В «Человеческой комедии» можно отыскать параллели и к мелким подробностям, упомянутым в «Кодексе». Макассарское масло (одна из рекламируемых «экономических» новинок, которые «либо дороги, либо неупотребительны») — это то самое средство для ращения волос, успех которого не давал покоя парфюмеру Цезарю Бирото, изобретателю другого аналогичного средства («комагенного масла») в романе «История величия и падения Цезаря Бирото» (1838). Обыгрывание акцента еврея-ростовщика отзовется в ломаном языке наиболее часто упоминаемого персонажа «Человеческой комедии» барона де Нусингена, витиеватое прошение на имя суда пародируется не только в «Кодексе», но и в начале повести «Полковник Шабер», гибельной страстью к лотерее, которую так пылко обличает автор «Кодекса», будет наделена госпожа Декуэн в романе «Жизнь холостяка».
Примеры можно было бы умножить. «Кодекс порядочных людей» — это своего рода копилка, в которую Бальзак складывал плоды своих наблюдений за жизнью парижан (особенно важен опыт, накопленный им за время службы в конторах стряпчего Гийонне-Мервиля и нотариуса Пассе в 1816–1819 годах) и помещал заготовки для будущих романов и повестей. Не раз поминаемый на страницах «Кодекса» господин Такой-то — не только собирательный образ «человека, каких много», но и некий манекен, которому предстоит впоследствии, в зрелых романах, не однажды обрести имя и биографию.
Главное же, что почерпнет зрелый Бальзак из своей «копилки», — это образ блистательного мошенника, у которого негодяйство доведено до совершенства. Рассказывая об удачно задуманных и выполненных аферах, Бальзак в «Кодексе» явно восторгается их творцами, хотя, разумеется, обставляет текст всевозможными моралистическими оговорками. Он признается: «Мошенничество требует известной тонкости, изобретательности, ловкости. Мошенник должен придумать план, расставить ловушки. За ним наблюдаешь едва ли не с сочувствием». Все это «отзовется» в многочисленных бальзаковских рассказах о героях-аферистах, и прежде всего в фигуре главного, грандиозного мошенника «Человеческой комедии» — беглого каторжника Вотрена, человека столь же страшного, сколь и притягательного как для читателей, так и для самого автора.
Впрочем, в мошенниках, описанных в «Кодексе», страшного как раз мало. Они грозят не жизни, а только кошельку, и в тоне, каким Бальзак о них говорит, главенствуют, пожалуй, восхищение и зависть. Это тот самый тон, которым сто лет спустя двое русских авторов будут описывать похождения «великого комбинатора». Остапа Бендера мы помянули не всуе. В романе «Жан-Луи», который Бальзак опубликовал в 1822 году под псевдонимом Лорд Р’Оон, упоминается вымышленная книга «Совершенный прокурор» — «сочинение полезнейшее, в котором описаны сто семьдесят два способа честно присваивать себе чужое добро»[6]. В эпизоде из книги Жуи и Жэ «Отшельники в тюрьме» (1823), на который Бальзак ссылается в «Кодексе», один заслуженный грабитель объясняет свои длительные успехи на воровском поприще тем, что он «всегда воровал с уголовным кодексом в руках»[7]. Наконец, и в самом «Кодексе порядочных людей» сказано: «Истинный талант заключается в том, чтобы сообщить воровству вид операции совершенно законной: брать чужое добро нехорошо, на это способен и дурак, умный же человек устроит так, чтобы это добро само приплыло к нему в руки». Трудно, конечно, утверждать, что сын турецко-подданного, который чтил уголовный кодекс и знал четыреста сравнительно честных способа отъема денег, был знаком со всеми этими не самыми популярными французскими книгами; немногим более вероятно, что с ними были знакомы авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Однако сходство интонации налицо.
И это отнюдь не единственная черта «Кодекса порядочных людей», сближающая его с нашим кругом чтения и нашими современными впечатлениями. Оказывается, способы дурить голову обывателям не слишком сильно переменились с 1825 года. Например, вот бессмертная забава: «К сведению простофиль (должен же кто-то позаботиться и о них). В праздничные дни за парижскими заставами, да и на улицах самого Парижа, вашему взору предстают люди, которые, используя вместо стола собственную шляпу или доску, положенную на небольшие козлы, завлекают прохожих азартными играми, устроенными так ловко, что кто-то из зрителей непременно в них играет и выигрывает. Как бы свято вы ни верили в собственную удачу, не вздумайте поставить на кон ни единой монетки».
