Отношение Чернышевского к активной борьбе было неоднозначным. Он требовал послать в Лондон к Герцену эмиссара: как можно призывать молодых людей в России к активной деятельности, а самому отсиживаться в безопасности в Англии? Сам Чернышевский был очень осторожен. Несмотря на то что большинство прокламаций с призывом к восстанию приписывается ему, нет никаких доказательств его авторства. Однако его влияние заметно практически во всех манифестах. Этот ученый муж становится в 1861 году, наряду с помощником и ближайшим другом Добролюбовым (который умер в том же году), вдохновителем и руководителем революционного движения.
Существует серьезное свидетельство причастности Чернышевского к серии революционных воззваний. Они были адресованы студентам, солдатам и крестьянам. Воззвание к крестьянам, составленное простым, доступным для народа языком, вышло из-под пера самого Чернышевского. «Барским крестьянам (фактическое освобождение крестьян произошло лишь в 1863 году) от их доброжелателей поклон» – так начиналось воззвание. По сути, освобождение от крепостничества оказалось обманом. Кто несет за это ответственность? Только бюрократический аппарат и аристократия? Но ведь и царь является помещиком, так почему бы ему не соблюдать интересы помещиков? Когда же на самом деле крестьяне станут свободными? Когда они смогут распоряжаться собой по своему усмотрению, когда не надо будет платить налоги, когда не придется, бросив семью, служить десятками лет в армии? Как это сделать? С помощью революции. Пусть крестьяне посовещаются между собой, переговорят с братьями, которые служат в армии, и готовятся к знаменательному дню. А до этого они не должны предпринимать несогласованных, отдельных выступлений против правительства. Революция только тогда будет успешной, когда движение примет массовый, общенациональный характер.[40]
Трудно понять мотивацию поведения Чернышевского в 1861—1862 годах. Он сознательно стремился к мученической смерти, надеясь на ожидаемую в ближайшем будущем революцию, или просто был уверен, что его предупреждение сохранять терпение и доброе имя защитят от ареста? Вероятно, и то и другое. Члены правого крыла заходились в крике, что Чернышевский является духовным вдохновителем, если не реальным создателем революционных воззваний. Известна история, как генерал-губернатор Санкт-Петербурга князь Суворов, слывший либералом, а в некоторых кругах даже предполагалось, что он станет главой революционного режима, направил к Чернышевскому агента с паспортом и советом отправиться за границу. Но в 1860-х годах политическая эмиграция не имела ничего общего с тем, во что она превратилась при Ленине, когда мощное международное движение поддерживало русских товарищей, помогало скрываться и при необходимости легко попадать в Россию. Теперь даже космополит Герцен с его богатством влачил жалкое существование за границей, и его огромному влиянию в России пришел конец, поскольку у него не сложились отношения с новым поколением. Таких истинно русских революционеров, как Чернышевский, было немного. Он остался в России.
Весной 1862 года в столице произошло несколько серьезных пожаров. Реакционная пресса обвиняла в них «нигилистов» (тон прокламации «Молодой России» не исключал, что ее авторы могут прибегнуть к поджогам). Радикалы возражали, заявив, что это работа провокаторов правых, и утверждали, что в некоторых провинциальных городах помещики сами поджигали дома, чтобы не допустить освобождения крестьян. Так это было или нет (деревянные дома не обеспечивались необходимой защитой от пожаров), но началась активная кампания против революционеров; известные или предполагаемые зачинщики были взяты под усиленный надзор. Власти закрыли публичные читальные залы, несколько школ и петербургский шахматный клуб, все те места, которые предположительно были отравлены духом нигилизма и являлись местом встреч радикальной интеллигенции. «Современник» на восемь месяцев был запрещен. Чернышевский, давно находившийся под надзором Третьего отделения, был, естественно, арестован. Пока шло «расследование», он провел два года в Петропавловской крепости. С юридической точки зрения ему не могли быть предъявлены никакие обвинения в подрывной деятельности. Наконец, с помощью сфабрикованных доказательств, в 1864 году был оглашен приговор: Чернышевский приговаривался к семи годам каторжных работ. В действительности же только в 1883 году Чернышевскому, сильно подорвавшему здоровье на каторге, было позволено вернуться в Европейскую Россию.
Перед отправкой в ссылку Чернышевского подвергли «гражданской казни». Эта варварская процедура проходила в присутствии публики. Осужденный с табличкой «государственный преступник» на груди всходил на эшафот. Его привязывали к позорному столбу и зачитывали приговор, после чего преступник вставал на колени и над его головой ломали шпагу. Затем, закованного в кандалы, его возвращали в тюрьму. По-разному описывается реакция зрителей на «казнь» Чернышевского. Большинство очевидцев подтверждали, что некоторые представители интеллигенции аплодировали Чернышевскому во время этого ужасного испытания. Но есть одно свидетельство, что группа рабочих освистала заключенного. Для масс Александр все еще был царем-освободителем.
