Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

Как тебе съездилось в Ленинград? Давненько мы там с тобой не бывали. Когда это мы с тобой встретились в Казанском? Кажись, в 59-м или 60-м. Охо-хо. Я с той поры был там еще раза три, и все зимой. Город для меня чисто экскурсионный, в сплошном потоке впечатлений, из которых, пожалуй, наиболее глубокие «Блудный сын» в Эрмитаже и Пушкинский дом на Мойке. И еще «Горе от ума» у Товстоногова. Ты молодец, что купила пластинки с «Идиотом». У Юлика они есть, и я их у него пару раз слушал. Но сам покупать не стал: не представлял, чтобы мне захотелось дома целый вечер слушать не музыку.

Гера Копылов (знаешь ли ты его?) прислал мне чудесные стихи совершенно мне не известного поэта Владислава Ходакова. После свидания я получил десять писем от друзей и близких – тем и греюсь.

Не обращай внимания на задержки с почтой и все равно старайся писать. Время зимнее, самолеты плохо ходят, то-се. И письмишко твое, как ты выражаешься, вовсе нескучное. Жду ответа, что говорится, как соловей (и я, грешный, тоже) лета. Сердечный привет Валерию, детишкам, Ире, всем.

Всегда твой Илья.

20.12.70

Так и не дождавшись вашего обстоятельного письма, почтенный Сергеич, спешу все-таки поздравить тебя, Галю, заодно и детишек твоя с наступающим годиком. Да и ниспошлет тебе провидение удовлетворения в своих делах, успехов, радостей и малости свободного времени тебе и Галочке. Прости за общий и проходной тон поздравления: все-таки это не очень-то мой жанр. С Иосифом мне здесь никак не постязаться.

О том, что Валера и Лена в Ленинграде, я знаю из их писем. Жаль, что у нас нет с тобой общих ленинградских воспоминаний, – с Леночкой они есть. Но зато хватает многих других, и славно все-таки, что помимо всего прочего связывает нас с тобой в сей юдоли и общая земная теплота. И – аминь: на этом кончаю с полуюродивым тоном объяснений.

Из всяких там моих читательских впечатлений последнего времени – наиболее сильное ст<атья> Бурсова о личности Достоевского в двенадцатой книжке «Звезды» за 1969 год. Интересно, появилась ли за это время вторая часть этой статьи? Мне показалось, что автор немного перехватывает в своих стремлениях к постоянной диалектичности. То есть он (вослед Достоевскому самому) все пытается опровергать самого себя, и в какой-то момент, на мой взгляд, это становится малость навязчивым. Еще у меня одно занудное, ни на чем не основанное ощущение, что для своих поворотов темы Бурсов все-таки производит строгий отбор писем. Благо, широкому читателю (мне в том числе) это никак не проверить – где уж, не до таких специальных и кропотливых архивных изысканий. Но в принципе работа для нашего литературоведения не очень-то обычная, метод и выводы не набили еще оскомины, и прочел я все это с упоенным интересом. По-моему еще, Бурсов совершенно прав (как и Чуковский в свое время) в оценке уровня литературоведческих сил и принципов Мережковского (и Льва Шестова, и раннего Бердяева, и иже с ними). Я, конечно, отбрасываю слово «декадент» как ругательство (надо бы и поругаться, да по существующим условиям это все-таки еще подловато; вот и печальный пример – статьи Лифшица, который, я уверен, никак не подловат, но ругаться затеял не ко времени), и все-таки та же статья Мережковского о Толстом и Достоевском – она в иные, лучшие немного, времена, была предметом нашего разговора – грешит некоторой легковесностью и безапелляционностью наоборот (то есть набором прописных истин, которые только по прошествии долгого времени кажутся не прописными, а свежими).

А вообще, голубчик, я все-таки становлюсь ретроградом. Вот и Лифшиц, уже упомянутый, при неприемлемости его вкуса для меня, все-таки в чем-то крепко мне симпатичен. Не помню, писал ли я тебе, что меня остановила его работа ранних лет – вступительная статья к Винкельману. Среди прочего у него есть одна очень меткая фраза. Смысл ее таков: «Главная особенность современного мещанина в стремлении к оригинальности». (Я это изложил коряво, у него как-то хлестче и точнее – да не помню как.) Фраза по адресу – и по моему в том числе.

Еще я доперечитываю Фолкнера – осталось совсем немного.

Есть, дорогой мой, и некоторые поводы для житейских огорчений – но в предвидении нового, не високосного года это все побоку. Еще раз: всех благ тебе и твоим, с тем я тебя и обнимаю.

Илья.

20.12.70

Приветик, ребятки!

В ответ на ваши предерзостные упреки в молчании отвечаю: упреки не по адресу. Я ответил своевременно и пространно; видимо, помешали снежные заносы от Кемерово до Москвы или почтовый самолет подвергся гнусному нападению и был угнан в Турцию.

