Я методично перебирал документы «Легиона». Без кокетства скажу: если бы не специальная подготовка, у меня бы ум за разум зашел от чтения распухших «Синхронистических таблиц» и идейной мешанины «Новой революционной теории». Особого внимания требовали «протоколы совещаний», «ведомости уплаты членских взносов» и т. п. — бюрократия в «Легионе» была на высоте.
В Железогорске всю документацию Кореньева перепечатывала на машинке. А в Макаровке таких умельцев не нашлось. В рукописных листах часто мелькали одни и те же фамилии: Смолин, Бодров, Лихой, Воронин… Это были псевдонимы. Сопоставляя их с известными нам деяниями «интеллектуалов», мы вычислили: Сверчевский — Смолин, Дуденец — Бодров… Кто же такой Воронин? Мальцев? Он в Макаровке не появлялся, из железогорских туда выезжал один Дуденец. И «членские взносы» Мальцев, он же «Семен», платил в Железогорске. А «Воронин» дважды расписался в макаровской ведомости… Сверчевский утверждает, что это — вымышленное лицо, для отчета, чтобы его группа не выглядела меньшей, чем у Дуденца, иначе Дуденец потребует всю власть в свои руки… Липы в канцелярии «Легиона» в самом деле немало, но в одном из «протоколов совещания» приведены высказывания «Воронина», оспаривающие некоторые мысли «главного теоретика». Не в характере Сверчевского даже ради фальшивого отчета ставить под сомнение собственные «гениальные идеи». К тому же «протокол» написан третьей рукой, экспертиза показала несовпадение с ним почерков Сверчевского и Кислова. Значит, есть все-таки в Макаровке третий — «Воронин». Кто же он?
В записной книжке, изъятой у Кореньевой, среди прочих я обнаружил адрес жителя Макаровки некоего Белесова В. П. Его, разъяснила Наталья, Сверчевский использовал в качестве «почтового ящика»: корреспонденцию для Вячеслава железогорцы посылали на этот адрес. Сверчевский показал, что он, ссылаясь на чрезмерное любопытство родителей, упросил ничего не подозревающего Белесова принимать конверты и бандероли с железогорским штемпелем и сразу передавать ему. Адрес Белесова я нашел и в записной книжке, которую Федор Утин передал нам вместе со «статьями» «интеллектуалов». В кипе материалов, которые хранились в чемодане у Мальцева, я выловил грубо разорванную обертку от бандероли, посланной на имя Кореньевой. Обратный адрес был белесовский. «Ничего не подозревающий почтовый ящик» обретал черты целого почтамта… Я посмотрел план-схему Макаровки, и мне показался странным выбор места для «почтового ящика»: Сверчевский и Белесов жили в разных концах поселка…
Я запросил через железогорских коллег дополнительные объяснения от Белесова. Не стану пересказывать содержание объяснительной записки свидетеля Белесова В. П. — мне хватило одного взгляда, чтобы узнать характерные острые петли букв «у», «д» и «в» из макаровского «протокола». «Воронин» — Белесов!
Экспертиза подтвердила мое предположение. При обыске в квартире Белесова были обнаружены антисоветские материалы «Легиона» — его задержали. После очной ставки Белесова со Сверчевский (а Вячеслав не стал выгораживать сообщника) я передал постановление об аресте гражданина Белесова В. П. на подпись прокурору.
По представлению подполковника Москвина мне объявили благодарность в приказе по управлению.
— Поздравляю с первой «ласточкой»! — Сергей Павлович, пожимая мне обе руки, бурно выражал свою радость. Даже «сухарь» Пастухов широко улыбался. «Старички» мои милые, как я вас всех люблю!
— Что же, Виктор Иванович, — сказал Москвин, — с новым обвиняемым будете работать сами.
До сих пор у меня еще не было ни одного фигуранта в делах. Вот и новая ступень боевого опыта.
Итак, Белесов Виктор Петрович. Тезка, значит. Двадцать три года… еще не исполнилось. Электрослесарь. Характеристика. С августа прошлого года на фабрике… и уже «отличился».
«К работе относился недобросовестно. В общественной жизни участия не принимал. За нарушение трудовой дисциплины переведен на нижеоплачиваемую работу на склад…»
Первый допрос свидетеля Белесова В. П. … Объяснительная записка… Ожидая его, я не пошел обедать. Честно говоря, кусок не лез в горло. Видно, от волнения. Все-таки первая встреча. Я прибрал бумаги на письменном столе, подвигал стул, на который он сядет, определяя место, где будут видны его глаза. Он в эти минуты, наверно, доедал обед — неторопливо, уже привыкнув к необычной обстановке. Его приведут ко мне в два часа, не раньше, у них там, в следственном изоляторе, четкий режим: завтрак, обед, прогулка…
Конвоиры будто поняли мое нетерпение — доставили его без пятнадцати два, сытого, но настороженного, сжатого. Пусть пока освоится в новом кабинете, решил я и, коротко представившись, принялся молча заполнять «головку» протокола допроса. Дело это требует повышенного внимания, чтобы потом не переписывать всю страницу. Итак: «Протокол допроса обвиняемого. Следователь УКГБ по Свердловской области лейтенант Тушин с соблюдением требований… (я заглянул украдкой в образец протокола, предусмотрительно подложенный под стекло на столе) ст.ст. 150—152 УПК РСФСР допросил обвиняемого — Белесова Виктора Петровича, 19… года рождения, уроженца пос. Макаровка Свердловской обл. Допрос начат в 13 час. 50 мин. Окончен в…» Я посмотрел на него, все еще насупленного, и подумал, что окончен допрос будет не скоро.
