Из-за холерного карантина в Джелалабаде пришлось задержаться до конца декабря. Там стала ходить в школу – внизу, в долине. Спускалась по крутой тропинке. Подъемы и спуски. Спуски и подъемы. Всё было интересно. В классе еще оставались эвакуированные дети и дети высланных поляков.
Горные обрывы с разноцветными пластами пород покорили меня. Я захотела стать геологом. Вернувшись в Москву, училась неважно, сдала экзамены за десятый класс экстерном. В 1947 году поступила на географический факультет МГУ – помогло знание карты. Во время учебы ездила в разные экспедиции.
С 1952 года стала работать в «Аэрогеологии» как геоморфолог. Распределили в Каракумы, на древнее русло Узбоя. По нему проектировали провести канал от Амударьи до Каспия. После смерти вождя стройку закрыли. Сочли нерентабельной: отсутствие населения и угроза засоления почв. Но мы продолжали заниматься составлением геологических карт на равнины и предгорья Средней Азии. Эта область геологии требует широких знаний от археологии до геофизики, подвижности и выносливости. Она самая романтическая.
С конца 1960-х годов занималась той же геологической съемкой, уже на Русской равнине, в ее северной глубинке, и в Поволжье. Только здесь уже была другая геология, с ней пришлось знакомиться заново.
В эти годы появились первые снимки из космоса. Открылись новые возможности в исследовании Земли. Я стала работать с 1977 года на географическом факультете МГУ, в группе, занимавшейся проблемами экологии. По космическим снимкам мы составили специальную карту каждого района нашей страны. Эта карта тогда опередила возможности времени. Она стала основой геоинформационной системы, названной мониторингом.
В начале 1990-х годов стала преподавать в школе географию в пятых-восьмых классах. Продолжаю работу, начатую еще в 1980-е годы, над историей административного деления России и связями его границ с природными рубежами.
Последние годы много времени уделяю наследию своей мамы – Евы Павловны Левиной-Розенгольц. Составила альбом и каталог ее творчества. Сейчас это для меня самое главное.
Они были молоды, они были талантливы…
Молодые писатели Илья Ильф, Евгений Петров, Борис Левин и художник Константин Ротов в 1931 году приобрели дачу на станции Клязьма. Все они еще с 1920-х годов работали в юмористических журналах, дружили, ездили вместе в командировки. Они были молоды. Они были талантливы. Они были полны надежд и планов…
Почти у всех были маленькие дети.
Илья Ильф, Борис Левин, Евгений Петров. Нач. 1930-х. Из архива А. Ильф
Дачу купили у Михаила Кольцова, а до него дом принадлежал какому-то купцу. Ходили слухи, что где-то запрятан винный погреб, и время от времени в шутку его начинали искать. Дом находился недалеко от станции. Улица была широкая, заросшая травой, с узкими тротуарами и огромной лужей посередине, непроезжей после дождей. С правой стороны, как раз против этой лужи, и стояла наша дача, в глубине участка, отгороженная невысоким серым забором из мелких планочек.
Дача на Клязьме, вид сбоку. На дорожке – Илья Ильф. 1-я пол. 1930-х. Из архива А. Ильф
Она была двухэтажная, точнее, с мансардой и башенкой, голубая, отделанная синим кантом. Синими же были наличники, рамы и столбики, подпиравшие крышу террасы.
Участок – просторный, светлый, с соснами и березами. От калитки к дому шла аллейка из кустов с розовыми цветами в виде метелочек. Перед домом были разбиты грядки с табаком, и большая клумба с анютиными глазками, а вдоль фундамента всегда росли настурции. Направо от клумбы – маленькая полянка, где играли дети, а взрослые – иногда в городки. За ней у забора – огород с кустиками укропа и заросли крапивы. Налево, в стороне от дома, находилась площадка, где вечерами играли в волейбол и собиралось много народу смотреть. А когда не хватало игроков, то зазывали даже прохожих.
На одной половине первого этажа жили Ильфы и Петровы, их комнаты выходили на широкую террасу под крышей; в другой половине – Ротовы, в большой комнате с открытой террасой. В дальнем углу дома – общая кухня с входом с крыльца.
Ирочка Ротова. Клязьма, нач. 1930-х
Петя Петров. Клязьма, нач. 1930-х. Фото И. Ильфа
Ёла Левина. Клязьма, нач. 1930-х
Скрипучая деревянная лестница вела на мансарду, где жили мы. У нас имелась одна большая комната, со скошенным потолком и оконцем, из которой попадали в маленькие комнаты и чуланы. Две из них располагались прямо над крышей террасы, и на нее можно было выходить из окошек, а одна – в башенке. Это была как раз моя. Каждая комната имела свое название. Одна, например, называлась гроб.
