________
Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, мое счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоем плече, ты что-то говоришь, смеешься. Беру твою руку к губам — отнимаешь — не отнимаешь — твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение — смех стих, слов — нет — и ближе, и глубже, и жбрче, и нежней — и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.
Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, — вспомни. Прикосновение губ к груди <…>
Друг я вся твоя.
_______
А потом будешь смеяться и говорить и засыпать, и когда я ночью сквозь сон тебя поцелую, ты нежно и сразу потянешься ко мне, хотя и не откроешь глаз.
М.
<23-го сентября 1923 г.>
<…> Сегодня буду читать Вам Волконского. Чувство, что это — на каком-то другом языке — я писала. Вся разница — в языке.
Язык — примета века. Суть — Вечное. И потому — полная возможность проникновения друг в друга, вопреки розни языка. Суть перекрикивает язык. То же, что Волконский на старомодно-изысканном своем, державинско-пушкинском языке — о деревьях, то же — о деревьях — у Пастернака и у меня — на языке своем. Очную ставку, — хотите? Каким чудом Волконский ПОНИМАЕТ и меня и Пастернака, он, никогда не читавший даже Бальмонта?! (Радзевич, Радзевич, дело не в стихотворной осведомленности! Вы к Rilke не были подготовлены, Rilke пришел и взял Вас, поэты — это захватывает, к ним не готовятся и с ними не торгуются!)
От писем Волконского во мне удивительный покой. Точно дерево шумит. Поймите меня в этой моей жизни <…>
М.
Дольние Мокропсы, 21-го июля 1924 г.
Милая Адя,
Первая ночь в новом логове. Потолок косой, стены кривые, пол и постели — горбатые. Но вне дома — чудесно: огромный двор, мощенный камнем, проросшим травой, нагромождение нелепых построек, сарай, через который входишь в сад, — сад заглохший, весь из дикостей, каменная ограда, под ней — железнодорожное полотно. Поезда свистят и ревут весь день.
Нынче уже были на реке, с этого берегу она лохматая и глубокая: под огромными акациями, каменистая, не-купальная. Крутая тропинка над отвесом (NB! все письмо из над и под!) — совсем по отвесу.
Если не на реку — в поле. Поля в снопах, слепят.
________
Расставались мы с Иловищами трагически: Тарзан рвался, хозяйка (по Алиному 3-летнему выражению) «ревела и рыдала», раскачиваясь наподобие раненой (в живот!) медведицы, махала нам рукавом и фартуком. Пришедшие «перевозить» С<ергей> Яковл<евич>, монах и жених[21] (Рудин, — но невеста выходит за другого) шли пустые, вещи ехали на телеге, увенчанные безмолвствующей Алей. (Она ехала Вшенорами, мы спускались нашим отвесом.) И вдруг — уже у кирпичного завода — оклик: «М<арина> И<вановна>!». Поднимаю глаза: белым морским видением — Слоним! Взирает с холма. Оказывается, направлялся в Иловищи и выглянул на голоса.
Привез Але: куклу, постель и ванну. Кукла румяная, ванна розовая, постель — вдвое меньше спящей, т. е. Прокрустово ложе. А мне — талисман: египетское божество: печать. Играла им вчера в траве. (NB! Для того, чтобы боги нами не играли, нужно ими играть!) Провели все вместе целый день, вспоминали Вас.
На вокзал не приехала не из равнодушия и не из лени: с тех пор как надорвалась, сразу растрясаюсь, — вроде святого, держащего в руке свои же внутренности.
Милая Адя, у меня к Вам просьба: если задержитесь в Париже, возьмите, вернее: извлеките у Невинного.[22] Илиаду в переводе Гнедича и Одиссею (кажется, завез и ее) и пришлите мне сюда, на время, — особенно Илиаду! Извлечь будет нелегко, надеюсь на Вашу лесную хитрость.
Адр<ес>: Р. Р. Černošice, Dolni Mokropsy, č. 37, u pani Lopalovoj — Praha.
Вышлите непременно заказным, расход верну О<льге> Е<лисеевне>.
________
Шлю Вам привет. Простите за кляксы. Новые чернила.
ЭНТА НИПРАВДА, ЕНТО ГНУСНЫЙ НАКЛАКСАЛ. ТИЛОУНИСЕК.[23]
МЦ.
Р. S. Аля действительно написала Вам письмо, которое потеряла. Просит удостоверить.
<1924>[24]
Дорогая Адя, на днях в Праге встретила с Алей Самойловну,[25] — кинулась к нам, как к родным. Я спросила, исполнила ли она поручение Вашей мамы, она сказала, что да, но что В<иктор> М<ихайлович>[26] сейчас сам без денег. Одета была и выглядела как-то по-цирковому, — не знаю, в чем дело, — вроде жены содержателя цирка (в штанах), или глотательницы шпаг. Недавно на вечере XVIII в. в «Едноте» видела, из знакомых, еще жену Я<ков>лева[27] (моей bкte noire,[28] т. е. той белобрысой бестии из Пламени![29]) — была со мной крайне ласкова и сказала, что перевела один мой стих на французский. Я изъявила удивление.
