Здесь следует еще кое-что пояснить, обратившись к Н. Мейлеру: «Я создал мужчину, более мужественного и более сильного, чем я сам. И чем больше я преуспевал, тем отчетливее вырисовывался мой собственный портрет». Конечно, хотелось создать свой портрет, раскрасить себя новыми идеями, приодеть в свежие слова, опутать многозначными ассоциациями. Отчасти так и получилось, но чем дальше продвигалась работа, тем острее осознавалась недостаточность собственного опыта. Когда человек говорит о себе, он впадает в ловушку преувеличений, хочет стать более мужественным или сентиментальным. Часто оказывается, что в пейзаже индивидуальной биографии бурное море по меньшей мере не уместно, а красивые бицепсы – мечтательно. Поэтому пришлось расширить повествование за счет обозрения куда более пространного и драматического материала.
Все, что описано в данной книге, основывается на обобщении опыта не менее тридцати мужчин, несхожих по темпераменту и жизненному опыту. Один, к примеру, на днях подрался со своим психоаналитиком, поединок случился на славу, бессловесный и жестокий, – фрейдист оказался не из слабого десятка, можно сказать ницшеанец. Второй недавно купил жилплощадь. Двенадцатый уже накопил на две трети квартиры. У шестнадцатого намерения не совпадают с ожиданиями. Его приятель, который на своей даче построил забор, что твоя Кремлевская стена, не сомневается: «Каждому мужчине нужна хорошая женщина, а когда он ее находит, ему нужна плохая женщина». Третий меланхолично признался, что жизнь – это свобода распоряжаться отбросами жизни. Четвертый устал от чувств и решил разменять очередной душераздирающий роман на серию девушек, очень милых и чуть печальных. Пятый, наоборот, влюбился и, неохота в этом признаваться, восхищается бессердечием своей избранницы. Шестой, как выругается матом, сразу же себя одергивает: хватит, мол, философствовать. Седьмой пишет мудреные труды, слушает Колю Расторгуева, Вагнера и Баха. Восьмой убежден, что жизнь поначалу похожа на ежа и потом похожа на ежа. Мужчины от девятого до пятнадцатого любят деньги и респектабельность, с шестнадцатого до двадцать пятого – почти все доктора разных всяких наук, борются с меланхолией, сочиняют научные трактаты, упорно доказывая себе, что умеют сочинять трактаты и бороться с меланхолией. Двадцать шестой почему-то убежден, что душа его превратилась в материал, из которого делают гвозди. Следующий признался: чем старше становишься, тем труднее давать советы. Оставшихся троих автор не видел давно, но, тем не менее, признателен им за то, что когда-то они были чуть-чуть очень большими друзьями.
Эти мужчины отчаянно верны женам и отчаявшиеся гулёны. Некоторые вдохновенно рассуждают о симулякрах, другие до сих пор не прочитали «Чиполлино». Они не всегда добры, отчасти порядочны, сентиментальны и жестоки. Книга обобщает их опыт и лишь частично – жизнь самого автора. Джентльменская этика не позволяет назвать их пофамильно, да это, собственно, и не важно. Ведь задача была рассказать о мужчинах, которых объединяет многое – они все отметились на верстовых столбах жизненных кризисов, им есть что рассказать. Более важно иное: они все хотели стать (и, быть может, стали) настоящими мужчинами. Найти в этом мире тридцать мужчин, настоящих, без дураков, это уже не мало.
Пожалуй, главная причина обращения к теме (определим ее как лечебную) в следующем: может быть, этот скромный эскиз проблемы побудит кого-либо более внимательно и добросовестно посмотреть на собственную жизнь, на самого себя и ближнего своего. Первостепенное назначение этой книги, как, впрочем, и всей культуры, – лечить души тех, у кого есть мозги. Хотя не следует обольщаться. Ограничимся надеждой, что данная книга исполнит свое профилактическое назначение и побудит кого-нибудь осмысленнее проникнуться проблемами самого себя и ближнего.
Чего не будет в книге – так это гороскопов, с их подстрекательством следовать предписанному будущему и идеей уравнять мироздание с работным домом, в котором все трудятся по расписанию, составленному невидимым начальством. Человек имеет право на импровизацию. Вот и пусть пользуется этим правом.
Автор отказался от разворачивания эффектных фрейдистских инстанций («оно», «я», «сверх-я») и разнообразных механизмов их осуществления (цензура, сублимация и т. д.). Обращение к понятийному аппарату Фрейда, без сомнения, создает удобное поле для психоаналитических экзерсисов, но, сводя образ человека исключительно к анализу его внутренней структуры, игнорирует богатейшую палитру прочих раздражителей. Так что, при всем уважении к З. Фрейду, пришлось несколько его редуцировать, точнее, даже не его, а неофрейдизм, который, будучи сведенным в популярном изложении к безграничному ассортименту лукавых формул, оказался равно применимым для анализа как возрастных переживаний, так и шизофренических фобий.
