Николай Черкашин / фото Александр Кулешов
Севастополь
Исторический розыск: Племянник Льва Николаевича в небе Китая
Перелистывая подшивки журнала «Вокруг света» за 1911 и 1913 годы, я наткнулся на публикации о первых авиаторах, которые и помогли мне написать этот очерк.
Русские авиаторы уже в начале века заслужили мировую славу и признание. Достаточно назвать лишь имена Н.Ведрина, победителя соревнования на трассе Париж — Мадрид в 1911 году, или А.Райгородского, совершившего в том же одиннадцатом первое турне на аэроплане по странам Центральной и Южной Америки.
В отличие от профессиональных авиаторов, Александр Кузминский, внучатый племянник Льва Толстого, был любителем. Он, чиновник Кредитной канцелярии, настолько увлекся полетами, что, вопреки желанию семьи, бросил службу и в 1910 году поехал в Париж, учился управлять там монопланом «Блерио», а вернувшись на родину, в сентябре участвовал в Петербурге во Всероссийском празднике воздухоплавания. Знаменитый дядя Кузминского, узнав о неудачном полете племянника, незадолго до своей кончины бросил печально известную фразу: «Люди не галки, им и нечего летать». Однако сломанные кости племянника срослись, зубы были вставлены, а пришедшая сразу слава толкала на дальнейшие подвиги.
Александр Кузминский осенью 1912 года закончил показательные полеты во Владивостоке, в Хабаровске, Благовещенске, Харбине. Приближалась суровая сибирская зима, и Кузминский, по совету своего импресарио — бывшего оперного артиста Г.Г.Шишкина, решительно двинулся в Китай с намерением облететь все крупные города Азии.
Над Мукденом
Путь лежал в Мукден. Разобранный по частям самолет «Блерио» с мотором «Гном» в 40 лошадиных сил следовал в закрытом товарном вагоне под присмотром двух механиков: украинца Хмары и француза Лефевра. В вагоне первого класса Кузминский с Шишкиным вспоминали о разыгравшейся несколько месяцев назад в Кантоне (Кантон — так, по искаженному названию провинции Гуандун, европейцы называли и ее главный город Гуанчжоу — здесь и далее прим. ред.) драме с «бельгийцем» Ван дер Борном. Он приехал на юг Китая из Европы с целью продемонстрировать свои полеты. Но возбужденная толпа, услыхав треск мотора, приняла аппарат за «злого духа» и сожгла его. Предприимчивый же импресарио успокаивал Кузминского, соблазнял заманчивой идеей — первым в мире облететь древнейшие города.
Наместник Манчжурии толстый старик Джаерь-Сюнь только усмехнулся в ответ на опасения летчика: «Здесь люди не такие горячие, у нас ведь не светит кантонское солнце».
...В центре Мукдена на большом военном плацу собралось свыше 70 тысяч человек. Все они, для русского глаза, были на одно лицо — смуглые, с черными косами, гортанно кричат и напирают на готовый к полету аппарат. Китайские солдаты, картинно потрясая винтовками, оттесняют их к импровизированной трибуне, где заняли свои места европейцы. Ждут наместника. Но вот у самолета появился Шишкин и личный адъютант Джаерь-Сюня. Наместнику нездоровилось, и он просил начинать без него; просил также — если русский летчик может, то пусть пролетит над его дворцом.
Загремел бравурный марш. Кузминский взвился над толпой. Зрители разом, словно по сигналу, упали на колени. Картина открылась необычная. Вместо знакомой европейской мозаики цветных дамских шляпок и зонтиков внизу развернулось сплошное волнующееся море черных кос. Сделав три круга, Кузминский полетел к дворцу наместника. На балконе в окружении своих жен находился Джаерь-Сюнь. Разглядев летчика, помахавшего ему рукой, он встал и церемонно поклонился, как бы приглашая на торжественный прием, устроенный на следующий день в честь русского авиатора, впервые поднявшегося в небо Китая.
В Тянь-Тзине
Тянь-Тзинь (современное название Тяньцзинь), центр экспорта риса, встретил Кузминского с недоверием. Некоторое время назад французский консул, желая продемонстрировать успехи Франции, вытребовал из метрополии аппарат и летчика. Но, несмотря ни на какие усилия, французу не удалось оторвать самолет от земли, и идея воздухоплавания была здесь сильно подорвана. Китайцы не хотели уже тратить деньги на покупку входных билетов. Лишь дав гарантию, что в случае неудачи деньги будут возвращены. Шишкину удалось привлечь зрителей на арендованный им английский ипподром.
