Под рукой оказалась «муха», взведенная, но не отстрелянная. Присев за камнями, я выстрелил в «духовское» укрытие.
– Бу-бух!!! А-а-а. Аллах-акбар. А-а-аа!!!
Крики и стоны раненых. Может, кого и убил. Человек пять-шесть наших вели огонь по скоплению мятежников на вершине, остальные солдаты ползком вытягивали раненых и убитых.
К нам подполз здоровенный сержант.
– Ты кто? – спросил я у него.
– Я – Карабод, сержант, зам. комвзвода.
– Как все получилось? Куда вы бежали?
– Мы утром вылезли туда, где сейчас «духи» окопались. Поставили пулемет, бахнули по какому-то пастуху. Нам нужно было еще чуть дальше пройти: вся рота сидит через ущелье за изгибом. Только двинулись, по нам как дали из миномета и гранатометов. Стреляли снайперы! Старшего лейтенанта сразу снесло пулей в лоб. Мы побежали с ним на руках вниз, к вам. Они как «реактивные» нас нагнали, прижали, начали расстреливать сверху и снизу, подходили совсем близко. Что было, что было…
– Что ж по связи не вышли на нас? Мы и боя-то не слышали.
– Да связиста убили сразу, а я частот не знаю, ну и не до того было. Этот «Утес» и раненых тащили, еще испугались все. Офицер-то сразу вырублен, без командира хреново. Совсем хреново.
Пули продолжали свистеть и, рикошетя, с визгом выбивали искры из камней, разлетались по сторонам. Патроны пока не кончались. Отлично! Можно жить! Солдаты стреляли короткими очередями. «Духи» очереди веерами пускать перестали. Экономят, как и мы, патроны. Огневых точек стало заметно меньше, значит, уходят. Отползают, утаскивая раненых и убитых.
Артиллерию на них не навести, мы лежим друг от друга в тридцати-пятидесяти метрах. Специально не уходят, сидят, пока не стемнеет, чтоб не добили.
Перестрелка все никак не стихала, время почти шестнадцать часов. Уже три часа, как мы ведем бой. Желудок вдруг включил свой двигатель, внутри заурчало. Эх, поесть бы, а то меня желудочный сок изнутри растворит. Это, наверное, от нервов.
Первый толковый бой, первый убитый рядом. Трупы лежат вплотную, на расстоянии протянутой руки.
Позиция моя была еще та, аховая. Груда камней, под ней остывало тело солдата, затем лежал я, и с другой стороны – еще одно тело, а за ним лежит боец Карабод.
– Сержант, у тебя есть что-нибудь пожрать? Тебя как звать?
– Василием! Мой мешок где-то там, дальше, где я отстреливался.
– А есть хочешь?
– Еще как, с утра ни крошки. Вообще в мешках у ребят что-нибудь есть. Им-то уж ни к чему.
Последние слова он произнес с грустью, словно пожалел не только их, но и себя, ведь сам мог лежать на их месте. Вот тут или чуть дальше. Но повезло. Могло и не повезти. А повезет ли дальше? Ведь этот бой не последний.
Он раскрыл ближайший мешок, вынул штук шесть маленьких баночек с мясом, вскрыл их открывалкой и разделил на троих. Вот что всегда при мне, так это ложка, которая засунута вместе с сигнальной ракетой за магазин от АКМа. Сержант достал свою ложку из-за отворота сапога. Я обтер ложки салфеткой из набора и поставил баночку на спину солдата. На тело. Больше ставить некуда. Карабод сделал то же самое. Пулеметчик есть с нами не захотел, и мы с сержантом приговорили все вдвоем. Время от времени мы посылали очередь за очередью вперед и по бокам: ближе нас к «духам» никого.
Я вдруг прислушался и услышал какой-то хрип. Хрип, еще, еще.
– Хр-хр-хр-х-х-хы.
Перебравшись через мертвых к лежащему офицеру, увидел, что его тело содрогалось мелкой дрожью, глаза были закрыты, а рот приоткрыт. Ожил?!
Он с хрипом дышал. Дышал! Был жив. Несмотря на ужасное ранение в голову. Кровь чуть запеклась вокруг раны, от пулевого отверстия по лбу шла бороздка запекшейся крови, коркой засохшей в волосах. Живой…
– Парни! – зашипел я стреляющим в стороне солдатам. – По цепочке быстро найти ротного, передать, что офицер лежит с пулей в голове, но еще живой.
Минут через пять подполз ротный, быстро взглянул на раненого и посмотрел выразительно мне в глаза, затем выдал длинный витиеватый мат.
– Да, дела! Минут через десять вертушка раненых заберет, пятерых мы вытащили на площадку. Как же его нести? Волоком нельзя – голову повредим, да и пуля может сдвинуться. Давай, лейтенант, бери этих двух бойцов и наших пулеметчиков, вот тех. – Он махнул головой в сторону лежащих рядом двух пулеметчиков-таджиков. – Даете море огня, бросок двух-трех гранат, из гранатомета еще долбанешь по вершине и изображай атаку. «Ура» кричи. Сейчас начнет темнеть, и дождь помаленьку накрапывает.
