Посылая Кастелли столь важное послание, Галилей, конечно, понимал, что оно будет ходить по рукам во множестве копий. Так и случилось, причем одна из копий даже пересекла Ла-Манш и попала в руки Фрэнсиса Бэкона253.
14 декабря 1613 года, в тот же день, когда Кастелли отправил Галилею письмо с описанием пизанского диспута, генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива254 разослал послание, в котором настаивал на необходимости излагать натурфилософию в иезуитских школах по Аристотелю. Генерал, видимо, рассматривал борьбу с новыми астрономическими (и вообще с натурфилософскими) идеями как «второй фронт» борьбы с еретиками. А поскольку генералы, как справедливо заметил У. Черчилль, всегда готовятся к прошлой войне, то Аквавива воспользовался проверенным методом – все новое запретить. Его требование твердо оборонять натурфилософские позиции Аристотеля, реконструированные в XIII веке святым Фомой, в первую очередь касалось тех братьев-бойцов Общества Иисуса, которые сражались на передовой, то есть в учебных аудиториях. Предписание Аквавивы возымело действие. 20 июня 1614 года римский друг Галилея Джованни Барди передал ему слова отца Гринбергера, сменившего в Collegio Romano отца Клавиуса после его кончины 6 февраля 1612 года, что отныне он обязан следовать Аристотелю, хотя сам он понимает, как во многом тот ошибался255.
Все это происходило как раз в то время, когда Галилей все более убеждался в истинности коперниканской космологии, о чем он писал 12 марта 1614 году Джованни Бальяни:
Что касается мнения Коперника, то я действительно считаю его достоверным, и не только на основании наблюдений Венеры, солнечных пятен и Медицейских звезд, но и по многим иным причинам, а также на основании многого того, что мне удалось открыть и что представляется мне решающим (concludente) [аргументом]256.
Письмо это представляет интерес и с другой точки зрения – в нем Галилей упоминает (впрочем, весьма глухо) о своем несогласии с космологической моделью Тихо Браге257. Модель эта редко упоминалась Галилеем258, иногда (особенно до 1619 года) он строил свои рассуждения так, как будто ее и вовсе не существовало. Бьяджоли объясняет это тем, что для Галилея «система Тихо вовсе не была системой», а представляла собой «некий кусочек астрономической мозаики, которая не шла ни в какое сравнение с тем, что сделали Птолемей или Коперник»259, а потому главная забота Галилея (особенно после увещания 1616 года) состояла в том, чтобы гипотеза Тихо «не стала канонической для астрономов-католиков»260. И более всего тосканского ученого беспокоило, как бы Тихо не стал parton saint астрономов-иезуитов.
К концу 1614 года, после некоторого затишья, противники Галилея заметно оживились. Самое драматичное событие произошло в четвертое воскресенье рождественского поста – 21 декабря 1614 года, ровно год спустя после написания Галилеем письма Кастелли.
В этот день доминиканский монах Томмазо Каччини, выступая с проповедью в Санта-Мария-Новелла – главной церкви Флоренции, публично обвинил Галилея, его сторонников и вообще всех математиков в ереси. По одной из версий происшедшего, Каччини начал словами из Деяний святых Апостолов: «Мужи Галилейские (viri Galilei)! Что вы стоите и смотрите на небо?» (Деян. 1:11). И далее падре стал распространяться о том, что математика – наука дьявольская и все математики должны быть изгнаны за пределы христианского мира261. В качестве же главного аргумента против учения Коперника Каччини приводил фрагмент книги Иисуса Навина:
…И сказал [Иисус Навин] пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день?» (Иис. Н. 10:12 – 13).
Здесь необходимо сделать пояснение. Разумеется, никаких протокольных записей проповеди доминиканца не велось и информацию о том, что именно было им сказано, можно почерпнуть только из переписки Галилея, точнее, из ответов его корреспондентов, поскольку письма самого Галилея с пересказом проповеди Каччини не сохранились. Но в любом случае поступок доминиканца имел скандальный характер, как и сам фра Томмазо, который ранее уже получил взыскание от болонского архиепископа за несдержанность.