Невинный зачах, т. е. я его не вижу, п. ч. в «Воле России» не бываю. Запугала его вшенорской грязью и необходимостью мужских ботиков («калоши затонут!»). Адя, не видели ли Бахраха? Пусть О<льга> Е<лисеевна> проинтервьюирует его на мой счет, посмотрим, какую морду сделает. Толстеют ли дети Карбасникова?
Целую Вас.
МЦ.
<29 декабря 1924 г.>[30]
Катя Р<ейтлингер> поехала через Голландию, но на обратном пути (около 10-го и 12-го) возможно, что будет в Париже. Адр<ес> Ваш у нее есть.
Дорогая Адя, передайте маме, что деньги посланы (вчера, 28-го, через банк). Целую Вас, поправляйтесь.
МЦ.
Вшеноры, 24-го февраля 1925 г.
Дорогая Адя,
Тщетно стараюсь узнать у О<льги> Е<лисеевны>, получили ли вы доплату за январское иждивение. Деньги были посланы через знакомую Кати Р<ейтлин>гер, она должна была не то передать, не то переслать их. Цифра, помнится, 70, сейчас не помню, крон или франков. (Можно установить. Думаю — франков.) Пишу об этом О<льге> Е<лисеевне> уже третий раз — и безответно. Если деньги не дошли, взыщу с Кати, или с дамы, — пусть О<льга> Е<лисеевна> не думает, что пропажа отзовется на мне: из-под земли достану!
Второе: безотлагательно — открыткой — сообщите мне имя-отчество Розенталя.[31] Не могу (неприлично!) просить о помощи, не зная, как зовут. Я бы не дала, к чертям послала.
Прочли ли мою «Полотерскую» в В<оле>Р<оссии>? «Мтлодец» выходит «на днях». Пришлю Вам Вашего собственного. У Али к нему — чудесные иллюстрации, вообще начинает рисовать хорошо.
«Мальчик Георгий»[32] похож на того, спящего, — помните в Кинской заграде[33] в этнограф<ическом> отделении, где набитые лошади? Тоже спит в корзинке. Коляска, обещанная волероссийцами, что-то не едет и «мальчик Георгий» (помните Шебеку?[34] если не читали, О<льга> Е<лисеевна> пояснит) похож на Моисея.
________
О смерти Кондакова я уже писала. Совпадение: в вечер дня его смерти (умер ночью) к нему пришли родственники[35] покойного проф<ессора> Андрусова с просьбой выбрать для памятника крест. Старик долго выбирал и наконец остановился на восхитительном византийском. — «Вот — крест! Когда я умру, поставьте мне такой же».
Умер через несколько часов.
Теперь дело за деньгами. Ученики (небольшая группа верных, в том числе и С<ережа> сами хотят ставить. Несли его гроб на плечах через весь город, С<ережа> впереди — хоругвь, такую тяжелую, что пришлось нести на плече, как винтовку. Одному, очень сдержанному, на кладбище сделалось дурно. Увезли.
________
Помните лекцию на франц<узском> языке? Медлительность и точность речи? Странное слово «скарамангий»? (визант<ийская> одежда). Дрожащие руки его ученика Беляева,[36] зажигавшего волшебный фонарь? Скачущие картины?
И — потом или до? — еврейское кладбище, на котором мы — были или не были? И весь тот туманный день?
Где сейчас Кондаков? Его мозг. (О бессмертии мозга никто не заботится: мозг — грех, от Дьявола. А может быть мозгом заведует Дог?)
Иногда вижу чертей во сне, и первое ласкательное Георгия — чертенок.
Целую Вас, милая Адя, не забудьте ответить на мои вопросы. С<ережа> затонул в экзаменах, всплывет — напишет.
МЦ.
Вшеноры, 1-го апреля 1925 г.
Дорогая Адя,
Из всех девочек-подростков, которых я когда-либо встречала, Вы — самая даровитая и самая умная. Мне очень любопытно, что из Вас выйдет. Дарование и ум — плохие дары в колыбель, особенно женскую, — Адя, хотите формулу? Все, что не продажно-платно, т. е. за все, что не продаешь, платишь (платишься!), а не продажно в нас лишь то, чего мы никак — ну, никак! — как портрет царя на советском смоленском рынке — несмотря на все наши желания и усилия — не можем продать: 1) никто не берет, 2) продажная вещь, как собака с обрывком веревки, возвращается. Непродажных же вещей только одна: душа.
