настоящая фамилия — Иванов, но в 1924 году молодой краснофлотец сменил ее на более революционную. На флоте Филипп Сергеевич начинал кочегаром на посыльном судне «Азилия», во время Гражданской окончил машинную школу Балтийского флота, в 1928-м курсы при Военно-морском училище имени М.В. Фрунзе. Он командовал Черноморским флотом с 1939 года.
В море вышла ударная группа в составе лидеров «Харьков» и «Москва». Лидер — это класс кораблей в довоенном советском флоте типа эскадренного миноносца, но большого водоизмещения и с хорошим вооружением. Вслед за ними покинул базу отряд поддержки — крейсер «Ворошилов», эсминцы «Смышленый» и «Сообразительный» (см. Скрытая правда войны: 1941 год. Неизвестные документы. М., 1992). К сожалению, морская операция была подготовлена из рук вон плохо и закончилась плачевно.
В пять утра сначала «Харьков», а затем и «Москва» начали обстрел Констанцы. Берег было плохо виден, стреляли вслепую. Стрельба продолжалась десять минут, моряки докладывали потом, что видели следы возникшего пожара.
На второй минуте ответили береговые батареи противника, а на четвертой минуте снаряды стали падать рядом с «Москвой». Румынские артиллеристы стреляли довольно прилично. Появились и эсминцы противника, которые открыли огонь по советским кораблям и быстро пристрелялись.
Командир отряда принял решение отходить, но главные потери группа понесла не от вражеского огня.
На подходах к Констанце стояли минные заграждения. Видимо, на мине и подорвался лидер «Москва». Он просто переломился пополам. Лидер «Харьков» пытался подобрать моряков, которые плавали вокруг погибающего корабля, но его тоже стали обстреливать и повредили. В котлах «Харькова» сел пар, и двигатели не могли набрать полный ход.
Отходящие советские корабли атаковали румынские пикирующие бомбардировщики. Командир отряда радировал в штаб: «Нужна поддержка авиацией».
Адмирал Октябрьский ответил: «Отходить полным ходом на главную военно-морскую базу».
Предполагалось, что одновременно с флотом по Констанце нанесет удар и морская авиация. Две авиагруппы не смогли долететь и вернулись на аэродромы. Только семь самолетов добрались до цели и сбросили свой груз на Констанцу, но после того, как советские корабли уже ушли.
Моряков с затонувшего лидера «Москва» подобрали румыны.
Наши моряки заметили след подводной лодки, которая выпустила несколько торпед, но они прошли мимо. Эсминец «Стремительный» сбросил глубинные бомбы и, как сказано в отчете, «обнаружил огромное пятно мазута и на момент показавшуюся корму подлодки, которая быстро погрузилась в воду».
Судя по всему, уничтоженная эсминцем подводная лодка не была румынской (в том районе находилась только одна румынская лодка, она никого не заметила и в бою не участвовала), а советская, «Щ-206», которую еще вечером 22 июня отправили в район Констанцы с приказом топить все корабли, входящие в порт и выходящие из него. Во всяком случае, «Щ-206» из похода не вернулась...
Сталину очень хотелось нанести и бомбовый удар по Берлину — хоть как-то уязвить Гитлера.
В начале августа этим занялся командующий авиацией военно-морского флота генерал-лейтенант Семен Федорович Жаворонков (впоследствии маршал авиации). Он начинал службу в авиации политработником, в тридцать пять лет окончил Качинскую военную школу летчиков имени Мясникова, а потом еще и оперативный факультет Военно-воздушной академии имени профессора Н.Е. Жуковского.
Он и предложил наркому военно-морского флота Николаю Кузнецову отправить на Берлин дальнюю флотскую авиацию. Для налетов на столицу нацистской Германии выделили 1-й минно-торпедный полк, которым командовал полковник Евгений Николаевич Преображенский. На вооружении полка состояли самолеты-торпедоносцы «ДБ-3».
Первый налет оказался психологически выигрышным, потому что немцы никак не ожидали увидеть в небе советские самолеты. Последующие полеты были менее удачными. Участвовало в них небольшое число самолетов. Особого урона немцам они не нанесли. Да и машин в полку осталось немного.
На Берлин посылали не только флотскую авиацию.
Главный маршал авиации Новиков, который командовал авиацией Северо-Западного направления и находился в Ленинграде, вспоминал, как в один из августовских дней ему поступил приказ принять на аэродроме в Пушкине 81-ю авиадивизию тяжелых бомбардировщиков «Пе-8». Это были новые четырехмоторные самолеты конструктора Владимира Михайловича Петлякова, казавшиеся гигантскими.
Сталину эти самолеты не нравились — слишком тяжелые. Он считал, что достаточно иметь двухмоторные машины. Но разрешил выпустить небольшую серию «Пе-8» и проверить их в налете на Берлин. Естественно, приказал все держать в секрете.
Операцией занимался сам командующий авиацией Красной армии генерал-лейтенант Павел Жигарев. Он тайно прилетел в Ленинград. О предстоящей бомбардировке не предупредил никого, даже систему противовоздушной обороны.
Бомбардировщики ушли на Берлин в ночь на 12 августа. Когда они на рассвете возвращались над Финским заливом, служба воздушного наблюдения и оповещения Кронштадта их засекла. Естественно, незнакомые самолеты, о которых никто не знал, приняли за немецкие. Зенитная артиллерия открыла огонь. На перехват поднялись истребители Балтийского флота. Только в ходе боя стало ясно, что самолеты советские.
Налеты на Берлин имели в основном психологическое значение и широко,использовались в пропаганде. Но собственная пропаганда не могла утешить вождя, когда через несколько дней после начала войны ему открылась истинная картина происходящего.
Первые дни вождь работал в привычном режиме. Он появлялся в своем кабинете в Кремле ближе к вечеру, сидел до ночи, принимая посетителей и разговаривая по телефону, под утро уезжал и долго спал.
Что произошло с ним через неделю после начала войны, твердо ответить не может никто. Он выпустил из рук бразды управления страной и перестал приезжать в Кремль. Одни уверяют, что он просто заболел. Но эта версия ничем не подтверждается. Другие считают, что Сталин впал в депрессию.
На него словно столбняк нашел. Судя по словам очевидцев, он никак не мог собраться, чтобы исполнять свои обязанности руководителя страны.
«Когда я встретился со Сталиным, он произвел на меня удручающее впечатление: человек сидел как бы опустошенный и ничего не мог сказать, — рассказывал Никита Хрущев. — Я увидел вождя совершенно морально разбитым. Он сидел на кушетке. Я подошел, поздоровался. Он был совершенно неузнаваем. Таким выглядел апатичным, вялым. Лицо его ничего не выражало. На лице было написано, что он во власти стихии и не знает, что же предпринять. А глаза у него были, я бы сказал, жалкие какие-то, просящие...
Я привык видеть его уверенность, твердое такое выражение лица и глаз. А здесь был какой-то выпотрошенный Сталин. Только внешность Сталина, а содержание какое-то другое...
Он спал с лица. На подземном командном пункте Ставки на станции метро «Кировская» я просто не узнал Сталина: какой-то мешок в сером френче. И когда он спросил меня, как идут дела, я ответил ему:
— Плохо, товарищ Сталин, нет оружия.
Тут он медленно и тихо произнес:
— Ну вот,
