23 мая, в то время как из Москвы и обратно летели полные напряжения послания, Гопкинс отправился на эту важнейшую серию переговоров со Сталиным. Он твердо решил выяснить, возможно ли возродить дух сотрудничества с Советским Союзом, который помог им победить. Он считал, что, если позволить Черчиллю занять лидирующую позицию, отношения могут еще больше ожесточиться из-за вызывающих мер, на которых настаивал Черчилль. В дневнике Форрестола есть запись после беседы с Гопкинсом, в которой тот объяснил свою задачу в Москве: «Гарри сказал, что он скептически относится к Черчиллю, особенно в том, что касается англо-американо-русских отношений; что, по его мнению, для нас жизненно важно не объединяться с Великобританией в блок против России и не стать орудием для проведения Англией ее политики в Европе».
Одной из причин, по которым Трумэн решил одновременно направить еще одного специального посла к Черчиллю с заданием обговорить с ним те же самые спорные вопросы, была тревога. Он поручил задание Джозефу Дэвису. Это была провокационная кандидатура. Его лестные отзывы и трогательное описание жизни в Советском Союзе и советского официального режима удивляли многих опытных наблюдателей. Но основная движущая цель была похвальна: сохранить основу сотрудничества с Советским Союзом ради целей миротворчества. Черчилль должен быть предупрежден. что он, Трумэн, твердо намерен поддерживать политический курс Рузвельта. Если возникнут разногласия по каким-то вопросам, их нужно прояснить; а если для сохранения единства понадобится принять новые решения, их условия должны быть ясны. Тогда американское правительство выполнит свои обязательства и будет с уверенностью ожидать того же самого от объединенных правительств. На самом деле Дэвису предстояло дать понять страстному премьер-министру, что американское правительство не одобряет меры, на которых он настаивает, и не допустит недоверия и критики по отношению к России. Дэвису предстояло склонить британское правительство к терпению и покладистости.
Черчилль же понял Дэвиса так, что до встречи всех троих Трумэн хочет сначала переговорить со Сталиным где-нибудь в Европе, о чем прямо свидетельствуют мемуары: «Сущность его предложения заключалась в том, что до встречи со мной президенту следует сначала встретиться со Сталиным где-нибудь в Европе».
Однако в своих мемуарах Трумэн утверждает, что у него никогда и мысли не было о проведении официальных переговоров со Сталиным без участия премьер-министра. Как он позже писал, его идея заключалась лишь в том, чтобы получить хоть какую-то возможность поговорить со Сталиным до того, как начнутся трехсторонние переговоры. Вот что он вспоминает: «Разумеется, поскольку я не был лично знаком ни со Сталиным, ни с Черчиллем, я решил по прибытии на место встречи найти возможность увидеться с каждым из них отдельно. Таким образом, я бы лучше познакомился с ними, смог бы понять их, а они смогли бы понять меня».
Но возможно, из-за того, что Трумэн недостаточно четко объяснил Дэвису свои инструкции по этому вопросу, возможно, из-за того, что Дэвис неверно истолковал мысль Трумэна, предложение удивило и задело премьер-министра.
В докладе, представленном по возвращении домой, Дэвис сообщает, что он объяснил Черчиллю желание Трумэна рассеять подозрение Советского Союза, что Британия и Соединенные Штаты вместе с Объединенными Нациями «плетут интриги» против него; это подозрение и в самом деле не оправдано, и его следует рассеять; для этого требуется уверенность в доброй воле и надежности всех сторон. которая может быть достигнута только в ходе откровенных дискуссий и благодаря возможности узнать и оценить друг друга. Не зная лично своих союзников, президент оказался в невыгодном положении по сравнению с премьер-министром и Сталиным. Черчилль и Идеи часто имели дружеские беседы с маршалом Сталиным и министром Молотовым. «Поэтому, ввиду ответственности предстоящей встречи, президент решил познакомиться с советским лидером и предоставить такую возможность ему… Президент хочет встретиться с маршалом незамедлительно, до запланированной встречи. Он уверен, что премьер-министр оценит разумность его позиции».
