами и проинструктировать их по поводу тактики действий. Выйдя из тюрьмы, Радек нашел пристанище у бывшего генерала, где он и принимал немецких промышленников и офицеров рейхсвера.
Атмосфера Коминтерна не могла не породить цинизм в русском персонале. В годы формирования Коминтерна многие партийные идеалисты обнаружили, что находятся в оппозиции к официальной политике. Многие, к примеру Коллонтай, идеально подходили для работы с зарубежными коммунистами. Но им был закрыт вход в Коминтерн, чтобы они не заразили его ересью. То же самое и с меньшевиками, которых широко использовали на административных и дипломатических ролях второго плана. Зарубежные коммунисты, задействованные в центральном аппарате Коминтерна, отбирались исключительно с точки зрения их готовности к послушанию и знания русского языка (в основном болгары и финны). Они быстро «русифицировались». Многие из этих людей инстинктивно стремились попасть во властные структуры русской партии, они обладали способностью держать нос по ветру. Например, финн О. Куусинен был угоден таким разным начальникам, как Зиновьев, Бухарин и Сталин. Он был секретарем ЦК КПСС и умер в весьма преклонном возрасте в эпоху Никиты Хрущева.[434]
Каждой коммунистической партии вменялось в обязанность предоставлять помощь Советской России (одно из условий приема в Коминтерн). На III конгрессе Коминтерна Ленин уточнил этот пункт: «Было бы весьма ценно, и я думаю, зарубежные товарищи согласны с этим, следить за самыми важными событиями, тактическими действиями и ходами русских контрреволюционеров. Контрреволюционеры работают главным образом за границей, и зарубежным товарищам будет не особенно сложно следить за их деятельностью».[435]
Правда, имелась небольшая загвоздка. Ленин просил зарубежных коммунистов шпионить за русскими политическими эмигрантами. Получалось, что Коминтерн должен выполнять те функции, которые выполняла охранка для царской России. Естественно, это постыдное предложение было прикрыто педагогическими фразами: «Эти контрреволюционные изгнанники очень сообразительны, великолепно организованы, хорошие стратеги…» (Ленин чрезмерно польстил несчастным эмигрантам.) «Я думаю, с точки зрения пропаганды это окажет сильное влияние на рабочий класс».
Опять же, «превосходная ВЧК» должна проникнуть в рабочую оппозицию и выяснить, как она использует «тот или иной метод». То, что Ленин сделал подобное предложение зарубежным коммунистам, говорит о его отношении к их моральным принципам. На конгрессе Коминтерна он довольно дерзко заявил: «Мы знаем, как «свободная» русская пресса за границей, начиная с эсеров и меньшевиков и кончая наиболее реакционными монархистами, защищает крупную земельную собственность».[436]
Теперь становится понятным, почему русские коммунисты свысока разговаривали с зарубежными товарищами.
Во время выступлений Ленин часто повторял, что опасность исходит от «полутора или двух миллионов» русских эмигрантов и «пятидесяти газет», которые они издают. К настоящему моменту зарубежные товарищи прекратили задавать набившие оскомину вопросы о терроре в России. Они были не настолько наивны, чтобы вслух интересоваться, почему капиталистический Запад не поставляет такого количества политических эмигрантов, как Советская Россия. Для Ленина эти эмигранты, в основном беспомощные и разбитые на сотню фракций, по-прежнему представляли серьезную угрозу. Сейчас, как это ни странно, он опасался их больше, чем в 1917 году: «Когда мы взяли власть, русская буржуазия была неорганизованной и политически незрелой. Теперь она достигла уровня западноевропейского развития». Зарубежные товарищи, вероятно, отметили эти слова: «западноевропейский уровень развития». Эти люди с покалеченными судьбами пытались кое-как свести концы с концами в Париже или в Брюсселе, а Советская Россия, одержавшая победу в Гражданской войне, теперь боялась их. И зарубежные коммунисты должны были помочь ей справиться с этой опасностью.
Становится понятно, почему Ленину было так трудно сосредоточиться на проблемах всемирного коммунизма, и независимо от того, говорил ли он об итальянцах или немцах, он неизменно возвращался к проблемам Советской России. Теперь, оглядываясь назад, победа большевизма в России кажется таким простым делом – «одним ударом» – и именно поэтому столь неправдоподобным. В 1921 году Ленин был здравомыслящим государственным деятелем. Угроза вмешательства отпала; капиталистические державы были заняты собственными политическими проблемами и послевоенным спадом в экономике. Он декларирует: советская система непобедима, пройден самый трудный этап. И тут же отступает, уж слишком все просто. Где-то скрывается враг; может, это западный капиталист, или русский крестьянин, или те эмигранты, которые исподволь строят козни. Он предчувствует борьбу, по сравнению с которой захват власти и Гражданская война «покажутся относительно простыми».
Все эти волнения временами приобретают болезненную форму, и, естественно, проблема всемирной революции отступает на второй план. Поспешность и небрежность Ленина явились причиной «уродливой формы» Коминтерна, сказавшейся на его деятельности в Западной Европе. Мы уже говорили, что рабочие и интеллигенция одобрительно относились к эксперименту, проведенному русскими. Послевоенная депрессия и разочарование в либеральных лидерах социалистических партий привели к формированию коммунистических сил. Даже в Англии, похоже, наступил благоприятный момент для создания многочисленной коммунистической партии.
Но все эти возможности были тем или иным образом утрачены. Коминтерн служил интересам Советского государства, мстил зарубежным ренегатам и оппортунистам, а поэтому не был привлекателен для организованного рабочего класса развитых стран. В условиях приема в Коминтерн было упущение: в них не говорилось о борьбе за улучшение материальных условий рабочего класса. В отношении профсоюзов говорилось буквально следующее: коммунистические партии должны «проникнуть» и захватить уже существующие профсоюзы. Будучи молодым марксистом, Ленин с готовностью соглашался с тем, что политическая пропаганда среди рабочих не принесет результата, если не будет сочетаться с борьбой за улучшение условий труда и повышение заработной платы. Теперь он считал иначе: зарубежным коммунистам ни к чему реформизм. Вся их энергия должна быть направлена на захват власти, на помощь России и осуждение социалистов. Мы уже видели, как разозлился Ленин, когда его спросили, не приведет ли революция к снижению жизненного уровня рабочих. В России следствием победы «рабочих» стало катастрофическое ухудшение условий жизни. Так почему же рабочие западных стран должны оказаться в лучшем положении? Зарубежные товарищи могли только болтать.
Западных коммунистов смущало отношение Коминтерна к парламентским выборам. Коммунисты должны участвовать в выборах, но подчиняться при этом Центральному комитету. Они не имеют права действовать самостоятельно. Парламентский иммунитет? Прекрасная ширма для подрывной работы. «В тех странах, где депутаты-коммунисты пользуются парламентским иммунитетом, они должны использовать его для оказания помощи партийной организации в ее нелегальной работе…»[437]
В большинстве случаев представитель коммунистической партии должен действовать словно слон в посудной лавке: всем своим поведением дискредитировать парламентские институты. Английские коммунисты заметили, что подобное поведение скорее будет дискредитировать коммунистов, а не парламент. Но Ленин думал не о палате общин, а о тех далеких днях, когда горстка большевиков прервала работу Думы и привела в замешательство унылых юристов и профессоров, которые думали, что они смогут навязать России парламентаризм.[438]