Обращает на себя внимание выбор Каччини адресатов его критики – это не философы, не натурфилософы, но именно математики. (Напомню, что официальный титул Галилея – Filosofo e Matematico Primario del Granduca di Toscana.) Конечно, астрономия относилась к числу математических наук, но, полагаю, расчет Каччини состоял в другом: он знал, что в представлении его слушателей придворный математик – это прежде всего составитель гороскопов, астролог-«звездочет»262. Астрологическая же практика (равно как и теория) официальной церковью, мягко говоря, не поощрялась, и доминиканцы, с особым рвением исполнявшие взятую ими на себя роль «псов господних» (domini canes на латыни), нещадно преследовали всякую магию, астрологию и прочее. Тонкие астрономические материи прихожанам вряд ли были понятны, а вот обвинение в колдовстве или в оккультизме неясностей у паствы не вызывало.
Итак, 21 декабря 1614 года Каччини обрушился с церковной кафедры на всех вообще математиков и астрономов, причем в первую очередь это был выпад против Галилея, хотя его имя и не упоминалось. Вполне возможно, что Каччини был как-то связан с антигалилеевой «голубиной лигой». На это указывает письмо, которое фра Томмазо получил от своего родного брата Маттео (письмо датировано 2 января 1615 года).
Я узнал об одной истории, касающейся Вашего Преподобия, – писал Маттео, прослышав о Tommaso’s oratorical venture (как выразился Сантильяна), – коя меня удивила и расстроила. Вы должны знать, что слухи о случившемся дошли сюда (в Рим. – И.Д.), и Вы получите такой нагоняй, что пожалеете о том, что научились читать. <…> Это каким же надо быть идиотом, чтобы плясать под дудку этих мерзких голубей или кого-то там (da piccione, da coglione, o da certi colombi).
Разве Вам недостаточно прошлых неприятностей, и Вы так ничему и не научились? Брат Томмазо, репутация правит миром, и те, кто позволяет себе подобные выходки (coglioneria; букв. чушь, ерунда; ляп. – И.Д.), теряют свое доброе имя263.
Выступление Каччини не получило одобрения и у некоторых доминиканцев. Так, отец Луиджи Маррафи, один из генеральных проповедников (predicatori generali) ордена, послал Галилею письмо (10 января 1615 года) с извинениями и сожалениями по поводу случившегося.
К несчастью, – писал Маррафи, – я должен отвечать за все те идиотства (bestialità), к которым тридцать или сорок тысяч наших братьев могут иметь или действительно имеют отношение264.
18 марта 1615 года Кастелли сообщал Галилею, что отец Гори, проповедник Пизанского собора, «порицал и порицает скверные слова (brutto termini) отца Каччини»265.
И, разумеется, Галилей получил поддержку от друзей. 31 декабря 1614 года Кастелли, находившийся тогда в Пизе, сообщая о своих астрономических наблюдениях Юпитера, добавляет:
…Что касается этих разбойников и погромщиков, обрушившихся на математиков, то не знаю, что и сказать. Насколько мне известно, отец Лорини, находящийся сейчас здесь, не одобряет того, что этот добрый пастырь (buon Padre) позволил себе такую выходку. Как бы то ни было, прошу Вас при первом же случае довести до сведения Его Светлости, что число таких разбойников здесь все возрастает, так что я не смогу прибыть на карнавал <…>. Быть может, господа противники, которые тут у меня под боком, будут принуждены отнестись к нашим доводам с уважением, если уж они не в состоянии их понять. <…> Но будем терпеливы, тем более что эта нахальная выходка не первая и не последняя266.
В бумагах Галилея сохранилось также письмо, на обратной стороне которого он написал «князь Чези», хотя текст написан не рукой князя (скорее всего, под его диктовку)267. Этот документ дает богатую информацию о ситуации, сложившейся после выступления Каччини. Текст выдает в авторе человека трезвомыслящего, циничного и весьма искушенного в искусстве интриги. По сути, это письмо-инструкция, где детально расписано, что, в какой последовательности и как надо делать Галилею:
Мне известно крайне нахальное поведение человека [Каччини], посмевшего выступить с заявлениями, о которых Вы мне сообщили. Конечно, все это должно Вас очень раздражать. Но я сомневаюсь, чтобы при нынешнем положении дел при дворе Вы могли добиться того что нужно, если проявите свое раздражение. Быть может, у противников только прибавится смелости, если не действовать с большой предосторожностью.