На даче жили дети: Петька Петров, Ирка Ротова и я, Ёлка. Мы родились друг за другом: я и Ирка – осенью 1928 года, а Петька – в январе 1929-го. Позднее, уже в 1935 году, появилась на свет Сашенька Ильф.
Петька никак не мог выговорить слово «шоссе», Петров над этим долго бился, сердился на него. Петя стал кинооператором, очень хорошим, но, к несчастью, рано умер.
Ирка была худющая и зеленая, потому что ела колбасу, а я розовенькая, потому что ела морковку, – так говорила моя бабушка. Ирка любила дразниться и гримасничать, как обезьяна, а Петька был покладистый, и от него пахло грудным молочком – так мы считали – и мы его нюхали.
С утра пораньше мы выбегали из дома и начинали носиться. Это мешало Ильфу. Он говорил: «Они топочут, как пони». Из игрушек у нас были лопатки, папиросные коробки и куклы. Но больше всего мы любили копать какие-то ямы, драться и смотреть, как играют в волейбол. Сами тоже играли в мячик, бегали с сачками за бабочками, шлепали по лужам во время дождя.
Константин Павлович Ротов. Нач. 1930-х. Фото И. Ильфа
Клара Абрамовна Розенгольц, бабушка Ёлки. Кон. 1940-х
Днем за кустиками нас обливали водой, нагретой на солнце в тазиках. В жаркие дни водили на речку. Мы выходили на крутой берег, смотрели на купающихся, спускались по тропинке на пляж, валялись в песке, гонялись за стрекозами, бултыхались в воде, но плавать нас почему-то не научили.
Еще нас водили есть клубнику на какую-то дачу, где были парники и росло много флоксов. Садились на лавочку и скромно ждали, когда принесут ягоды. Однажды нам с Иркой дали одну тарелку клубники на двоих, разделив ее ложкой пополам, и мы подрались. Я быстро съела свою долю, а Ирка облизывала ягодки и строила рожи. Я не выдержала и стукнула по тарелке, так что все ягоды разлетелись.
Мы все время что-то выдумывали. Однажды разделись догола, обмазались сажей от кувшинов, в которых грели воду, и, как негритята, отправились на станцию. Все смотрели с удивлением, по дороге нас узнали и отправили домой. В другой раз мы захотели денег и вышли за калитку с огромным эмалированным чайником и стаканом. Всем прохожим предлагали купить воду, уговаривали, люди улыбались и отказывались. Тогда мы нарвали цветов и стали предлагать букеты. Опять все улыбались, но никто ничего не брал. На свою беду, мимо нашей калитки шла девочка с бидоном для керосина, и в руках у нее был желанный рубль. Ирка выхватила рубль, а мы всучили девочке букет. На ее крик сбежались взрослые и отодрали нас.
Больше всех с нами занимались Константин Павлович Ротов и моя бабушка. Они ходили с нами гулять на поле аэродрома, и мы смотрели, как взлетают самолеты и прыгают парашютисты. Как-то мы заблудились в лесу и всё шли, шли на солнечный лучик, наконец вышли на незнакомую опушку, где встретили слепых, которые привели нас домой. Это было невероятно, все над нами смеялись.
Борис Левин. Сер. 1930-х
Евгений Петров и Борис Левин. Клязьма, сер. 1930-х. Фото И. Ильфа
У Петьки тоже была бабушка, которая любила его кормить. «Петя! Петя! Ручки мыть!» – кричала она. Однажды она выбежала за ним с горшочком пшенной каши: «Ну, Петя, хоть ложечку», – но вместо него подбежали мы с открытыми ртами, и она поочередно кормила нас потрясающе вкусной кашей, желтой, рассыпчатой, сладкой, как гоголь-моголь. Кстати, гоголь-моголем нас кормили часто. Молоком нас поили от козы, которая щипала травку на соседнем участке. Однажды мы ее накормили папиросами.
Я жила с бабушкой и няней, часто к нам приезжал папа. Он жил в комнате, где было мало солнца. Там стояли железная кровать, накрытая зеленоватым одеялом, письменный стол и корзинка для бумаг. Когда он появлялся, мы все очень радовались, а я особенно, и вылезала с ним на крышу, на зависть Петьке и Ирке, но папа их тут же звал. Они мчались как угорелые к нам наверх, и мы уже все вместе сидели и ели картошку в мундире. Мама приезжала редко – она много работала и говорила, что не любит дачу и дач вообще, ей нужен простор. Она ездила под Рязань к своей подруге рисовать.
Мой папа был добрый, грустный и смелый. Он был участник Гражданской войны. Как-то к нам ночью залезли грабители, и он единственный выбежал на шум, выстрелил из пистолета в воздух и спугнул их. С Ильфом у них была такая игра: «Среди кого больше мерзавцев – у партийных или беспартийных». Когда Ильф вспоминал очередного мерзавца партийного, он мчался наверх, а когда папа беспартийного, то бежал вниз со словами: «А этот?»
