«Ты думаешь, что покончил с помещичьим государством? — спрашивал Энгельс читателя в передовой статье. — Заблуждение! Ты думаешь, что теперь тебе уже обеспечено право свободного объединений, свобода печати, вооружение народа и прочие высокие слова, которые летели к тебе через мартовские баррикады? Заблуждение! Чистейшее заблуждение!»
Июньское восстание в Париже подтвердило пророческие слова Маркса: рабочие, разуверившись в правительстве мелких буржуа, снова пошли на баррикады.
«Храбрость, с которой сражались рабочие, — писал Энгельс, — поистине изумительна. От тридцати до сорока тысяч рабочих целых три дня держались против более восьмидесяти тысяч солдат, ста тысяч национальных гвардейцев, против картечи, гранат и зажигательных ракет, против «благородного» военного опыта генералов. Рабочие разбиты, и значительная их часть зверски уничтожена. Их павшим борцам не будут оказаны такие почести, как жертвам июля и февраля; но история отведёт им совершенно особое место, как жертвам первой решительной битвы пролетариата».
Жестокая расправа над рабочими Парижа стала сигналом для реакции в Германии. В городах вводили осадное положение, у народа отнимали оружие.
В Кёльне тоже было неспокойно. Кёльнское демократическое общество собирало тысячи людей на митинги. И на каждом митинге Энгельс призывал к активному сопротивлению реакции.
Из корреспонденции «Судебное преследование «Новой Рейнской газеты».
«Кёльн, 4 августа. Наши осложнения с прокуратурой продолжаются… Вчера были вызваны в качестве свидетелей двое из наших редакторов — Дронке и Энгельс. Дронке временно отсутствует, а Энгельс явился, но не был допрошен под присягой, так как подозревают, что записка, недавно конфискованная в редакции нашей газеты, написана его рукой, и, таким образом, возможно, что ему будет предъявлено обвинение».
Адвокаты, купцы, профессора, говоруны франкфуртского собрания сдавали завоёванные народом позиции перед реакцией. Новое прусское правительство, составленное из богатых либеральных дворян, которых возглавил крупный коммерсант Камнгаузен, не выполнило ни одного обещания.
В городах Германии стали активно действовать рабочие общества. В Кёльне рабочим обществом руководили Шаппер и Молль. Энгельс часто выступал на его митингах. Рабочие были настроены воинственно. Власти боялись их и потому не могли закрыть газету.
Из корреспонденции «Судебное преследование «Новой Рейнской газеты».
«Кёльн, 5 сентября. Вчера снова один из редакторов нашей газеты — Фридрих Энгельс был вызван к судебному следователю в связи с делом Маркса и его соучастников, но на этот раз не в качестве свидетеля, а в качестве одного из обвиняемых».
Положение в стране усложнялось. Революция отступала. Издавать газету становилось всё труднее. Местные либералы забирали свои паи.
В конце августа Маркс уехал добывать для газеты деньги. Энгельс остался вместо Маркса главным редактором.
Началась осень. Холодные дожди, слякоть, промозглые ветры. Но это не мешало тысячам рабочих собираться за городом на митинги.
Власти объявили в Кёльне военное положение. Шаппера арестовали. Пытались арестовать Молля, но рабочие отбили его. Приказ об аресте Энгельса был опубликован в газетах.
* * *
Два дня Энгельс скрывался в пустом дедовском доме.
Потом явился взбешённый отец.
— Я не желал тебя знать и видеть, но меня умолила твоя мать. Разве тебе не известно, что приказ о твоём аресте напечатан даже в Бармене?
— Именно потому я и нахожусь здесь…
— А я именно поэтому требую, чтобы ты немедленно освободил этот дом. Не хватает, чтобы господин обер-прокурор подумал, что это мы сами тебя прячем. По закону я обязан немедленно сообщить властям, где ты. По твоей воле я уже сейчас стал государственным преступником, так как скрыл место твоего пребывания. Мне нет дела, куда ты пойдёшь отсюда, но в Вуппертале тебе не место.
Энгельс перебрался в Бельгию.
Брюссельская полиция немедленно арестовала его. В арестантской карете его отвезли на вокзал. Под конвоем полицейских Энгельс доехал до французской границы. Всё же, подумал он, это был благородный жест. Его ведь могли бы и попросту выдать прусским властям.
* * *
С весенним революционным Парижем было покончено. Рассказывали о таких жестокостях и казнях, которые даже в средневековье было бы трудно представить. По бульварам прогуливались буржуа и полицейские шпионы.
