проводить мероприятия, которые любое другое правительство любой другой страны мира осуществляло бы в тех же обстоятельствах, но на плановой основе.
Возьмем в качестве примера вопрос, который в последнее время часто обсуждался в новостных программах, но так и не получил должного освещения. Речь идет об иммиграции в нашу страну иностранной рабочей силы. Не так давно мы стали свидетелями бурных протестов на конференции Британского конгресса тред-юнионов против разрешения полякам работать в двух сферах, где рабочая сила наиболее востребована: в шахтах и на сельскохозяйственных угодьях.
Бессмысленно пытаться объяснить возникший скандал «происками» сторонников Компартии или же оправдывать его тем, что польские беженцы сплошь и рядом – фашиствующие элементы, которые «дефилируют» в моноклях и с портфелями в руках. Вопрос заключается в следующем: была бы реакция британских профсоюзов более сдержанной, если бы речь шла не о предполагаемых фашистах, а о жертвах фашизма?
Например, сотни тысяч бездомных евреев делают все возможное, чтобы попасть в Палестину. Несомненно, многие из них в конечном счете добьются поставленной цели, однако другим суждено потерпеть неудачу. Как насчет того, чтобы пригласить, скажем, 100 тысяч евреев, которым отказано в их просьбе, поселиться в нашей стране? Или как насчет перемещенных лиц (по существу, беженцев, которых насчитывается почти миллион человек)? Они разбросаны по лагерям на всей территории Германии и лишены будущего. Им просто некуда деваться, поскольку Соединенные Штаты и британские доминионы уже отказались принять их основную массу. Почему бы не решить проблему, предложив им британское гражданство?
Легко представить реакцию британского обывателя на такое предложение. Даже до войны, когда нацистские преследования евреев были в самом разгаре, идея впустить в Великобританию значительное количество этих беженцев не получила поддержки среди широких слоев населения. Не было предпринято никаких решительных мер по допуску в страну сотен тысяч испанцев, бежавших от диктаторского режима Франко и в результате оказавшихся за колючей проволокой во Франции.
Если уж говорить начистоту, то протесты британских обывателей против интернирования несчастных немецких беженцев в 1940 году тоже были весьма вялыми. Чаще всего я слышал в то время следующие комментарии по данному вопросу: «А с какой целью они решили сюда приехать?», «Они хотят отнять у нас работу» – и другие в том же духе.
В Великобритании сформировалось устойчивое общественное мнение против иммиграции иностранцев.
Такая позиция объясняется тем, что в Великобритании сформировалось устойчивое общественное мнение против иммиграции иностранцев. Отчасти это вызвано простой мигрантофобией (неприязненным отношением к иностранцам), отчасти – боязнью снижения уровня заработной платы, но в основном – устаревшим представлением о том, что Британия перенаселена и что рост населения автоматически означает рост безработицы.
На самом же деле в настоящий момент число работоспособных граждан в стране не превышает числа рабочих мест. Более того, у нас отмечается серьезная нехватка рабочей силы, которая будет только усугубляться в результате продолжающегося призыва на военную службу и вследствие старения населения.
Между тем уровень рождаемости по-прежнему пугающе низок, и несколько сотен тысяч женщин брачного возраста практически не имеют шансов найти себе мужей. Однако насколько широко известны или убедительны все эти факты?
В конце концов, сомнительно, что мы сможем решить наши проблемы без мигрантов из Европы. Правительство уже попыталось осторожно начать движение в этом направлении, однако его робкие поползновения не нашли понимания у общественности и были встречены враждебно, потому что она не была заранее проинформирована о необходимости данных шагов. Такая же картина наблюдается и в отношении множества других непопулярных мер, к которым британским властям приходится прибегать время от времени.
По существу, проблема заключается не в том, чтобы подготовить общественное мнение к действиям, необходимым в тех или иных чрезвычайных ситуациях, а в том, чтобы повысить общий уровень политической зрелости населения. До широких слоев следует прежде всего донести тот факт (который ими никогда не осознавался должным образом), что процветание Британии во многом зависит от происходящего за пределами монархии.
