Выбрав литературу, Брюсов никогда не забывал о науке.
Отсюда, а не только от книг Жюля Верна, его неизбывный интерес к фантастике.
В 1904 году он написал драму «Земля», в которой впервые нарисовал ужасные сцены будущих времен – сцены вырождения и смерти всего человечества. Жители гигантского города в своих замкнутых галереях, освещенных искусственным светом и продуваемых только воздухом, приготовленном машинами, давным-давно оторваны от природы. Единственный выход у них – «гордая смерть» – коллективное самоубийство, чем, собственно, драма и завершается.
В том же году Брюсов начал работу над своим лучшим романом – «Огненный ангел», который мы смело можем отнести к фантастике. «В сущности говоря, – писал сам Брюсов, – все исторические романы носят в себе элемент фантастический». – «Даже среди залпов казаков, между двумя прогулками по неосвещенным и забаррикадированным улицам, – в октябре 1905 года писал он Г. Чулкову, – я продолжал работать над своим романом. И как-то хорошо работалось (тем более, что в начальных главах пришлось изображать религиозно-революционное движение в Германии 1535 года). Теперь надо думать, куда пристроить это мое дитя трехлетней работы…»
Место для романа нашлось в журнале «Весы», а затем в книгоиздательстве «Скорпион». Вышел он под заголовком, передающим не только его содержание, но и настроение: «Огненный ангел, или Правдивая повесть, в которой рассказывается о Дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки, о богопротивных занятиях магией, астрологией, гоетейей и некромантией, о суде над оной девушкой под председательством его преподобия архиепископа Трирского, а также о встречах и беседах с рыцарем и трижды доктором Агриппою из Неттесгейма и доктором Фаустом, написанная очевидцем».
Как ни странно, все эти страшные и необыкновенные события во многом отразили вполне реальные переживания. В нашумевшем в то время любовном треугольнике – Андрей Белый, писательница Нина Петровская и сам Брюсов, – поэт стоял во главе может самого острого угла. «Вспомните образ „ведьмы“ Ренаты из романа „Огненный ангел“, – указывал Белый, – там дан натуралистически написанный с нее (Петровской. – Г. П.) портрет, он писался два года, в эпоху горестной путаницы между нею, Брюсовым и мною; обстание романа – быт старого Кельна, полный суеверий, скрупулезно изученный Брюсовым, – точно отчет о бредах Н., точно диссертация, написанная на тему об ее нервном заболевании. «Н., бросьте же: вам все это снится, не мучайте себя», – говоришь ей бывало. – «Нет, нет, я видела из мглы, – и рука показывает на темный угол портьеры; что «видела» – не важно; она жила в снах средь бела дня…»
«В такой же неприветливой комнате, как моя, – рассказывает герой „Огненного ангела“, – тоже озаренной достаточно ясно месячным сиянием, стояла, в потрясающем страхе, распластанная у стены женщина, полураздетая, с распущенными волосами. Никакого другого человека здесь не было, потому что все углы были освещены отчетливо и тени, лежащие на полу, резки и ясны; но она, словно кто наступал на нее, простирала вперед руки, закрывая себя. И в этом движении было что-то до крайности устрашающее, ибо нельзя было не понять, что ей угрожает невидимый призрак. Заметив меня, женщина вдруг, с новым вскриком, кинулась мне навстречу, опустилась на колени, охватила меня судорожно и сказала мне, задыхаясь: „Наконец, это ты, Рупрехт! У меня нет более сил!“ Никогда до того дня не встречались мы с Ренатой, и она видела меня столь же в первый раз, как я ее, и, однако, она назвала меня по имени так просто, как если бы мы были друзьями с детских лет…»
«Роман Нины Петровской с Брюсовым, – вспоминала Лидия Рындина, приятельница и соперница Петровской, – становился с каждым днем трагичнее. На сцене появился алкоголь, морфий. Нина грозила самоубийством, просила ей достать револьвер. И, как ни странно, Брюсов ей его подарил. Но она не застрелилась, а, поспорив о чем-то с Брюсовым в передней Литературного кружка, выхватила револьвер из муфты, направила его на Брюсова и нажала курок. В спешке она не отодвинула предохранитель, и выстрела не последовало». Что же касается «Огненного ангела», то роман заканчивался словами торжественными, но, несомненно, отражающими внутреннее состояние В. Я. Брюсова: «Не желая лгать в последних строках своего рассказа, скажу, что если бы жизнь моя вернулась на полтора года назад и вновь на Дюссельдорфской дороге ждала меня встреча со странной женщиной, – может быть, вновь совершил бы я все те же безумства и вновь перед троном дьявола отрекся бы от вечного спасения, потому что и поныне, когда Ренаты уже нет, в душе моей, как обжигающий уголь, живет непобедимая любовь к ней, и воспоминание о неделях нашего счастия в Кельне». Правда, еще один невольный свидетель всех этих страстей – замечательный, но желчный поэт Владислав Ходасевич, писал гораздо жестче: «Его (Брюсова – Г.П.) роман с Ниной Петровской был мучителен для обоих, но стороною, в особенности страдающей, была Нина. Закончив «Огненного Ангела», он посвятил книгу Нине и в посвящении назвал ее «много любившей и от любви погибшей». Сам он, однако же, погибать не хотел. Исчерпав сюжет и в житейском, и в литературном смысле, он хотел отстраниться, вернувшись к домашнему уюту, к пухлым, румяным, заботливой рукою приготовленным пирогам с морковью, до которых был великий охотник».
