Вместе с тем у разведчиков неограниченные возможности для подбора нужных кандидатов на вербовку. Один мой приятель, вернувшись в отпуск из Токио, рассказывал:
— Подойдешь к окну, выглянешь на улицу, увидишь толпы снующих по тротуарам пешеходов и вереницы автомашин на улице и горестно вздохнешь: «Сколько же еще незавербованных японцев!»
А в Москве положение совсем иное. Контрразведка должна дорожить каждым перспективным объектом и не допустить провала мероприятий по вербовке. Ибо подобрать подходящего кандидата на роль агента не так просто, в силу как ограниченности количества иностранцев, так и их личных характеристик, ибо в страну «главного противника», которым для многих стран был Советский Союз, подбирались особо проверенные люди.
Местнические настроения не обошли стороной и эти службы. Это особенно бросалось в глаза, когда дело касалось обмена кадрами. Ежегодно советская разведка брала к себе на работу какое-то количество молодых оперативных сотрудников из контрразведки. Для самих работников это было большим стимулом, ибо они прощались с работой в неблагодарной контрразведке, где нужно было вкалывать и не видеть перед собой особой перспективы. В разведке же перед таким счастливчиком открывалась реальная возможность проявить свою разведывательную прыть за рубежом в каком-либо дипломатическом представительстве.
Происходившая ротация кадров между разведкой и контрразведкой иногда вызывала недовольства в ПГУ. Ибо грамотный контрразведчик, попадая на работу в резидентуру КГБ, проведение каждой разведывательной операции прокручивал прежде всего с позиций контрразведчика и пытался поставить себя на место тех же японцев, которые наблюдали за действиями наших разведчиков. Он более точно определял узкие места, но это расценивалось иногда как его нерешительность или трусость.
Я не работал в разведке, поэтому не могу высказывать объективные суждения о характере работы советских разведчиков, о чем я знаю только со слов близких друзей, с которыми мы иногда делились мнениями о нашей работе, естественно, соблюдая необходимую конспирацию, или при проведении совместных мероприятий. Боюсь ошибиться, но мне кажется, что и руководители контрразведки, и начальники отделов иногда поступали в этом деле прежде всего с учетом своих интересов. Поэтому в разведку порой рекомендовали не самых лучших людей, а таких, кто в контрразведке и особых результатов не добился, но и ничего запретного не допустил. В этом случае писалась обтекаемая характеристика и вскоре несостоявшийся контрразведчик начинал терзать противника на разведывательном поле. Руководители разведки в свою очередь отвечали тем же.
Из числа работавших со мной три сотрудника были направлены на работу в разведку. Один из них неплохо зарекомендовал себя. Два же других, мягко говоря, ничем особым на новом месте работы не блеснули, а вскоре одного из них в порядке обмена направили обратно в контрразведку «для ее усиления». И его были вынуждены взять, а что делать, если такого работника сами воспитали?
Мне три раза предлагали перейти на работу в разведку, однако когда вопрос о переходе становился в практическую плоскость, то повышали в должности. По неписаным законам после нового назначения я должен был отработать и проявить себя в новой должности некоторое время, и вопрос о переходе отпадал сам собой.
В последний раз мне предложили поехать на работу в Токийскую резидентуру КГБ на должность заместителя резидента по контрразведке в году 1978-м. К счастью для меня, пока судили да рядили, сбежал сотрудник резидентуры КГБ майор Левченко, личности которого я еще коснусь. Несомненно, если бы я оказался в то время в Токио, то все шишки за этот неприятный случай посыпались бы на меня и я бесславно бы вернулся домой. В данном случае оправдалась поговорка: что ни делается, все к лучшему.
