Но, Боже ты мой, как мало что изменилось за полтораста лет с тех времен, когда один из многих севастопольских офицеров, никому не известный подпоручик Толстой, стоял вот здесь, на Приморском бульваре, и смотрел туда, куда и поныне смотрят все гуляющие тут — на море в разрыве бухты, и слушал то, что и сейчас всем слышно:
«Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им».
Звуки выстрелов, но не с бастионов, а с феолентских полигонов, неслись и сейчас, сотрясая стекла в домах на Крепостном шоссе. Били танковые пушки. Морская пехота готовилась к боям. К каким? Против кого?! За кого?
Ночь. Минная стенка. Толчея разнородных кораблей, ошвартованных носом к морю, кормой к городу. Среди скопища сигнальных огней, горящих иллюминаторов, палубных люстр и беспокойных прожекторов затерялась полная луна.
Каждый корабль — это маленький Севастополь.
А город пригас, словно в боевом затемнении — экономя электроэнергию. Южные созвездия рисуют над ним и над морем свои таинственные мерцающие знаки. Но никто не читает звездный семафор.
Возмутитель спокойствия
Год он ходил с запиской в кармане: «Меня убил имярек...» Это на тот случай, если киллер не промахнется. Вообще-то он и сам неплохо стреляет. Только оружия не держит. Как сдал в 1990 году пистолет и кортик, дела и обязанности главного инженера Балаклавского судоремонтного завода, снял погоны капитана 2 ранга, так нашел себе иное оружие. Перо публициста-камикадзе. В жизни ничего не писал, кроме коротких писем матери в белорусский городок Ошмяны да ремонтных ведомостей. А тут начертал статью об аварийности на флоте, которую с ходу опубликовали в литературном журнале. А дальше заполыхало от искры Божьей: и пошло гулять имя Владимира Стефановского по столичным да крымским журналам, газетам, альманахам.
— С тобой полгорода (надо понимать, пол-Севастополя) не здоровается! — сетует жена.
Насчет половины — это она, конечно, перехватила. Одно верно — не любят в Севастополе Стефановского все власти — и явные, и тайные, легитимные и мафиозные. Потому и ходил год с запиской, не из-за страха, а чтобы сразу навести на след убийцы... Да и чем можно напугать моряка-подводника на суше? Не зря же у англичан бытует поговорка: «В море бывает хуже...» А в морях у инженера-механика океанской подводной лодки капитан-лейтенанта Стефановского бывало и впрямь похуже.
За что не любят Стефановского? За то же, за что не любят и налоговых инспекторов. Он взыскивает долги. Не денежные, разумеется. Долги памяти. Взыскивает с начальства — городского и ведомственного, с российских властей, севастопольских, флотских... А начальство этого ох, как не любит. И клянет, и честит неуемного теперь уже кавторанга, организовавшего и возглавившего в Севастополе правозащитную ассоциацию «Моряки и корабли», как может и где придется.
Возмутитель спокойствия — это его социальная роль. По какому праву?
— А по праву бывшего «торпедного мяса». Я бы и сам давно мог гнить где-нибудь в отсеке погибшей лодки — как ребята с К-129-й, или сгореть заживо, как горели на «Отважном». И молчали бы про меня так же, как про них, — десятилетиями! Мне повезло — я жив. Так вот за это везение я и буду требовать — шапки долой перед теми, кто погиб за вас. Кто унесен морем. Кто ушел со своими кораблями в пучину, не бросив вахты.
Одна из комиссий Севастопольского Морского собрания завалена поношенной одеждой, игрушками, коробками с не очень просроченным детским питанием. Это гуманитарная помощь из Германии — для престарелых севастопольских моряков и их внуков.
Стефановский растерянно взирает на всю эту благодать. На лице горестное недоумение. Два украинских таможенника деловито перетряхивают старые пиджаки и брюки. Зачем? Определяют общую стоимость добра. Зачем? Чтобы назвать сумму налога на гуманитарную помощь. Зачем? Чтобы пополнить государственную казну. За чей счет? За счет Морского собрания, в адрес которого прибыла гуманитарная помощь из Германии, или немцев, приславших ее?
— Это что же получается? — вопрошает Стефановский. — Если я подаю нищему милостыню на улице, я должен платить налог? Или нищий? Это что за закон такой?!
Таможенники смущенно отмалчиваются. Они люди служивые. Приказали «растаможить груз», вот и растаможивают. Хотя и им это дело вовсе не нравится.
