Помимо личного соперничества и «несходства характеров», конфликт вытекал из сталинских репрессий. Оба они были арестованы, и, насколько можно понять, С. П. Королев до конца жизни считал, что В. П. Глушков оговорил его, хоть и под пытками, и он был арестован (и дважды чудом не погиб на Колыме) именно из-за этого оговора. Раскрытие архивов НКВД доказало, что ничего подобного не было, но С. П. Королев, по-видимому, этого так никогда и не узнал.
После перевода из лагерей в «шарашку» С. П. Королев работал в подчинении у В. П. Глушко (хотя до ареста некоторое время был его непосредственным руководителем) и входил в список 35 освобожденных и награжденных специалистов, который последний написал по памяти в приемной Сталина после своего вызова к нему в 1944 году.
После запуска первого искусственного спутника Земли их дружбе довольно быстро пришел конец, ибо при их фактическом равенстве вся система советского управления была нацелена на прославление только одного человека. Им под псевдонимом «Главный конструктор советских космических систем» стал С. П. Королев, а остальные пять главных конструкторов – и среди них единственный на практике равный С. П. Королеву и даже формально второй после него в Совете главных конструкторов В. П. Глушко – даже не упоминались, пусть и в засекреченной форме. Это вызвало острую обиду В. П. Глушко, которую прекрасно понимал С. П. Королев; при этом оба четко и опять-таки болезненно осознавали, что первый является великим конструктором, а второй – всего лишь великим организатором.
Однако помимо этих личных пертурбаций в их непримиримом конфликте был и исключительно важный содержательный аспект. В. П. Глушко последовательно отстаивал необходимость разработки фтороводородных двигателей, исключительно сложных в эксплуатации и грозящих катастрофой (в том числе и экологической, хотя тогда таких слов не знали) при малейшем отклонении от технологии. С. П. Королев, будучи практиком до мозга костей, понимал невозможность точного соблюдения чрезмерно сложной технологии и потому и слышать не хотел об этих двигателях, несмотря на их высокую мощность, и предпочитал использовать традиционные жидкий кислород и керосин.
Однако при определении топлива конкретно для ракеты Н1 ситуация изменилась: С. П. Королев продолжал отстаивать свою позицию, а В. П. Глушко предлагал «азотный тетраоксид с несимметричным диметилгидразином» («АТ с НДМГ»). В этом споре прав, как сейчас представляется, был уже В. П. Глушко.
Профессор Стернин писал об этом так: «В. П. Глушко учитывал, что высококипящие компоненты (АТ с НДМГ) хорошо освоены промышленностью, широко используются для боевых ракет и при строгом соблюдении мер предосторожности вполне могут быть использованы для пилотируемых полетов, тем более что ракеты на этих компонентах проявляют себя как особо надежные, а это для пилотируемых ракет является самым главным… Однако убедить С. П. Королева и поддерживающего его президента АН СССР М. В. Келдыша он не смог».
Вероятно, упрямство С. П. Королева было вызвано принципиальным нежеланием участия В. П. Глушко в лунном проекте: как отмечал заместитель генерального конструктора В. Филин, «создание двигателя в 600 тонн подняло бы дальнейший престиж фирмы Глушко, который предлагал его к установке на носителе Н1».
А С. П. Королев, насколько можно судить, совершенно не хотел повышения престижа, а значит и влиятельности своего соперника. Добившись отстранения В. П. Глушко от разработки двигателя для Н1 (так как тот не хотел делать его на основе устаревших идей С. П. Королева), последний «для страховки», а также понимая, что В. П. Глушко не согласится быть на подхвате у авиамоторного КБ, предложил ему делать запасной вариант двигателя.
В. П. Глушко от этого оскорбительного предложения, конечно же, отказался.
Разрешить конфликт сильных людей, закаленных сталинским временем, слабеющая советская система управления не смогла: их последняя стычка, едва не кончившаяся дракой (в кабинете их формального руководителя – заместителя министра общего машиностроения СССР, который убежал из собственного кабинета, чтобы не стать ее свидетелем), произошла еще до полета Юрия Гагарина, летом 1960 года.
Хрущев попытался примирить двух главных конструкторов, устроив у себя на даче совместное чаепитие, но ничего не смог сделать.