21 мая Черчилль снова написал президенту, что, по его мнению, необходима встреча всех троих в ближайшее время, и попросил: «Не могли бы Вы подсказать удобную дату и место для того, чтобы мы могли предъявить некоторые требования Сталину? Боюсь, он будет пытаться выиграть время, чтобы остаться властвовать в Европе, когда наши силы иссякнут…»
Премьер-министру, который не уставал предупреждать, что Россия может стать тираном Европы, было тяжело слушать интерпретацию Дэвисом его суждений и деятельности. По возвращении в Вашингтон Дэвис в своем отчете написал:
«Я откровенно сказал, что, слушая, как он [Черчилль] столь яростно выступает против угрозы советского господства и распространения коммунизма в Европе и проявляет явное недоверие к честным намерениям Советского Союза, стремящегося к лидерству, невольно задаешься вопросом, не хочет ли премьер-министр заявить всему миру, что он и Британия совершили ошибку, не поддержав Гитлера? Насколько я его понял, он сейчас выражает доктрину, которую провозглашали Гитлер и Геббельс все последние четыре года, стараясь нарушить единство союзников. Теперь он утверждает точно то же самое, что утверждали они, и делает те же выводы».
Черчилль не оценил, как глубоко его предложения огорчили гражданских членов американского правительства, поддерживающих ялтинские соглашения и считающих основным для мира в будущем продолжение сотрудничества с Советским Союзом; и как они встревожили военных, которые по-прежнему стремились к скорейшему завершению войны на Дальнем Востоке. Он собирался несколько встряхнуть их, но, сделав это, лишь напугал. Будучи всегда уверенным, что Соединенные Штаты и Великобритания едины в подходе к основным вопросам, и узнав, что влиятельные американские официальные лица так не считают и, по-видимому, настраивают в таком ключе нового президента, Черчилль, в свою очередь, был шокирован. Можно предположить, что он понял: Дэвис по возвращении поделился с Лихи и остальными своими соображениями, изложенными в отчете. «Премьер-министр, – резюмировал Дэвис, – безусловно великий человек, но, вне всякого сомнения, „первый, последний и на все времена“ великий англичанин. У меня невольно создалось впечатление, что он в основном больше озабочен сохранением позиции Англии в Европе, чем сохранением мира. В любом случае он убедил себя, что, служа Англии, он лучше служит делу мира». Здесь уместен комментарий Лихи: «Это было совместимо с оценкой нашим штабом позиции Черчилля во время войны».
Чувство унижения, оставшееся от встречи и разговора с Дэвисом, проскальзывает в коротком послании Черчилля Трумэну 31 мая после переговоров с Дэвисом: «Я провел приятные переговоры с мистером Дэвисом, о которых он доложит Вам по возвращении. Должен, однако, тотчас же сказать – мне следует быть готовым к встрече, которая будет продолжением конференции между Вами и маршалом Сталиным. Я считаю, что на эту встречу победы, на которой будут обсуждаться важнейшие вопросы, мы все трое должны собраться одновременно и на равных условиях». Трумэн дает изложение этого послания. Любопытно, что Черчилль нигде не ссылается на него, вспоминая об этом эпизоде.
Более свободно Черчилль высказал свое негодование в трехстраничной записке, которую он продиктовал 27 мая после первой беседы с Дэвисом и которую он, как позже вспоминал, передал Дэвису. В отношении предлагаемой встречи со Сталиным премьер-министр написал в своей записке: «Надо понять, что представители правительства его величества не смогут присутствовать ни на какой встрече иначе, как в качестве равных партнеров с самого начала. Иное положение, несомненно, было бы прискорбно. Премьер-министр не видит необходимости поднимать этот спорный вопрос, столь больной для Британии, Британской империи и Содружества Наций». Печатая текст этой записки в мемуарах, Черчилль выделил этот параграф курсивом.
Здесь же Черчилль заявляет, что президент «воспринял эту записку доброжелательно и с пониманием и 29 мая ответил, что обдумывает возможную дату для тройственной конференции». Но Дэвис в своем отчете президенту не упоминает ни о том, что получил записку от Черчилля, ни о том, что передал ее президенту. Он докладывает, что было решено не обмениваться вспомогательными записками. Трумэн не упоминает ни о получении какой-либо записки от Дэвиса, ни о подтверждении этого факта. Фактически он утверждает, что Дэвис не телеграфировал ему подробности своих переговоров с Черчиллем.
Это утверждение все решило. Несколько дней спустя Сталин написал Черчиллю, что был бы рад «в ближайшее время» встретиться с ним и Трумэном в Берлине.