Галя прислала мне фотографию вашей Анютки. С черепахой. И я с великой грустью почувствовал себя тем самым Ахиллесом, который так никогда и не догонит черепахи. То есть я хочу сказать, что увяданьем тра-та-та охвачен, я уже не буду молодым. Словом, меня охватило упоение пошлостью, потому я и почтительно умолкаю.

Как-то себя чувствует сейчас Белла Исааковна? Вы уж меня, други мои, простите, но, поздравляя вас с новеньким годиком (сейчас я это делаю), я прежде всего именно это и хочу пожелать: здоровья Белле Исааковне. Ну, а уж потом, Аллочка Александровна, чтобы ты знала алфавит, как я, например, «Отче наш». И уж совсем, совсем потом – чтобы Леня наконец добился вожделенного места нашего полпреда в Италии и Абиссинии.

Как же так ничего интересного в кино? А Юлик мне написал про новый фильм Феллини – «Сатирикон». Ты, конечно, скажешь, что ты не любишь Петрония, но все-таки фильм-то есть. Мне вообще кажется, что это вы, жалея меня, все пишете: ничего хорошего нет, в журналах печатают одни объявления о косметике, в кино идут одни надоевшие нам фильмы о Бонде, так что не завидуй. А то из самого прозаического подхалимажа: ты, мол, уехал – и заглохла без тебя столичная культурная жизнь, затюрилась, затоварилась.

Как же так, Леня, – к лучшему, что ты не занимаешься итальянской педагогикой. Это же, наконец, просто не патриотично. Ты же знаешь, что страна буквально задыхается от нехватки песталлоццистов. Правда, коменсковедов[79] сейчас пока хватает, и то слава богу. Но с другой стороны, я знаю твою увлеченность и боюсь, как бы это не дало крен. Вдруг да в научно-педагогическом наследии начальника отдела сектора методических внушений и наставлений Министерства нефтяной промышленности окажется засилье веяний романских. По-прежнему ли, кстати, увлекается Аллочка романсами?

Пишите мне почаще. И да уподобится ваше ко мне отношение возрасту Аннушкиной черепахи. И да не уподобится ваше рвение скорости оной черепахи.

Всяких вам – новогодних и вечных – счастий.

Цалую крепко. Илья.

Пост, как говорится, скриптум:

……….. – Это у меня нет слов, чтобы ответить на Аллочкину приписку (читай: отписку). И.

20.12.70

Чего это ты не получаешь мои письма, дорогая Алинька? Я ответил тебе и Нине Валентиновне (оптом) где-то в самых первых числах декабря, ты уже давно должна была получить ответ этот. Нехорошо.

А вот что прислала фотографию – это хорошо. Сейчас уж я буду знать, с кем это я так усердно стремлюсь поддерживать связи. Согласись, что когда говоришь: «Я переписываюсь с диссертантом», – и только – это звучит хоть и почтительно, но недостаточно. А тут хоть живой человек, имею ее «неподвижную личность», и сразу же начинаешь верить, что такому человек дороже туберкулеза и он не прекратит время от времени напоминать о себе. Меня уже и так многие подзабросили (слезу пускаю), еще немного – и я совсем потеряю «гордое терпенье».

Погодка у нас пока милостивая. Правда, впереди еще большой кусок декабря, январь, февраль, март – пальцев не хватает, чтобы считать зиму. Пробьемся.

Еще я читаю. Не могу сказать, чтобы много, но старательно. Галя мне привезла стихи, из которых наиболее мне по сердцу сборник Арс. Тарковского (он еще, тем более, с автографом), журналы, я их проглотил, а сейчас доперечитываю трилогию Фолкнера. Сижу я здесь уже пятый месяц, приличные вполне люди обнаружились, хоть очень близких нету, да и вряд ли может быть. Вообще, здесь, можно сказать, большинство людей были бы порядочными, но что-то им мешало, а тут и подавно мешает, потому что приходится в чем-то отказывать себе, и существенно отказывать, а это требует некоторого благородства, жертвенности – непривычных, словом, вещей.

А не хочешь ли ты перейти в институт к Пиотровскому, ну, когда защитишься хотя бы. Или это по каким-либо научным да этическим соображениям неудобно?

Люди пишут мне: а в Москве-то выставки, кина всякие заграничные – а ты, поди, сидишь взаперти и пишешь вводную часть своего труда?

Вот и годик отшлепал. Еще столько же – годик, то есть, – да почти полстолька – и встретимся мы за рюмкой водки. Подорожала она, говорят, сильно? Ничего, придется скидываться на пятерых. Я тебя с этим, Новым, годом, очень и очень поздравляю. И Нину Валентиновну, и Марата, и всех Автозаводских и Рязанских – и всех. Да быть тебе в нем, Новом году, кандидатом, и во всех остальных областях жизни не иметь повода для грусти и озабоченности. Крепко тебя целую.