Больше они никогда не разговаривали – какая уж тут кооперация!
В результате двигатель для ракеты Н1 имел мощность вчетверо ниже возможной: если В. П. Глушко, скорее всего, довел бы его тягу до 600 тонн, двигатель авиамоторного КБ генерала Н. Кузнецова (несмотря на помощь, любезно оказанную ему В. П. Глушко) обладал тягой лишь 150 тонн. По-настоящему мощный двигатель НК-33, который мог обеспечить успешный старт ракеты Н1, по иронии судьбы, удалось создать уже по завершении советской лунной программы, когда надобность в нем отпала. Интересно, что после распада Советского Союза американцы из-за высокого совершенства этих двигателей, изготовленных впрок для лунной программы, приобрели их и использовали для осуществления своих и японских запусков.
Однако до создания НК-33 только в первой ступени ракеты Н1 приходилось объединять 30 двигателей; по образному сравнению одного из историков космонавтики, это напоминало попытку сделать сверхтяжелый карьерный самосвал на основе соединения огромного количества маломощных мопедных моторов.
Это стало одним из ключевых факторов, обусловивших неудачу советской лунной программы: все четыре запуска ракет Н1 (из шести изготовленных) из-за непроработанности конструкции закончились катастрофами.
Но это было еще не все.
* * *
Государственная система управления, не справившаяся с личным конфликтом С. П. Королева и В. П. Глушко, не могла выбрать приоритет в космических программах. Даже лунные проекты постоянно трансформировались: от одних идей отказывались, к другим возвращались и начинали реализовывать их заново. Аналогичная ситуация имела место и с тяжелым носителем: к 1964 году существовали проекты Р56 Янгеля, УР-700 Челомея и Н1 Королева. Все это создавало нетерпимую неопределенность, распыляло средства и управленческие ресурсы, а тут еще и начали реализовывать проект УР-500!
Это было необъяснимое с точки зрения здравого смысла решение, так как аналогичные характеристики должна была иметь верхняя часть ракеты Н1, имевшая индекс «Н11». Если предположить, что советская наука рассматривала Луну как слишком «скучную» и ординарную цель, стремясь на самом деле к Марсу (а военных просто обвели вокруг пальца, придумав для них ложную задачу, как было не раз), такое решение понятно, – но последствия его были печальны. Впоследствии наличие уже летающей ракеты УР-500 практически заблокировало планы создания Н11, в то время как отработка последней могла бы существенно помочь проектированию Н1.
Лишь 3 августа 1964 года, более чем через три года после речи Кеннеди, когда того уже не было в живых, ЦК КПСС принял секретное постановление, в котором высадку человека на Луну объявили главной целью всей советской космической программы. Постановление было подкреплено эмоциональным требованием (и одновременно обещанием) Н. С. Хрущева: «Луну американцам не отдавать! Сколько надо средств, столько и найдем».
Несмотря на секретность решения, официальная пропаганда начала активно работать в этом направлении, выдвинув новый лозунг: «Советский человек будет первым на Луне!» Интенсивность пропаганды была такова, что не только в обществе, но и в руководстве страны распространилось твердое ожидание того, что высадка советского человека на Луну состоится к 50-летию Великого Октября, уже в 1967 году.
Академик Б. Черток, тогда заместитель Главного конструктора лунной ракеты С. П. Королева, вспоминал, как в 1964 году председатель Госкомитета по радиоэлектронике В. Калмыков спросил его: «Все это вы хотите сделать за три года, чтобы в 1967 юбилейном году 7 ноября наши космонавты, вернувшись с Луны, стояли на Мавзолее? Так ведь это задумано?»
Никаких реальных оснований для подобных планов не было: лунная программа просто не имела необходимой ей ракеты-носителя. Однако напряженное ожидание нового триумфа, отложенного вследствие своего грандиозного характера на три года, позволило обществу (да и многим руководителям и не связанным с непосредственной разработкой лунного проекта специалистам) пережить реванш американской космонавтики, произошедший во второй половине 60-х годов.
Следует помнить: до первых полетов кораблей серии «Джемини» Советский Союз уверенно опережал США по всем имеющимся видам показателей пилотируемой космонавтики: сказывалась инерция бериевского Спецкомитета.