Правда, бывали случаи, когда кандидата в разведчики характеризовали объективно. Мне рассказывал начальник нашего отдела полковник Н.М. Перфильев, человек исключительно порядочный, как из нашего подразделения перевели на работу в разведку майора Рубанцева. Николай Михайлович честно сказал позвонившему из разведки Василию Иосифовичу Старцеву, о котором я уже говорил выше, что он с радостью отпустит Рубанцева, ибо он отпетый бездельник. Высокий разведчик с подозрением отнесся к такой характеристике, ибо привык, что обычно негативно характеризуют тех, кого не хотят отпускать, и продолжал настойчиво просить отпустить кандидата в разведчики.
Полковник Перфильев не стал возражать против такого передвижения Рубанцева по службе, но при одном условии — никогда не возвращать его в контрразведку, какие бы обстоятельства ни произошли. На том и порешили.
Примерно через год В.И. Старцев позвонил Николаю Михайловичу и поблагодарил его за честность и шутя предложил взять обратно Рубанцева, который и на новом месте работы не мог избавиться от своей удивительной лени и нежелания что-то делать, хотя в вопросах, касающихся лично его интересов, он проявлял недюжинную изворотливость и проворность.
В настоящее время разведка и контрразведка в России стали самостоятельными органами. Но трудно и даже невозможно разделить единый организм.
«Супершпион»
Когда я знакомился с некоторыми материалами, накопленными предыдущими поколениями, то с удивлением обнаружил, что, вопреки утверждениям старожилов контрразведки, в СССР у японцев были свои секретные источники информации! Я не замедлил спросить об этом Куца Игоря Трофимовича, который хотя и был всего на два года старше меня, но к моему появлению в отделе уже проработал девять лет и считался старожилом.
— А ты читай, читай, — попыхивая «Новостью», которую он почти не выпускал из губ, загадочно сказал Куц и не стал вдаваться в подробности.
Но чем больше я погружался в документы, тем больше удивлялся. А под конец не выдержал и расхохотался. По окончании ознакомления с этими детективными материалами все стало на свои места и я только подумал: «До чего же японцы похожи на нас!» А суть заключалась вот в чем.
Как-то в советскую контрразведку поступил сигнал, что японские дипломаты странно себя ведут: в спешке, но пытаясь соблюдать элементы конспирации, увозят из посольства по своим квартирам ковры, картины, мебель и т. д. Было непонятно: зачем все это? Задали японцы головоломку, которая до поры до времени оставалась неразгаданной.
Позднее стало ясно, что сразу после открытия японского дипломатического представительства в Москве прижимистые японские финансисты выделили недостаточно средств для обустройства внутренней обстановки в здании посольства. Кто-то умный из японцев решил, что доказывать финансистам о необходимости выделения дополнительных средств для этих целей — вещь излишне долгая, если не бесполезная. И родилось решение приобрести необходимую обстановку для посольства за счет тайной статьи. Так и сделали.
Через некоторое время после упомянутой выше операции по перетаскиванию мебели и других аксессуаров в японское посольство из Министерства финансов Японии приехали ревизоры, которые провели проверку деятельности дипломатического представительства. Естественно, они никаких финансовых нарушений не обнаружили. Более того, ответственный чиновник посольства был настолько откровенен, что «только проверяющим» сообщил, что секретный фонд используется точно по назначению на оплату шестерых важных источников информации. Пять из них были зашифрованы различными буквами алфавита, так что проверить наличие существования информаторов невозможно, а последнего почему-то, в нарушение всякой конспирации, назвали полностью — Коваленко Иван Иванович, от которого якобы поступает очень важная и своевременная информация.
И.И. Коваленко в тот период трудился на ответственной работе в международном отделе ЦК КПСС и как раз курировал советско-японские отношения. Японцы имели на него большой зуб потому, что в течение четырех послевоенных лет он был главным редактором газеты для японских военнопленных «Нихон симбун» и приложил немало энергии к организации «демократического движения» в лагерях, а затем просоветских организаций в Японии. Да и существовавшая напряженность в отношениях между Японией и СССР необоснованно ставилась японцами ему в вину.