«На первые вопросы она – (Рената, – Г.П.) – отвечала с промедлением, отрывочно и кратко, голосом обессиленным, словно бы ей было чересчур тяжело выговаривать слова, но постепенно она как-то оживилась, даже увереннее стояла на ногах, а голос ее окреп и приобрел всю его обычную звучность. На последние вопросы она отвечала с каким-то увлечением, покорно разъясняя все, что только у нее ни спрашивали, охотно и пространно говоря даже о многом постороннем, входя в ненужные подробности, не стыдясь, по своему обыкновению, касаться вещей позорных и словно намеренно выискивая все более и более страшные обвинения против себя. Вспоминая примеры из нашей совместной жизни с Ренатою, склонен я думать, что далеко не все было правдой в ее исповеди, но что многое она тут же измыслила, беспощадно клевеща на себя с непонятной для меня целью, если только некий враждебный демон в то время не владел ее душой и не говорил ее устами, чтобы вернее погубить ее».
Я привел эту длинную цитату затем, чтобы вспомнить ее позже, когда речь коснется советских фантастов, по которым прошлось красное колесо террора. На сталинских процессах самые, казалось бы, мужественные люди с такой же вот странной страстью торопливо и без меры оговаривали себя…
«Гора звезды», другой фантастический роман В. Я. Брюсова, к сожалению, остался незавершенным. Написанный в конце XIX века он напоминает какую-то подробно расписанную компьютерную игру наших дней. В романе, как в игре, существует несколько уровней, которые надо пройти читателю – от раба до высших жрецов. И следует признать, что ощущение загадочности и интереса ни на минуту не покидает читателя. «Мне начинало казаться, что жизнь моя тесно связана с этой Горой, что я должен, должен и против воли идти к ней. И я шел. Временами бежал. Сбивался с пути. Опять находил его, падал, вставал и шел снова».
Игра начинается с самого нижнего уровня.
«По узким спиралям спустились мы куда-то вниз, и на меня повеяло сыростью погреба или могилы. Наконец меня бросили на каменный пол во мраке подземной темницы, и я остался один». «Гора звезды», может быть, первый настоящий русский научно-фантастический роман. Ну что с того, что главный герой не вызывает симпатии? Мало ли каким может быть герой романа? Вот только врет герой действительно много, ужасно много, это надо признать. Он врет всегда и по любому поводу. Врет изощренно. Он всех других героев (и читателей, конечно) ставит в тупик этим своим бесконечным, а иногда нелогичным враньем. Только в конце романа он несколько раскаивается. Но поздно. Гора звезды гибнет. Гибнут с нею и высшие жрецы, и восставшие рабы.
«Наш царь Гуаро, – объясняет будущее один из победивших рабов, – возьмет себе в жены царицу, мы все выберем себе жен среди всех этих женщин, и затем начнется на Горе новая жизнь. Так решил народ».
К сожалению, подобные решения народа редко приводят к добру.
Среди ужасной выжженной палящим Солнцем пустыни таинственный город гибнет от потопа. Только в самый последний момент в верхнем уровне таинственного лабиринта герой успевает увидеть останки непонятного существа, может быть, пришельца со звезд, с которого, собственно, и началась когда-то Гора. «Что было самым дивным в этой комнате – это левая, восточная стена ее. У этой стены во всю ее вышину стояла мумия. Она не была одета. К выпирающим костям плотно прилегали иссохшие мускулы, обтянутые пожелтевшей кожей. Но это не была человеческая мумия. Я не знаю, что это было за существо. Голова его была небольшая, с двумя совершенно рядом поставленными глазами. Они сохраняли свой цвет и свою форму, словно глядели пристально. Костянистое тело было широко, напоминало несколько строением колокол. И кончалось целым рядом конечностей, руки были скорее крыльями, потому что на них я заметил перепонки. Наконец, все это кончалось как бы рыбьим хвостом, а может быть, рулем, чтобы забирать воздух во время полета».