Может, дать ему еще пару минут? А я пока запишу первый вопрос. «Вам предъявляется «Устав легионера» в обложке светло-желтого цвета на 8 листах, отпечатанный на пишущей машинке под копирку черного цвета, с пометками от руки, сделанными шариковой ручкой с пастой синего и красного…»
— Что это вы всё пишете?!
Я даже вздрогнул. (Не видел меня в этот момент Сан Саныч!) Белесов, поджав ноги под стул, крепко вцепился в сиденье обеими руками. Он и боялся, и хорохорился, лицо его затяжелело, он стал совсем не похож на фотографию из разложенного передо мной «Дела».
— Прошу подождать, — спокойно сказал я, и он сник, убавил гонора.
Я дописал вопрос: «…синего и красного цветов. Знаком ли Вам этот документ, знаете ли Вы его содержание?» Зачитал вслух. Он кивнул.
— Словами, пожалуйста.
— Да… — выдавил он.
Я набрался терпения.
— Полным текстом, пожалуйста, как вас в школе учили.
Ответив как положено, он пробурчал:
— Я что, попугай? Зачем повторять-то…
Я терпеливо объяснил ему, что протоколы допросов будут фигурировать на суде, там спрос с них очень строгий, поэтому отвечать придется в развернутом виде.
— А что, нельзя без суда?
Я буквально опешил. Неужели он такой наивный? Вроде нет — в глазах твердость, он что-то замышлял.
— Вы разве не знаете… — я осторожно подбирал правильный тон.
— Знаю… Только я думал… — он длинно вздохнул, — отсюда сразу в тюрьму…
Вот оно что! Пакостил исподтишка, а теперь надеется так же, скрытно от людей, получить наказание? Боится на суде в глаза честным людям посмотреть? Приуныл, повесил голову… А руки-то как безвольно брошены на колени! Да будь же ты мужчиной, черт возьми!
Я не выдержал и выпалил ему все это вслух, разве что без «черта». Он резко выпрямился, сгруппировался. Вот такой, собранный, он мне и нужен. Темп допроса задаю я.
Несколько дней он пробовал применять разную тактику поведения. То высокомерно отказывался отвечать, то жалобно канючил… Я старался выдержать ровный тон, не вспылить, как при первой встрече. Он успокоился, посерьезнел. Постепенно наладился ход наших бесед.
Да, я нередко отодвигал протокол допроса на край стола. Мне хотелось понять характер, суть этого человека. Что побудило его выступить против родной страны? Как он жил до этого? Где накапливал яд?
В семье кроме него еще трое детей. Домохозяйке-матери было не до старшего сына. Отец — рядовой инженер — норовил возвращаться с работы попозже, когда горластые малыши были уложены в кровати и шумный дом затихал… Нет, Виктор не попал в дурную компанию, у него вообще компании не было. Болезненно нервный, он часто срывался то в слезы, то в крик — сверстники его сторонились. Учился средне. Как все, вступил в комсомол. Поручений не просил и не имел. В армии не заслужил и ефрейторской лычки. Однако, вернувшись домой, начал покрикивать на мать, на отца: два года им покомандовали, теперь пришло его время. На фабрике не встал на комсомольский учет. Но на собраниях появлялся, бросал ехидные реплики и отказывался выступать. Зато махал руками в раздевалке, обвиняя администрацию во всех смертных грехах. И вдруг притих. Это Сверчевский подобрал крикуна и прежде всего предупредил о «конспирации». Во всем виноват существующий строй, убеждал Сверчевский, надо его устранить. Как? Есть подпольная организация…
Вот такую схему я набросал после того, как несколько раз «прокатал» биографию Белесова. Все это, конечно, упрощенно, схема остается схемой, но одну закономерность я уловил: идейным воспитанием Белесова никто не занимался. Даже когда он год проучился в институте, заочно, на экзаменах с него спрашивали в полной мере только «профильные», технологические дисциплины. Я вспомнил, как Ленин в одной из своих работ предупреждал, что в идеологической борьбе нет и не может быть нейтральной полосы: если мы где-то, в чем-то отступили хоть на шаг — это место тотчас же займет противник. Ясно при этом, что Белесов не безвольно пал невинной жертвой измышлений Сверчевского. Почва в его сознании была подготовлена, поле пустовало и ждало посева.