Дождь действительно пошел, мелкий-мелкий, как пыль. Ротный продолжил:
– Может, отойдут. Не успеем загрузить его, больше не будет вертушки. Через минут двадцать солнце совсем зайдет. – Солнце уже почти зашло за горную вершину, и лишь багрянец пробивался сквозь пелену сырости.
– Зибоев, Мурзаилов! Ползком к камням и с криком «ура» расстреливаете по ленте пулеметной! Ясно? – спросил я.
Солдаты кивнули головами, однако желания выполнять приказ на их лицах не читалось, но они слышали все, что я сказал.
Карабод и второй солдат с ПК, оставшийся живым и невредимым, поняли наш замысел, но приняли его с сомнением. Что-то пробурчали, но не возражали.
– Ура! Ура! Ура!!!
– Бам! – выстрел из «мухи».
– Трата-та-та, – отвечает пулемет.
– Бах-бах-бах, – брошена граната.
– Та-та-та, – вторят автоматы.
– Ура! Ура! Ура!!!
На четвереньках, пригибаясь и беспрестанно стреляя, мы продвигались вперед к вершине. После выстрела из «мухи» и взрыва гранат ответный огонь прекратился.
Бросок вперед на четвереньках, полуползком – и мы на вершине. Там никого. Бинты, кровь, патроны, упаковки лекарств, стреляные гильзы. Никого! Ушли. Только сквозь пелену дождя в мутном мареве слышен топот убегающих врагов. «Духи» бегут!
Очередь, очередь, очередь, еще, еще, еще… в темноту. Гады! Сволочи!!!
Я схватил пулемет у Зибоева и с криком «А-а-а» расстрелял половину ленты вниз в сумерки. Потом выпустил ракету в воздух, чтоб свои случайно не накрыли по ошибке.
Вертолет уже приземлился на площадке, солдаты быстро грузили раненых.
Сержант Карабод и второй солдат бросились обратно к командиру, осторожно положили его на плащ-палатку и с помощью наших бойцов понесли быстрее к вертушке.
Эх, не успели! Не успели… Еще на полпути к площадке вертолет взлетел и, раскачиваясь, удалился в надвигающиеся тучи. Быстро смеркалось.
Вдруг кто-то вылез из ущелья и закричал:
– Нэ стреляйте, я свой.
– Ползи сюда! – подозвал ротный. – Кто такой? Что за свой?
– Я из восемьдесят первого. Меня ранило, командиры! Гогия моя фамилия.
– Степан! – окликнул ротный санинструктора. – Осмотри и перевяжи!
Мы присели возле охающего солдата, который поведал жуткую и невероятную историю.
Он и еще один солдат несли раненого по склону с левой стороны. По ним ударили из автоматов и гранатомета. Напарника – наповал, раненый получил еще несколько пуль и привалил грузина своим телом. Гогию тоже ранило. «Духи» подошли, взяли автоматы, полоснули очередями по лежащим, но все пули принял мертвый солдат, которого тащили. От страха Гогия обоссался, но молчал. Ногой кто-то пнул его в бок, вырвал автомат. Тут мы сверху кинули гранаты, начали стрелять, «духи» убежали. Со всех сторон грохот, голову не поднять, да еще придавило телом. От страха вырубился.
– Товарищ капитан! Что-то раны найти не могу, весь в крови, но вроде в чужой!
– Смотри хорошо, может, внутреннее кровоизлияние?
– А, вот царапин несколько. Где болит?
– Нога, пятка болыт! – ответил гортанным голосом раненый.
– Да там осколок торчит большой в подошве ботинка, сейчас сниму. Во! Осколок ботинок пробил и в пятку попал, но только рассек кожу, кровь уже засохла! Грузин, ты шо, это усе? Чи ни? Все ранение?
– Нога болна!
– Нога! Болна! Как тресну по башке, чурка. Болна!
– Я не чурка, я грузин.
– Вставай, нечего ползать! – зло заорал санинструктор.
– Товарищ капитан, да его пару раз поцарапало! Обосрался просто!
– Воняет?
– Да нет, я в переносном смысле. Трус он!
– Ну, трус не трус, а повезло, могли и яйца отрезать.
– Валяй бегом к сержанту Карабоду и помогай своим. Где убитые лежат, видишь, Степан? Надо их выносить.
Уже в темноте подняли обоих мертвых солдат из ущелья, собрали вещи, оружие, понаставили растяжек и вернулись к себе на точку. Карабод и его три солдата стояли над командиром, натянув палатку, защищая его от хлынувшего вдруг ливня.
– Да, жаль, не успели к вертолету. Как мы раньше не заметили, что он живой?
– Иван, ведь с такой раной, по-моему, ничем не помочь. Что увезешь, что не увезешь.
– Ника, когда получишь пулю в лоб, не дай Бог, конечно, и будешь валяться в грязи, тогда посмотрим, что ты скажешь!
– Ворон! Каркаешь!
– Ну а ты тоже брякнул! Надеяться нужно до последнего. Наш закон – раненых и убитых не бросать! У «духов» такой обычай, кстати, тоже. А раненого любого, даже безнадежного, надо спасать, чудеса бывают всякие.
