Несмотря на это, книга вызвала в Турици необычайно широкий резонанс.
— Я сама удивилась, — смеется Чалышлар, когда мы встречаемся в одном из стамбульских кафе. — Было продано более ста тысяч экземпляров. Благодаря моей книге спустя восемьдесят лет оказалось, что Латифе-ханым сильнейшим образом повлияла на судьбы турецких женщин. Это ее заслуга, что уже в тридцатые годы женщины получили право голоса и смогли избираться в парламент. Это она подговорила своего великого мужа, чтобы он пошел до конца и дал нам эти права.
— Говорят, она была истеричкой?
— Латифе хотела нормальную любящую семью. А Ататюрк целыми вечерами просиживал с армейскими товарищами, пил и играл в карты. Днем он учил турок, как жить по-современному. Но вечером вел себя как типичный турецкий глава семьи. Ее это раздражало, а скрывать эмоции она не умела. Наверняка ей не раз доводилось кричать. Но истерики? Нет никаких доказательств того, что она была истеричкой.
5Ипек Чалышлар за свою книгу заплатила цену, которую в Турции платит почти каждый автор, пишущий на табуированную тему. Ее обвинили в оскорблении Ататюрка, и она предстала перед судом.
Обвинил ее в этом читатель, которому не понравилась приведенная в книге история.
Чалышлар вспоминает:
— Я описала, как Ататюрк бежит от греческих солдат в женской одежде, одолженной у Латифе. Почему это кого-то оскорбляет?
Оскорбление Ататюрка в Турции — тяжкое преступление. Это на себе испытали две девушки в платках — Нурай Безирган и Кевсер Чакыр. По телевидению они во всеуслышание заявили, что не любят Ататюрка.
— Могу ли я его не любить? — задалась вопросом Безирган. И сказала: — Если могу, то не люблю.
Журналист спросил, как можно не любить того, кто прогнал британцев из Турции.
— Будь здесь британцы, у меня было бы больше прав, чем сегодня, — парировала Безирган. — Лично мне ближе аятолла Хомейни, чем Ататюрк, — добавила она и вызвала бурю. На следующий день все крупнейшие газеты страны писали о ней на первых полосах, а прокурор по долгу службы подал иск об оскорблении Отца Турок. Дело широко освещалось в СМИ. А закончилось оно, как и дело Ипек Чалышлар, оправдательным приговором. Турецкие аналитики считают это свидетельством того, что на берегах Босфора происходят важные перемены.
6Латифе-ханым очень любила Ататюрка.
— Может быть, слишком сильно, — размышляет Чалышлар. — Она три раза говорила ему, что хочет уйти. Но, по-моему, это больше похоже на попытки обратить его внимание на серьезные проблемы, появившиеся в их браке. Из рассказов ее знакомых я знаю, что она очень страдала, когда дело все же дошло до развода.
Хотя бракосочетание Ататюрка и Латифе было очень современным, развод был весьма традиционным. Вместо судебного решения о разводе Латифе получила государственный декрет с печатью.
Ататюрк и его бывшая жена после развода встретились лишь однажды. Она была на пикнике с друзьями. Он плавал на яхте по Босфору.
Ипек Чалышлар:
— Они не сказали друг другу ни слова, но Латифе очень тяжело переживала эту встречу.
Всю оставшуюся жизнь она жила в одиночестве. Встречалась лишь с ограниченным кругом ближайших друзей. Об Ататюрке ни с кем не говорила, но до конца своих дней делала лишний крюк, чтобы только пройти мимо его памятника.
Самый известный турецкий поэт носил фамилию Божецкий и жил в польском сейме.
Тувим[15], не понимая по-турецки ни слова, слушал его стихи как зачарованный. Броневский[16] пил с ним водку. А пани Халина из-под Остроленки писала в письме, что хочет выйти за него замуж и нарожать ему детей.
Ничего удивительного. Назым Хикмет Божецкий — живая легенда. Борец за коммунизм, он больше десяти лет провел лет в тюрьме. Его авторские вечера собирали толпы поклонников, а каждый поэтический сборник становился настоящим событием.
Турецкий поэт постоянно подчеркивал, что поляки гостеприимны, а польские пейзажи прекрасны, и все же признавался, что без Стамбула ему жизнь не мила. Увы, все мосты он сжег.
1
Для рассказа об этом великом поэте нам придется вернуться в прошлое. Сначала в годы Первой мировой войны. Османская империя, которая уже трещит по швам, воюет на стороне Германии.
