K Томасу Кромвелю это правило и было приложено. Считалось, что он поднялся в мнении короля потому, что пользовался патронажем Болейнов…A сэр Томас Болейн при всех дворах Европы считался сутенером, который подсунул королю Генриху обеих своих дочерей, сперва старшую, Марию, а потом и младшую, леди Анну. Более того – очень охотно обсуждался вопрос и о том, что еще до дочерей он подсунул королю и свою жену, их матушку, что леди Анна, собственно, – дочь не Томаса Болейна, а самого короля Генриха VIII. Понятное дело, такого рода слухи так или иначе доходили и до короля, и он очень ими возмущался и говорил, что да, «…с Мэри Болейн он и правда путался до того, как нашел свою истинную любовь…». Но уж слухи насчет его связи с матушкой сестер Болейн – это полная клевета…
Оставляя в стороне степень искренности короля Генриха насчет тесноты его связей с семейством Болейн, примем во внимание просто тот факт, что Кромвель попал в число людей, входивших в дальнее окружение короля Генриха. Ему даже не помешала в этом неприязнь родовитой знати.
Впрочем, есть предание, что Кромвель «…вкрался в доверие герцогу Норфолку, сняв бельмо с глаза его любимой борзой собаки…». Но исходит эта версия как раз из окружения герцога Норфолка, так что в ход могла быть пущена любая небылица – больно уж они впоследствии не ладили. Однако на самом деле скорее всего дело было в том, что после падения кардинала Уолси осталось множество начатых им и оставшихся незавершенными дел. Одним из них была сложная юридическая проблема по ликвидации дюжины маленьких монастырей – кардинал хотел их закрыть и обратить их доходы на поддержание двух новых колледжей в Оксфорде. Единственным человеком, разбиравшимся в вопросе, оказался Кромвель.
Он попал в переднюю к герцогу Норфолку и был сочтен им «…полезным малым…».
А уж дальше дела пошли естественным чередом, потому что Томас Кромвель умел делать вещи и похитрее, чем снятие бельма с глаза борзой собаки…
Кардинал Уолси окончил свою политическую жизнь за 14 месяцев до окончания своего земного существования. Было это в сентябре 1529 года. Посольство к папскому двору, возглавляемое Томасом Болейном, отправилось в путь поздней осенью того же года – и в беседе с Папой Римским Томас Болейн озвучил ту идею, что «…англичане никогда не повиновались никому, кроме короля Англии…». Это придумал, конечно, не он, а Томас Кромвель. Очень быстро после этого, в 1530 году, начались обвинения церковного клира в «praemunire» – преступлении, состоящем в обращении с апелляцией на решение короля к кому-то за пределами Англии. Правило это было забыто уж добрую пару сотен лет и никогда не применялось по отношению к духовным лицам, отправляющим свои обязанности. С незапамятных времен Церковь пользовалась автономией в суде, и клирики судились только церковным судом, и служители единой Церкви подчинялись во всех духовных вопросах Папе Римскому и совершенно свободно общались со своими коллегами во всех духовных центрах Европы. Теперь все это оказалось поставлено под вопрос – а поставил вопрос Томас Кромвель.
Прекрасный юрист, таланты которого оказались оценены королем. В самом деле – если обычное обращение духовного лица в Рим за какой-нибудь нужной ему консультацией можно счесть «praemunire», то в принципе в этом можно обвинить любого монаха – или, при желании, любого епископа. А то, что состав преступления никак не определен – ведь в законе же не сказано, что именно является «praemunire», – и зависит только от обвинения, и вовсе замечательно. Ну, хотя бы тем, что и обвинителем, и судьей является одна и та же инстанция.
В результате вся английская Церковь, вся целиком, была обвинена все в том же «praemunire» и оштрафована на гигантскую сумму в 100 тысяч фунтов стерлингов.
На такой канве можно вышивать самые разнообразные узоры. Так что, когда леди Анна в романе Хилари Мантел говорит о том, что король Генрих непрестанно цитирует Томаса Кромвеля и говорит, что он попал в точку, – она недалека от действительности.
B конце 1530 года Кромвель получил место в Тайном Совете. A к осени 1531-го уже представлял в Парламенте интересы Генриха VIII в качестве юриста Короны. Спикером палаты общин в 1529 году стал Томас Одли, и они стали работать в тесном контакте. Парламент, собранный в 1529 году и руководимый Томасом Кромвелем и Томасом Одли, вошел в историю Англии навсегда.
