Александер, не зная, что Советский Союз потребовал прекращения переговоров с немцами, 16 марта направил американской и британской военным миссиям в Москве послание, в котором попросил уведомить советское правительство, что в целях безопасности просит не направлять в его штаб офицеров, которые должны принять участие в переговорах, до официального приглашения. Он заверил советское правительство, что они будут предупреждены заранее, а чтобы не опоздать к началу переговоров, они должны быть готовы к вылету в Казерту через двадцать четыре часа после получения приглашения. Хотя безапелляционное письмо Молотова было получено раньше послания Александера, генерал Дин и адмирал Арчер (глава британской военной миссии) передали его генералу Антонову. Их тотчас же вызвали в Генеральный штаб, где Антонов ознакомил их с письмом, адресованным им обоим. В нем, ссылаясь на письмо Молотова, говорилось, что советским офицерам приказано не ехать в Казерту.
Фактически в этот период времени переговоры с немцами были нарушены серией удивительных происшествий, полное описание которых я предоставлю авторам приключенческих романов. Одним из них был вызов Кессельринга Гитлером, чтобы поручить ему командование Западным фронтом. Несмотря на риск разоблачения, Вольфу было передано, что, если он готов приехать в Швейцарию с конкретным планом, его примут, и союзники срочно обсудят с ним любые процедурные вопросы. Однако его не информировали о прибытии офицеров штаба союзных сил. Встреча была назначена на 19 марта в Асконе, маленьком городке вблизи итало-швейцарской границы. Союзные офицеры прибыли туда в гражданской одежде и с фальшивыми документами.
Там Вольф сделал подробный обзор проблемы и предложил альтернативные пути ее решения. Хотя генералы Лемницер и Эри старались убедить его поспешить, он придерживался мнения, что ему следует посоветоваться с Кессельрингом (в Берлине или во Франции), прежде чем обращаться к новому командующему в Италии Витингоффу. В конце концов договорились, что Вольф вернется в Италию, попробует убедить Витингоффа и, если это удастся, в Швейцарию будут направлены посланники, которых союзники перевезут в Казерту, чтобы обговорить военные вопросы и подписать механизм капитуляции.
Столкнувшись с негодованием Советского Союза, американский и британский начальники штабов сошлись во мнении, что предварительный путь к переговорам должен быть пройден командирами действующей армии без постороннего вмешательства. Это мнение они твердо повторяли в ответ на требования Молотова прекратить переговоры. В письме от 21 марта Гарриман заявил, что американское правительство удивлено письмом Молотова. Советское правительство, писал он далее, похоже, не понимает, что единственной целью встречи в Швейцарии является установление контакта с немцами, чтобы сообщить им о необходимости прибытия назначенных представителей немецкого командования в штаб Александера в Италии. Было подчеркнуто, что перед офицерами штаба, посланными в Швейцарию, поставлена именно эта задача. Далее, если и поскольку немцы должны прибыть в Казерту, переговоры с ними ограничатся подписанием безоговорочной капитуляции немецких сил в Северной Италии, которую проведет Александер. Советских офицеров попросили присутствовать при всех подобных переговорах, чтобы советское правительство удостоверилось, что все сделано именно так. Где бы ни возникла возможность дискуссии между нашими тремя державами по политическим, а не просто военным вопросам капитуляции, само собой разумеется, в них должны участвовать все три державы. В заключение говорилось, что после данных объяснений решено идти уже известным путем, и союзники надеются, что Советский Союз будет участвовать во всех встречах в Казерте. В тот же день аналогичное письмо Молотову направил Кларк Керр.
Советское правительство имело веские причины знать, как будет организована капитуляция на Итальянском фронте. Оно имело право быть уверенными, что капитуляция не позволит немцам перебросить войска и снаряжение из Италии на Восточный фронт. Американцы и британцы полностью понимали опасения Советского Союза и никоим образом не были намерены причинять какой-либо вред советским войскам соглашениями, которые могут быть приняты в Казерте. С другой стороны, они боялись, что русские из соображений тактики или престижа могут поставить условия, которые вызовут неоправданную отсрочку. Возможно, советское правительство действительно не хотело, чтобы капитуляция в Италии произошла до прорыва на востоке. Несколько дней спустя Эйзенхауэр, упоминая о возможности такого развития событий на Западном фронте, заметил: «Боюсь, если русские поставили вопрос о капитуляции сил Кессельринга, то, что я мог бы урегулировать в течение часа, может продлиться три-четыре недели с тяжелыми потерями для наших войск».