— Султан проигрывает войну. Соседи и великие державы кромсают нашу страну, как кебаб, — говорит Сулейман Акчай, историк из Стамбула. — Потрясенный властелин подписывает акт капитуляции. Побережье Эгейского моря он отдает грекам, а восток позволяет поделить странам Антанты, армянам и курдам.
Акчай рассказывает с таким жаром, будто сам участвовал в событиях тех лет. Он яростно жестикулирует, то и дело переходит на бас, делает многозначительные паузы. Сложно поверить, что речь идет о событиях почти столетней давности.
Так начинают вести себя турки, стоит упомянуть Ататюрка.
— С разделом страны не согласны молодые офицеры. Под предводительством харизматичного Мустафы Кемаля они начинают борьбу, — повествует Акчай. — Благодаря таланту полководца они выигрывают войну с Грецией и отбирают власть у султана. Мустафа Кемаль становится первым президентом.
Так начинается история, которую турецкие дети могут рассказать, даже если их разбудить среди ночи. Президент Кемаль поднимает планку очень высоко. За десять лет он хочет превратить отсталую провинцию в современную страну, а турка в феске с кисточкой — в нового турка, полноправного гражданина Европы. Размах этого проекта до сих пор вдохновляет многих мировых лидеров (взять хотя бы бывшего шаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви, первого президента Туниса Хабиба Бургибу, бывшего президента Пакистана Первеза Мушаррафа или президента Грузии Михаила Саакашвили).
— Мустафа Кемаль принимается за реформы с неслыханным рвением, — говорит Акчай. — Вместо исламского календаря он вводит европейский. Вместо шариата — современный уголовный кодекс. Вместо слияния государства и религии — секуляризм. Женщины получают избирательное право раньше, чем во многих странах Европы. На смену арабскому алфавиту приходит латиница. Вводятся турецкие фамилии. Свою он тоже меняет и с 1934 года зовется Ататюрк — Отец Турок.
2Реформы Ататюрка вспахивают Турцию вдоль и поперек.
— Собственно говоря, это были не реформы, — говорит один мой турецкий приятель. — Это было создание страны заново. Прежде мы были центром мирового ислама. Под нами были Мекка и Медина. И вдруг мы оказались страной, воюющей с религией.
Чем вызваны такие изменения? Этим вопросом в 20-30-е годы прошедшего столетия задается весь мир. Эмиссары турецкого правительства разъезжают по Европе и объясняют дипломатам суть реформ. “Единство ислама — это миф, новую жизнь в который может вдохнуть лишь возрожденный турецкий народ, — говорит посланник Турции в польском посольстве в Берлине. — Нас перестанут считать страной муэдзинов и гаремов. И тогда падет искусственная стена, ограждавшая турок от современной жизни”[17].
Его слова находят подтверждение в действиях Ататюрка. Он без колебаний отдает приказ солдатам стрелять в каждого, кто откажется снять традиционный головной убор — феску. “Цивилизованная международная одежда — достойная и подходящая для нашей нации, и мы все будем носить ее. Ботинки или башмаки, брюки, рубашки и галстуки, пиджаки. Конечно, все завершается тем, что мы носим на голове. Этот головной убор называется “шляпа”, — говорит Отец Турок, издав так называемый шляпный декрет.
В другой раз он критикует мусульманский чаршаф: “Я видел женщин, которые клали себе на голову кусок ткани, полотенце или что-то похожее, чтобы закрыть лицо… Какой у этого смысл и значение? Могут ли матери и дочери следовать такому странному, такому варварскому обычаю? Это зрелище выставляет на посмешище весь наш народ”.
Сулейман Акчай, историк из Стамбула, относится к его словам с большим уважением:
— Вот это смелость! Даже его собственная мать закрывала лицо! Хотя она-то до реформ не дожила.
1
Для рассказа о поэте, который жил в польском сейме, нам придется углубиться в еще более отдаленное прошлое. Год 1876-й. Отважный генерал Мустафа Джелаледдин ранен в сражении с черногорцами. Пуля попала в живот. Генерал умирает.
Жаль османским солдатам храброго полководца. Такого, что первым на врага бросался с одною только саблей.
Три коня под ним пали, шесть раз он сам был ранен. Первый раз — когда не был он еще мусульманином и не носил ни длинной бороды, ни тюрбана. Случилось это в предыдущей жизни. Джелаледдина звали тогда Константин Божецкий, и был он семинаристом из Влоцлавека.