Он назван Парламентом Реформации.
Раз за разом Парламент по представлениям Короны принимал акты ошеломяющей новизны. Скажем, было отменено право духовных лиц на суды Церкви – теперь все подданные короля Англии судились одинаково.
«Praemunire» оказалось не забытым правилом, а законом, и теперь всякое лицо, пытавшееся следовать инструкциям из Рима или хотя бы запрашивающее такие инструкции, оказывалось виновным в преступлении против власти короля. В 1532 году был принят акт Парламента, запрещавший передачу в Рим так называемых «…первых плодов…». По церковным правилам, при назначении нового епископа одна треть бенефиций первого года его служения в данной епархии передавалась Папе Римскому. Обычай, заведенный с давних времен и включенный в канон как дань уважения к главе Вселенской Церкви. Вот этот платеж теперь актом Парламента и был признан незаконным.
Юрист Томас Кромвель и его государь и повелитель, король Генрих VIII, в 1532 году начали свое и в самом деле тесное сотрудничество.
По поводу «…сотрудничества…» Кромвеля и короля в английской исторической литературе велась и ведется и по сей день оживленная дискуссия – кто из них использовал кого? То есть на первый взгляд тут и спрашивать нечего – разумеется, всемогущий король Генрих VIII использовал своего одаренного, но худородного подданного в своих интересах, как использовал бы любой другой подходящий ему инструмент.
Король был и умен, и упрям, и бразды правления из своих рук больше выпускать был не намерен, «второй кардинал Уолси» был ему решительно ни к чему. Томас Кромвель делал то, что ему было велено, и то, что его государю было желательно, – и получал за это вознаграждение в виде власти, почета, богатства, престижа и прочих приятных вещей.
Король – воитель. Томас Кромвель служит ему так, как служил бы меч. Или, если считать, что король – целитель и «…врачует раны своей страны…» (или своего самолюбия – какая нам разница?), то он делает это острым ланцетом. То, что инструментом ему служит не отточенное стальное лезвие, а человек и что зовут этого человек Томас Кромвель, – это уже подробности…
Но есть и другая точка зрения, и сводится она к тому, что слепую ярость короля против папства Томас Кромвель – уже не в качестве подданного, а в качестве политика – совершенно сознательно использовал для целей, важных ему самому.
И что для него, «…исчадия Ада и ученика Сатаны…», важнее и богатства, и почета, и власти было разрушение Церкви. Эта точка зрения имела много сторонников – и в Англии, и на континенте Европы.
В том самом 1532 году, о котором мы сейчас ведем повествование, в Италии вышла наконец в печатном виде книга Никколо Макиавелли «Государь». Автор ее к этому времени уже пять лет как умер, но написал он ее еще в 1513 году, и в рукописных копиях она ходила по рукам настолько широко, что читали ее уже не только во Флоренции или в Риме, но и в Германии, и в Испании, и в Нидерландах. Так вот, о папстве Макиавелли мнение имел довольно низкое и считал его несчастьем для Италии:
«…дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле…»
А то, что «…грехи Церкви вопиют к Небесам…», говорили очень многие. Понтификат папы Александра VI Борджиа с его сыном Чезаре и с его дочерью Лукрецией был источником бесконечных скандалов и обвинений папы в чудовищном разврате, включавшем даже инцест. К Церкви было множество претензий, касающихся церковных налогов, продажности высшего духовенства и неподсудности клира общему суду, – и упреки шли буквально со всех сторон.
Даже самые вроде бы благонамеренные лица, вроде Эразма Роттердамского, говорили, хотя вроде бы и в шутку, следующее:
«…А верховные первосвященники, которые заступают место самого Христа?
Если бы они попробовали подражать его жизни, а именно бедности, трудам, учительству, крестной смерти, презрению к жизни, если бы задумались над значением своих титулов – «папы», иначе говоря, отца и «святейшества», – чья участь в целом свете оказалась бы печальнее? Кто стал бы добиваться этого места любой ценою или, однажды добившись, решился бы отстаивать его посредством меча, яда и всяческого насилия? Сколь многих выгод лишился бы папский престол, если б на него хоть раз вступила Мудрость?..»