История мученичества Чернышевского объясняет чувство некоторой неполноценности, которое русские либералы всегда ощущали в отношениях с многочисленными радикально настроенными соотечественниками. Перед лицом многочисленных жертв и страданий казалось недостойным осуждать революционера за безрассудность или останавливаться на художественных недостатках его литературного творчества. Этот кроткий человек одержал победу не только над режимом, который ненавидел всеми фибрами своей души, но и над умеренными, которые осуждали его убеждения. Чернышевский, его соратники и последователи, по-видимому, заставили власти действовать теми же варварскими методами, которые свели к минимуму значимость основных социально-политических реформ времен правления Александра, и тем самым препятствовали просвещению и конституционализму, сулившим спасение России.
Находясь в заключении в Петропавловской крепости, Чернышевский написал роман «Что делать?». Поскольку роман сыграл важную роль в формировании русских революционеров и во многом объясняет психологию политического радикализма 60-х годов, следует остановиться на нем более подробно.
Если бы не натурализм, «Что делать?» имеет все основания считаться слабым романом: нежизненные ситуации и характеры, отсутствие литературного стиля, излишняя нравоучительность и морализирование. Полученное Чернышевским духовное образование объясняет бесконечные призывы, разглагольствования и намеки «проницательному читателю», что невыносимо даже для наиболее терпеливых читателей. Роман вышел в период наибольшего расцвета русской прозы, и немудрено, что современного читателя удивляет его шумный успех. Эта бессмысленная, скучная и пустая книга вызывала глубокий интерес у молодого поколения, которое сравнивало ее с произведениями Толстого, Тургенева, Достоевского и других необычайно талантливых и интересных писателей, находившихся в расцвете творческих сил. Понятно, что радикалы были вынуждены защищать роман Чернышевского. Герцен, чувствуя определенную ответственность за арест Чернышевского, похвалил роман за «удачные намеки». Признанный в России теоретик марксизма Плеханов обвинил критиков романа в «мракобесии». Некоторые, не имея художественного вкуса, утверждают, что роман «Что делать?» нельзя сравнивать с «Анной Карениной», но можно с романами Вольтера. Но сравнение с «Кандидом» так же немыслимо, как и с шедевром Толстого. Однако Плеханов писал: «Мы все вынесли (из романа) невероятную силу и веру в лучшее будущее». И далее: «С момента, как в России появился печатный станок, и до настоящего момента Плеханов писал это в конце XIX века ни одна печатная книга не имела такого успеха, как «Что делать?».[41]
В основе романа лежит история «новой женщины», Веры Павловны. Мать героини – злобная, неискренняя женщина, а отец – слабовольный, пресмыкающийся перед начальством и женой. У воспитанной в деградирующей буржуазной среде Веры удивительным образом развивается социальное сознание и независимость. От попытки матери выдать ее замуж за богатого, пошлого… дрянноватого бездельника ее спасает счастливый случай в лице нищего студента Лопухова, подрабатывающего частными уроками. Лопухов женится на Вере, спасая ее от ненавистного окружения, вытаскивая из «подвала». Совершенно ясно, что Лопухов является «новым человеком», сторонником «разумного эгоизма», носителем передовых идей в части эмансипации женщин и брака. Союз Лопухова и Веры всего лишь формальность в глазах закона. У каждого своя спальня, каждый может принимать друзей, не заручаясь согласием другого. Все разговоры, всякое общение проходят на нейтральной территории, в гостиной, где они собираются, пьют чай и ведут бесконечные разговоры на темы житейской философии. Конечно, это брачное сосуществование время от времени нарушается интимными отношениями, но не это главное. Их брак – один из тех условных союзов, которые в 60—70-х годах «передовые» девушки заключали ради того, чтобы избежать родительской опеки, и в которых «муж», по крайней мере теоретически, не предъявлял никаких требований к «жене». Нет ничего странного в том, что Вера Павловна влюбилась в лучшего друга Лопухова, тоже «нового человека», Кирсанова. Лопухов оставляет жену, чтобы она могла вместе с его лучшим другом обрести супружеское счастье, и геройски пускает себе пулю в лоб. Он действительно это делает? Сначала Веру Павловну, а затем и читателя уговаривают, что Лопухов инсценировал самоубийство и уехал за границу. В книге роль греческого хора отведена нашему другу Рахметову. Это он объясняет печальной «вдове» великодушный поступок мужа, советует отправиться к настоящему возлюбленному и ругает, что, погрузившись в личные проблемы, она пренебрегает общественными обязанностями. Конец истории? Нет. Спустя несколько лет на сцене появляется таинственный «североамериканский» Бьюмонт и женится на пациентке Кирсанова, ставшего к этому времени известным врачом. Молодожены поселяются вместе с Кирсановыми и «живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно». Проницательный читатель не нуждается в пояснении, кем в действительности был этот подозрительный североамериканец.