Однако советское правительство ничего не принимало на веру. В следующем ответе Молотова от 22 марта прозвучало явное подозрение, что за спиной русских что-то происходит, если уже не произошло. По сути, в нем говорилось, что американцы и британцы лгут. В течение двух предыдущих недель советское правительство чувствовало, что за его спиной ведутся настоящие переговоры с представителями немецкого командования. Советское правительство считает это совершенно недопустимым и снова настаивает на прекращении переговоров. «В данном случае, – говорилось в письме, – советское правительство видит не непонимание, а нечто худшее».
Теперь Рузвельт проявил осторожность. В послании Сталину (отправленном 24 марта и доставленном, вероятно, 25 марта) он писал, что, вероятно, советскому маршалу были представлены неточные сведения. Подробно изложив ход событий, он сообщил, что пока попытки наших представителей организовать встречу с уполномоченными немецкими офицерами не увенчались успехом, но по-прежнему представляется вероятным, что такая встреча возможна. Он подчеркнул, что долг американского правительства – оказывать всяческое содействие всем офицерам действующей армии, командующим вооруженными силами союзников, которые верят в возможность ускорить капитуляцию вражеских войск в их районе. Он упомянул и о параллельной возможности: немцы могут выкинуть белый флаг в Кенигсберге или Данциге. Было заявлено, что «в подобной капитуляции вражеских войск не может быть никакого нарушения согласованных нами принципов безоговорочной капитуляции и никакого политического подтекста». Он продолжил, что был бы очень рад «при любом обсуждении деталей капитуляции командующим нашими американскими войсками на поле боя воспользоваться опытом и советом любых из Ваших офицеров, которые могут присутствовать». Но, говорилось в заключительной части его послания, он не может согласиться на приостановку рассмотрения этой возможности из-за возражения Молотова по каким-то совершенно непонятным ему причинам.
В ответе Сталина от 29 марта чувствовалось полное недоверие. Он выдвинул претензию, что немцы используют переговоры в Швейцарии как дымовую завесу, приводящую в замешательство англо-американское командование в Италии; и что, пока идут эти переговоры, нацисты перебросили из Италии на Восточный фронт три дивизии. «Это обстоятельство, – заявил он, – нервирует советское командование и создает почву для недоверия».
Объединенный комитет начальников штабов был немало расстроен этим клеветническим обвинением. Маршалл и Лихи тщательно разработали ответ, который отплатил Сталину его же монетой. Он был послан в виде личного обращения Рузвельта к Сталину. Немного раньше, чем это послание оказалось на столе Сталина, Гарриман вместе с Кларком Керром передали в Кремль важное послание Эйзенхауэра к Сталину. Оно касалось координации наступлений с запада и востока и планов соединения американо-британской и советской армий. Но об этом и последовавшем охлаждении отношений между американским и британским правительствами будет подробнее рассказано в другом месте.
Здесь же достаточно заметить, что планы очень понравились Сталину. В докладе президенту о беседе со Сталиным вечером 31 марта, где речь шла о предложении Эйзенхауэра, Гарриман писал: «Я сожалею, что не получил до нашей беседы Вашего последнего послания, касающегося встречи в Берне, которое я послал маршалу Сталину письмом [1 апреля]. Судя по настроению, в котором он пребывал в конце нашей беседы, я чувствую, что, если бы я передал ему Ваше послание лично, мне бы удалось докопаться до подлинной причины странного поведения Советов в связи с этим инцидентом».
В своем последнем сообщении Сталину Рузвельт писал: «Мне кажется, что в процессе обмена посланиями относительно возможных будущих переговоров с немцами о капитуляции их вооруженных сил в Италии, несмотря на то что между нами обоими имеется согласие по всем основным принципам, вокруг этого дела создалась теперь атмосфера достойных сожаления опасений и недоверия». Далее президент повторил, «что если будут какие-либо переговоры, то они будут вестись в Казерте все время в присутствии Ваших представителей». «Не может быть и речи о том, – продолжал он, – чтобы вести переговоры с немцами так, чтобы это позволило им перебросить куда-либо свои силы с Итальянского фронта. Если и будут вестись какие-либо переговоры, то они будут происходить на основе безоговорочной капитуляции». Он отрицал, что отсутствие наступательных операций союзников в Италии является следствием каких-либо надежд на соглашение с немцами; перерыв в наступательных операциях в Италии в последнее время объясняется главным образом недавней переброской войск союзников с этого фронта во Францию. Примерно через десять дней Александер собирается начать новое наступление в Италии; у него будет только семнадцать надежных дивизий, которым предстоит противостоять двадцати четырем немецким дивизиям, но тем не менее будет сделано все возможное, чтобы воспрепятствовать какой-либо переброске германских войск из Италии. Президент напомнил Сталину, что инициатива капитуляции исходит от немецкого офицера, о котором известно, что он близок к Гиммлеру, и вполне вероятно, его целью является посеять подозрение и недоверие между союзниками. «У нас нет никакой причины, – заключил он, – позволить ему преуспеть в достижении этой цели».