Оставаться здесь Энгельс не мог. Единственной страной, где его могли принять, была Швейцария. Деньги давно кончились, и он решил добираться пешком.
Энгельс спал на виноградниках, иногда помогал местным жителям, и они подкармливали его.
Здоровяк мясник, высланный из Парижа на строительные работы, уговаривал Энгельса вступить в его бригаду, сулил хороший заработок.
Через две недели Фридрих добрался до Швейцарии.
Здесь Энгельс узнал, что осадное положение в Кёльне отменено, газета снова выходит. Ему даже попалось несколько новых номеров. Он тут же написал Марксу.
Маркс выслал ему деньги, какие мог найти. Ведь весь остаток его наследства был вложен в газету. Иначе нечем было бы заплатить за бумагу, краску. Типографские рабочие соглашались работать бесплатно.
Скоро пришло письмо из дома.
«Мне известно из достоверных источников, будто редакция «Новой Рейнской газеты» заявила, что если ты и вернёшься, то они не примут тебя обратно своим сотрудником… ты видишь теперь, что у тебя за друзья и чего ты можешь ожидать от них», — писала мама.
Энгельс грустно улыбнулся. Перед ним лежал номер «Новой Рейнской», в котором Маркс объявлял, что состав редакции остаётся прежним. Это было очень смело — ведь власти разыскивали Энгельса, чтобы арестовать.
Почти одновременно с маминым он получил письмо Маркса: «Как мог ты предположить, что я брошу тебя хотя бы на минуту на произвол судьбы! Ты неизменно мой ближайший друг, как и я, надеюсь, твой».
Недели через две втайне от отца мама прислала ему денег.
«О Марксе я ничего не хочу более говорить, если он поступает так, как ты пишешь, и я нисколько не сомневаюсь, что он сделал всё, что мог, и я благодарна ему от всего сердца… Теперь ты получил от нас деньги, и я прошу тебя, купи себе тёплое пальто, чтобы оно у тебя было на тот случай, если вскоре наступят холода…»
Милая мама! Она беспокоилась о тёплой одежде, а он рвался из затхлой Швейцарии назад, в Кёльн!
«Даже предварительное заключение в Кёльне лучше жизни в свободной Швейцарии», — писал он Марксу.
* * *
Ещё весной политический эмигрант поэт Фрейлиграт жил в Лондоне. Он служил в коммерческой фирме «Хьют и компания», жалованья которой едва хватало ему на жизнь.
Его друг, знаменитый американский поэт Лонгфелло, написавший «Песнь о Гайавате», звал за океан, обещал помочь.
И как раз в те дни, когда Фрейлиграт решился наконец уехать в Америку, в Европе началась революция.
«…Вы уже знаете о моих американских планах. Они, конечно, опрокинуты вместе с тронами, свидетелями крушения которых мы являемся и ещё будем являться. Я возвращаюсь в Германию, чтобы по мере сил своих, самым непосредственным образом участвовать в вашей дальнейшей борьбе… равно готовый как к цензурным процессам, так и к баррикадам», — писал он друзьям 8 апреля.
Летом Фрейлиграт поселился в Дюссельдорфе. Германские события разворачивались не так, как предполагали революционеры. В Трире, Майнце и других городах королевские власти разгоняли народные представительства.
— Эти либералы повсюду отступают. Они предают народ, словно не было мартовских побед! — возмущался Фрейлиграт.
За один вечер он написал пламенные стихи «Мёртвые — живым». Поэт вспомнил 22 марта, день торжества народа и день унижения прусского короля.
Мы думали: недаром, нет, мы головы сложили,
Теперь навеки можем мы спокойно спать в могиле.
Вы обманули нас! Позор живым! Вы проиграли.
Стихи клеймили успокоившихся, трусливых, требовали продолжения революционной войны.
Маркс немедленно выпустил стихи в виде листовки. Фрейлиграт стал сотрудником редакции «Новой Рейнской».
Прокуратура Дюссельдорфа и Кёльна возбудила против поэта дело «за оскорбление короля». Он был арестован и посажен в тюрьму.
3 октября начался суд. В зал явилась Национальная гвардия. У зала суда заранее собралась толпа.
Наконец под конвоем полицейских привели Фрейли-грата. Публика бросала ему под ноги букеты цветов.
— Я отказываюсь сидеть на скамье подсудимых, так как здесь, на судебном процессе, буду защищать завоевания народа, — заявил Фрейлиграт оторопевшему судье и спокойно сел на скамью рядом с защитниками.