Полет был удачен. Рукоплескали и европейцы в белых костюмах, и китайцы со своими женами в национальных шелковых халатах. К опустившемуся самолету приблизился французский консул в сопровождении богатого старого китайца-коммерсанта. Разглядывая самолет и слушая объяснения Кузминского, консул вдруг обратился к китайцу:
— Не удивляет ли вас то обстоятельство, что машина весом в 20 пудов, да еще с человеком в 5 пудов, может так легко и свободно летать?
— Я был бы, напротив того, снова удивлен, как недавно, если бы машина, сделанная для того, чтобы летать, не летала, — ответил серьезно старик.
Никто из них еще не знал, что в это время на далекой родине русского летчика Петербургский Русско-Балтийский машиностроительный завод строил небывалый по мощности самолет «Русский витязь» — с четырьмя моторами по 100 лошадиных сил каждый, с закрытой кабиной для трех членов экипажа и десяти пассажиров, прообраз «Ильи Муромца», с которого началась слава русской авиации уже как самой передовой и самой сильной в мире.
Над «запретным городом»
Наступили осенние китайские праздники. Кузминский, приехав в Пекин, обратился за содействием к русскому посланнику Крупенскому, чтобы тот посодействовал, получил разрешение у китайских властей на полет над праздничной столицей. И Крупенский не только добился согласия, но и обеспечил допуск китайцев в закрытый для них европейский квартал, на плац, где проводились учения русских и английских солдат.
В назначенный день огромная толпа китайцев собралась в европейском квартале между Великой китайской стеной и стеной, окружающей императорские дворцы. В полном сборе была и европейская колония.
Кузминский взмыл вверх, сделал несколько кругов над европейским кварталом и вдруг полетел к священной роще, обнесенной каменной стеной, к так называемому «Храму Неба»; полетел над кронами столетних деревьев, над громадными лужайками, покрытыми дивной зеленью, над старинными пагодами... Облетев Храм Неба, Кузминский повернул к императорским дворцам, так называемому «Запретному городу» (город Гугун), куда ни разу не ступала нога европейца. Та же сказочная картина: крошечные квадратные дворики, обнесенные стенами, один в одном, и в середине — старый пруд, покрытый белыми лилиями. На берегу пруда мраморная белая пагода...
Кузминский повернул обратно и, сделав еще несколько кругов над публикой, опустился возле трибун. Со всех сторон к нему ринулись иностранные корреспонденты:
— Что вы видели в Священном городе?
— Как он выглядит?
— Видели вы малолетнего императора?..
И на следующий день весь мир — по телеграфу — узнал о первом полете русского человека над Священным городом Пекина, а недовольный Юань Шикай, президент Китайской Республики, допытывался у английского посланника:
— Разрешено ли в Европе летчикам летать там, где это им заблагорассудится, несмотря на высказанный запрет?
— Ваше высокопревосходительство, — отвечал дипломат, — я четыре года назад покинул Европу, и существующие там в настоящее время законоположения насчет полетов мне не известны...
Над Янцзы
Кузминский надолго задержался в Пекине, где, в его честь был устроен ряд вечеров и званых обедов. Только настойчивые телеграммы Шишкина из Ханькоу (Ханькоу — часть современного города Ухань), наконец, заставили его покинуть гостеприимную столицу. Механики с собранным аппаратом уже были на месте. Афиши были давно расклеены, и жители с нетерпением ожидали приезда русского летчика.
Ханькоу, центр экспорта чая, расположен на берегу величайшей в Китае реки Ян-цзы-Кианг (современное написание — Янцзы (Чанцзян)), или «Голубой реки», как называют ее китайцы. Кузминский с Шишкиным и переводчиком шли по набережной, вдоль огромных, принадлежавших иностранным концессиям пакгаузов, из которых грузили на океанские пароходы запакованные в циновки тяжелые тюки с чаем. Ветер дул с реки, но даже при этом в воздухе господствовал тонкий аромат чая. По узким сходням китайцы — кули — с тюками на спине, друг за другом взбегали с акробатической ловкостью на пароходы. Откуда-то доносился болезненный стон, так напомнивший летчику вдруг пекинских колодников. Шишкин спросил о нем у провожатого.
— Это их песня, так легче работать, — объяснил переводчик.
— Китайская «Дубинушка», — подтвердил Кузминский, вспомнив родную Волгу.