Лейбористскому правительству нелегко обеспечивать прозрачность своей политики в условиях, когда пресса в подавляющей своей массе относится к центральным властям с открытой неприязнью. Тем не менее существуют ведь и другие способы общения с населением. Мистер Эттли [73] и его коллеги, например, вполне могли бы уделять больше внимания радио, тому средству массовой информации, которое очень немногие политики в нашей стране когда-либо воспринимали всерьез.
Меня мучает еще один вопрос, на первый взгляд нелепый в своей мелочности и малоприятный, но на который я тем не менее хотел бы получить ответ. Постараюсь сформулировать его как можно более тактично. Как в последние годы по всей Европе осуществлялись казни многочисленных военных преступников: старым методом удушения или же современным, сравнительно более гуманным, который сводится к тому, что жертве (как предполагается) одним движением ломают шею?
Сто или более лет назад преступников вешали, просто подтягивая на веревке. Приговоренные брыкались, пытались сопротивляться и бились в конвульсиях, пока не умирали, что могло занять четверть часа или около того. Впоследствии решили использовать виселицы с длинным падением. Теоретически последний способ должен обеспечить мгновенную смерть, хотя на практике это не всегда действовало должным образом.
Однако в последние годы, судя по всему, наметилась тенденция вновь казнить путем удушения. Я не видел документальных кадров о повешении немецких военных преступников в Харькове, однако соответствующие описания в британской прессе свидетельствуют о том, что в этом случае использовался старый метод. То же самое относится и к казням в балканских странах.
Что касается казней по решению Нюрнбергского суда, то из газетных сообщений трудно сделать какой-либо определенный вывод. Ходили разговоры об использовании виселиц с длинным падением. Вместе с тем циркулировали слухи о том, что требовалось 10 или 20 минут, чтобы приговоренные скончались. Возможно, в результате свойственной англосаксам склонности к компромиссам было решено соорудить виселицы с недостаточно длинным падением.
Теперь же признаком цивилизованности считается не просто одобрение смертной казни, но и возмущение ее отменой.
То, что британские власти могут сохранить повешение в качестве общепринятой формы смертной казни, является тревожным знаком. Повешение – это варварский, далеко не самый эффективный способ лишения жизни кого бы то ни было, и ставшие известными факты, подтверждающие это, способны настолько шокировать, что просто немыслимо вновь обнародовать их.
До недавнего времени мы испытывали смущение по этому поводу, поэтому казни в Британии не предавались огласке. В довоенный период публичные экзекуции стали атрибутом далекого прошлого практически во всех цивилизованных странах. Теперь же, похоже, мы становимся свидетелями возобновления давно забытой практики. По крайней мере, публичная казнь за преступления против человечества вновь входит в норму. И хотя у нас в стране она пока не введена, мы опосредованно участвуем в этом процессе, просматривая документальные кадры подобных экзекуций.
Парадокс заключается в том, что буквально каких-то десять лет назад каждый просвещенный человек выступал за отмену смертной казни как за что-то само собой разумеющееся, наравне с реформой бракоразводного процесса или независимостью Индии. Теперь же признаком цивилизованности считается не просто одобрение смертной казни, но и возмущение ее отменой.
Именно с учетом этих обстоятельств мне представляется немаловажным выяснить, становится ли удушение осужденных преступников обычной практикой. Поскольку, если граждан учат злорадствовать не только по поводу лишения человека жизни, но и над особенно мучительным его методом, это знаменует собой очередной виток нисходящей спирали, по которой мы деградируем с 1933 года.
На пути к европейскому единству [74]
Социалисты сегодня находятся в положении врача, который пытается вылечить практически безнадежного больного. Их долг как медиков заключается в том, чтобы сохранить жизнь пациента и, следовательно, исходить из того, что у него есть хоть какой-то шанс на выздоровление. Их долг как ученых – взглянуть фактам в лицо и признать, что пациент, скорее всего, умрет. Наша деятельность как социалистов имеет смысл только в том случае, если мы исходим из того, что социализм может быть построен, но если мы перестанем учитывать, что должно случиться, то у нас нет никаких шансов на успех. Если бы я был букмекером, просчитывающим вероятности и не принимающим во внимание собственные пожелания, я бы поставил против выживания нашей