А вот реклама полезнейших товаров (некоторые из них тоже в своем роде бессмертны): «Держитесь подальше от новых изобретений, таких, как: макассарское масло, порошок для бритья, омолаживающая масса, пробковые пояса-скафандры, кофеварки, трости-удочки, зонтики в жестяных футлярах, стенные кровати, экономические плиты, которые обходятся в сотню раз дороже обычных, камины ценой в сто экю, которые не нуждаются в дровах, искусственный мрамор, бесшовные сапоги и прочее в том же роде. Как правило, все экономические вещи либо дороги, либо неупотребительны».
А вот тоже про рекламу, но на сей раз посвященную исключительно лекарствам: «О врачах ничего дурного лучше не говорить; раз мы живы, то не имеем права жаловаться; тем не менее врачи тоже идут порой на некоторые хитрости и доставляют дополнительный заработок аптекарям. Заметьте, что каждый год в моду входит какое-нибудь особое снадобье: то саго, то салеп. Были годы, когда все нужно было есть с добавлением салепа; потом его заменило саго. Потом все увлеклись аррорутом, потом, с легкой руки Вальтера Скотта, повсюду воцарился исландский лишайник, потом местные пиявки в сочетании с водой из Сены, потом слабительное питье; снадобья меняются, но неизменным остается тот факт, что чем они моднее, тем дороже».
Наконец, вот про рекламу «услуг»: «Итальянский язык за двадцать четыре урока; мнемотехника за двенадцать занятий; музыка за тридцать два урока; чистописание за двенадцать уроков, и проч. Мы не опустимся до комментирования всех этих случаев шарлатанства. Сказанное относится также к портретам за один луидор и два сеанса».
Все в высшей степени знакомо и по-прежнему злободневно, а тот факт, что мы не расплачиваемся луидорами и не учимся чистописанию, — мелочи, не влияющие на суть.
Исследователи «социальных и экономических реалий» в бальзаковском творчестве подчеркивают проницательность писателя, который с первой же страницы утверждает — в своей образной манере — существование в обществе борьбы классов: «Жизнь есть не что иное, как беспрестанная битва между богачами и бедняками». Бальзак в самом деле выказывает в «Кодексе» осведомленность в области новейшей социально-политической литературы: рассуждения о революции, которая произойдет в Англии, «когда масса обездоленных возьмет верх над массой богачей», подтверждают его знакомство с трудами английского экономиста и демографа Мальтуса, а обыгрывание слов industrie (промысел, промышленность) и industriels (промышленники, промышляющие), возможно, указывает на недавнее прочтение трудов утописта Сен-Симона, чьи книги «О промышленной системе» и «Катехизис промышленников» вышли незадолго до публикации «Кодекса», в 1822 и 1824 годах (впрочем, если Бальзак в самом деле отсылает читателей к Сен-Симону, то отсылки эти сугубо иронические и не слишком лестные: Сен-Симон действительно ставит промышленников очень высоко, однако его промышленники — люди серьезные и промышляют вовсе не тем, чем зарабатывают на жизнь персонажи «Кодекса»).
Осведомленность Бальзака — вещь, разумеется, ценная, но скорее для историков.
Наличие в «Кодексе порядочных людей» множества «предбальзаковских» мотивов и деталей, которые потом «отзовутся» в «Человеческой комедии», — вещь, разумеется, интересная, но скорее для литературоведов.
А вот то, что едва ли не каждый параграф «Кодекса» — блестящий и остроумный афоризм, а зачастую еще и мудрый совет, не утративший актуальности по сей день, — это вещь, важная для всякого читателя. Конечно, «Кодекс порядочных людей» написан второпях, и сам Бальзак не считал эту книгу достойной того, чтобы выставить на ее обложке свое имя. Однако пренебрежительное отношение к «Кодексу», продемонстрированное, например, Стефаном Цвейгом, который в своей биографии Бальзака не находит для характеристики этого и ему подобных сочинений иных слов, кроме «позор» и «проституция», несправедливо. Другой биограф, Андре Моруа, назвавший «Кодекс» записной книжкой начинающего автора, где содержатся зародыши будущих романов, судил куда более здраво. В «Кодексе» Бальзак не только накапливает сюжеты для будущих произведений, он вырабатывает интонацию — тот самый иронический, чуть циничный тон, каким написана «Физиология брака», выпущенная в самом конце 1829 года, а ведь этой книги Бальзак вовсе не стыдился, и она занимает законное место в «Человеческой комедии», в разделе «Аналитические этюды».