Стефановский идет в приемную к мэру. Стефановский пишет открытые письма президенту Украины — отмените безнравственный закон. Севастопольские газеты печатают послания одного президента (Морского собрания) другому президенту (Украины). Зная Стефановского, я ничуть не удивлюсь, если президент Кучма возьмет и пересмотрит Закон о налоге на гуманитарную помощь.
Эх, Севастополь... С немцами тут вот какая история. Ни за один город во всю мировую войну вермахт не заплатил потерей сразу двух армий, которые полегли под Севастополем — одна в 1941-1942 годах, другая — в 44-м. И осознав этот факт, а также многое еще поняв в не столь давней военной истории, уцелевшие ветераны вермахта приехали в Севастополь со своим покаянием перед Величественным Городом и его жителями. Среди тех, кто принимал делегацию, были и члены Морского собрания.
Побежденные приехали к победителям, прозябавшим в чудовищной нищете. И пали на колени: простите нас.
У Стефановского отец погиб на фронте, возможно, от пули одного из тех стариков, что сейчас стояли перед ним, перед городом на коленях. И он простил. Хотя акцию покаяния поняли и приняли в Севастополе далеко не все. Тот, кто не умеет молиться, не умеет и прощать.
Потом была встреча ветеранов боев за Севастополь с той и с этой стороны. Выступал бывший командир взвода 87-й пехотной дивизии лейтенант Эльснер. Рассказывал, с каким трудом штурмовали они поселок Комары под Балаклавой и взяли его на третьи сутки беспрерывных атак.
— Если бы меня не ранило, хрен бы вы его взяли! — выкрикнул из зала один из защитников Балаклавы.
Эльснеру перевели его реплику. Он помолчал, потом заметил:
— На той неделе, как мне рассказывали, на Мекензиевых горах извлекли из земли останки двух солдат — русского и немецкого. Их скелеты вцепились друг в друга в рукопашной схватке. Но мне кажется, они обнялись после смерти.
Эту историю Стефановский рассказывает как притчу. Она ему по душе. С Эльснером он подружился и даже приезжал к нему в Кельн...
Корабль XXI века
О ракетоносце на воздушной подушке «Бора» я был наслышан еще в Москве. С разрешения командующего Черноморским флотом адмирала Виктора Кравченко отправляюсь на другой берег Северной бухты — туда, где стоит морское чудо-юдо, похожее скорее на угловатый кусок пятнисто раскрашенной скалы, чем на привычный корабль. А корабль и в самом деле необычный — полуторатысячетонный ракетодром летит по волнам со скоростью в 55 узлов (почти сто километров в час). Гордость флота! Приоритет России...
— ...И жертва перестройки, — подытоживает командир крылатого уникума капитан 2 ранга Николай Гончаров — офицер, остроязыкий и стремительный — под стать своему кораблю. — Почему жертва перестройки? Судите сами: когда ВПК перевели на режим «голодного пайка», уникальный боевой корабль, с «отработанным» экипажем, выполнившим 13 ракетных стрельб, несколько лет простоял в бухте, пока не потек разъеденный коррозией корпус. Спасибо адмиралу Кравченко, велел поставить «Бору» в док и перевести ее в действующую бригаду ракетных кораблей. Взял нас под свой личный контроль. Даже задачу К-1 сам принимал. Такого никто не помнит, чтоб комфлота лично проверял организацию службы на каком-либо корабле!
Конечно, «Бора» корабль не «какой-либо»: по новизне и необычности технических разработок — прорыв в XXI век. Из десяти заложенных ракетных водолетов типа «Сивуч» лишь двум удалось сойти со стапелей и только одному — «Боре» — пройти весь цикл государственных испытаний.
— А пойдемте с нами в море, — предлагает Гончаров, — посмотрите, что у нас за зверь такой. Только «добро» у начальства возьмите.
«Добро» получено, и ранним мглистым утром «Бора» стала сниматься со швартовых. Но прежде чем корма отошла от стенки, экипаж изрядно поавралил, чтобы корабль стал готов к бою и походу. И дело даже не в том, что в команде не хватает старшин и матросов, а в том, что сложная полуавиационная техника требует специальной подготовки, которая проводится не техническим экипажем как надо бы, а силами самих офицеров и мичманов — как велит ее благородие госпожа Нужда.