Еще одно обстоятельство частичного отказа от неофрейдизма. Редкий фильм, особенно голливудский, обходится без апелляций к фрейдизму. Всевозможные монстры выясняют на экране, отчего они такие неудачные и из чего же все-таки на самом деле сделаны девчонки и мальчишки. Добропорядочному семьянину внушаются подозрительные мысли и побуждения. В популярном изложении психоанализ превратился в оправдание профессиональной деятельности садистов-гурманов. И волосы встают дыбом при малейшей попытке применить к себе даже самую скромную психоаналитическую идею. Кинематограф неутомимо эксплуатирует З. Фрейда, обнаруживая в его учении броский заменитель социальных проблем. Кто ж нынче станет оспаривать безусловное: комплексы, порожденные детскими переживаниями, представляют собой куда более существенные причины неудовлетворенности героя, чем, к примеру, неимение средств к существованию.
Однако всякая теория (Фрейда, либо кого еще) сужает рамки исследования. Фрейд удобен для построения эффектных концепций, нередко и для разгадывания произвольных ассоциаций, он незаменим для вычитывания из безропотных сюжетов реальности самых воинственных и душераздирающих смыслов. В то же время хотелось бы некоей иллюзии справедливости. Один из героев А. Мёрдок замечает: «Любую историю можно ведь рассказать по-разному, и есть какая-то справедливость в том, чтобы нашу рассказывать цинично… Сами факты уже предосудительны». Подразумевается, что историю человека без труда можно интерпретировать в мазохистском, фаллически-нарцисси-ческом, шизофреническом духе. Но таким ключом не открыть дверь в тайну человеческого существования. По большому счету человек не сводим к властному сюжету психоаналитических штудий и много богаче всякой обобщающей схемы.
Цель книги – объединить, насколько это возможно, различные дисциплинарные подходы, выявить культурно-антропологические параметры проблемы жизненных кризисов, соотнести характер возрастного переживания с поэтикой общечеловеческого; сегодня человек поставлен перед проблемами, не решаемыми в рамках одной научной дисциплины, как бы привлекательно и авторитетно ни смотрелись эти решения в серьезных таблицах и монументальных формулах.
Выявляя характерные философские синдромы кризисного возраста, необходимо определиться с подходами, позволяющими дать явлению корректный комментарий. Онтогенез мифологемы возраста возможно реконструировать с помощью весьма широкого ассортимента методик, среди которых наиболее предпочтительны историко-литературная, философская, идеологическая. Для большей корректности исследования следует расширить интерпретационное поле, включив в него также индивидуально-психологический подход, позволяющий исследовать модусы культурно-исторического феномена.
В книге о возрастных драмах мужчины даны некоторые рекомендации, как преодолевать кризисное мироощущение. Признаем, что эти назначения не претендуют на всеобщность, и все же они обязательно будут, чтобы любой читатель мог чему-нибудь научиться и окончательно не заплутать в лабиринте своих печалей. Книга отчасти напоминает учебник, этакий компендиум представлений о разных возрастах, который не нужно помечать специальным грифом министерства образования. Жизнь сама все пометила грифами прожитых человеком лет.
Рубрика «Доска почета» ведет учет личностей-феноменов, которые к определенному возрасту прервали линейную последовательность банальной биографии и заявили о себе во всю мощь жизненного вдохновенного творчества. Раздел «Приходно-расходная книга жизни» включает события, в которых коэффициент преломления времени в отдельной биографии проявляется наиболее ярко. В рубрике «Скорбные даты» присутствуют, как правило, громкие и хрестоматийные имена. Здесь же дан список людей, которых жизнь не одарила долгими летами. Пусть это не смущает читателя, ведь великие люди в отпущенные им жизненные сроки умудрялись совершить невероятное. Редко кто из ушедших в мир иной до 40 лет сделал это добровольно. М. Монтень, размышляя о возрасте и обильно цитируя древних, развивает мысль о тщетности человеческой мечты: исполнив отведенное судьбой или Богом, умиротвориться и умереть от старческого истощения сил. Философ отстаивает известное с древности положение, что смерть подстерегает человека в любой момент, нисколько не сообразуясь с людскими представлениями о естественном возрасте угасания: «Умереть от старости – это смерть редкая, исключительная и необычная. Это исключительный дар, которым природа особо награждает какого-нибудь одного человека на протяжении двух-трех столетий, избавляя его от опасностей и трудностей, непрерывно встречающихся на столь долгом жизненном пути».
