Алескендер Рамазанов - Трагедия в ущелье Шаеста

О законности обыска в пустующей квартире родителей Мадьяр не задумывался, а тайник вообще находился за ее пределами, на лестничной клетке. Но оперативники были русскими ребятами, и Мадьяр, приговоренный «чеченским законом» к смерти, поверил в соплеменников. Протокол об изъятии оружия стал основным документом обвинения. Кстати, к немалому удивлению, единственный свидетель, брат убитого, на очных ставках упорно не узнавал Мадьяра. А потом завертелись шестерни в скучном движении от допросов до приговора и кассационной жалобы…

Статья и срок – четырнадцать лет – давали возможность на известное уважение при первом знакомстве, а потом вступали в силу законы тюрьмы, утверждающие силу, коварство, изворотливость. А чем они плохи? Оглянитесь, господа: успешная земная жизнь крепко связана именно с этими качествами. Выходит, что Мадьяру просто пришлось по-настоящему учиться выживать не столько в тюрьме, сколько в обществе. Тут сам термин коварен! Русское слово «общество» туманно и неточно характеризует смысл явления, не в пример родственному украинскому, не говоря уже о западноевропейских языках!

После полугода отсидки неподалеку от Воронежа Мадьяр как сомнительный элемент был этапирован в исправительно-трудовое учреждение по соседству с Чечено-Ингушской АССР. Так раньше она называлась. Сомнительность заключалась в том, что в сугубо «красной» воронежской зоне он так и не стал «общественником». Не то чтобы его тянуло в «отрицалово», но срок был настолько внушителен, что в калейдоскопе внешних перемен заставлял крепко думать о будущем. И тот факт, что он теперь находится в двух часах езды от Грозного, тоже «имел место быть»! В те годы чеченцы слов на ветер не бросали и законы кровной мести были куда как крепки. Это нынче у каждого в глотке кровь – не отплеваться. И если всем и каждому отмщением воздавать, то получится сущий Омницид Холокостович Геноцидов. Клин клином вышибли!

Новая зона жила по законам, которые трудно было назвать воровскими. Скорее бурда, замешанная на зоологическом национализме. Кроме того, Мадьяр обратил внимание на интересную особенность: практически все «самые блатные», хранители воровских порядков имели в «послужном списке» 117-ю статью (изнасилование). Всякий раз, узнавая, что «взлом лохматого сейфа» значится среди деяний очередного «смотрящего», Мадьяр задавался вопросом: то ли в Дагестане острый дефицит доступных женщин, то ли изнасилование здесь признается поводом для особой гордости?

По-особому здесь строились и отношения с администрацией, на которую тоже оказывал влияние национальный и земляческий фактор. Дагестан – небольшая республика, помимо прямых родственных связей у всех сотрудников колонии были земляки, односельчане, однокашники и т. д. А отказать в просьбе земляку – немыслимое и даже опасное дело! Вот и бурлил невероятный котел с варевом из служебного долга, животного национализма, кумовства, коррупции, злобы и страха.

Мадьяр быстро сообразил, что ему предстоит жесточайшая борьба за возможность просто досидеть до конца своего срока. Тот факт, что ему повезло с работой, моментально вызвал общее неудовольствие. А всего-то – старый русский майор, производственник, определил его в ремонтники, убедившись в наличии некоторых технических знаний.

Мадьяр готовился к разборкам и, зная, где они совершаются, сделал «закладку» – утопил в куче песка пару обрезков арматуры. Когда же жизнерадостные даргинцы докопались до него по какому-то несущественному поводу, то он, не отвечая на словесный понос, медленно и, казалось, обреченно пошел к традиционному месту «стрелок» между двумя цехами.

Противников было трое, они гортанно смеялись, видя, как Мадьяр, опустив плечи, пятится к куче песка, да еще и усаживается на нее. Вот и первый замах ногой в лицо, после чего железный стержень вылетел наружу, и, удвоив силу удара встречным движением, перебил «каратисту» берцовую кость. Горсть песка в лицо второму и тот же ребристый прут воткнут в солнечное сплетение. Мадьяр с трудом удержался от искушения рубануть по шее упавшего на землю, согнутого пополам зэка, но по плечам все же огрел, и огрел серьезно. Перешагнув через тело, Мадьяр двинулся к третьему, но тот бросился бежать с проклятьями на своем реликтовом языке.

Тут же появились многочисленные зрители, начали успокаивать, просили бросить арматуру. И только поддавшись уговорам, Мадьяр заметил, как дрожат руки, и все пытался сморгнуть пелену с глаз. «Терки» на уровне «смотрящих» никаких «косяков» за ним не выявили, и по итогам разборки он был признан правым. Перелом берцовой кости и ключицы списали на непроизводственные травмы. Хотя Мадьяр понимал, что получил только лишь передышку. Без реальной поддержки ему не суждено выжить. Но даже это осознание не позволяло ему примкнуть к какой ни есть «семейке». Претила стадность. А «сам на сам» в таких условиях долго не протянешь.

Подарком судьбы для Мадьяра стало знакомство с новым начальником технической части. У того в отделе не хватало людей, способных работать с чертежами. Как-то он велел Мадьяру набросать эскизы и развертки нескольких деталей и перевел к себе в отдел. Здесь в рабочие часы удавалось расслабиться, спокойно работать, общаться, не ожидая подвоха и подставы. Однако за кульманом он простоял меньше года. Несмотря на отказы, его перевели в нарядчики. Место это было даргинское со дня основания колонии и, заняв его, пусть не по своей воле, Мадьяр нарушил «святой» принцип национального распределения узловых должностей! Такое даром не проходит, тем более что молодой и ретивый начальник части труда и зарплаты по совету Мадьяра сократил должность табельщика, возложив контроль над выполнением норм на начальников цехов. Это уже был явный наезд на «авторитетов».

Вскоре Мадьяр узнал, что «смотрящие» постановили «замочить» его. Он не сомневался: нападут на промзоне, и мер безопасности, кроме боевой настороженности, ему не изобрести. Впрочем, для успокоения нашил с внутренней левой стороны куртки карман и уложил в него общую, в девяносто шесть листов, тетрадь. Далеко не шедевр предосторожности, но ведь сработало!

На следующий день Мадьяр спустился в токарный цех после окончания первой смены и на подходе к будке мастеров лицом к лицу столкнулся с черноголовым крепышом, непременным участником всякой бузы. Удар был сильным настолько, что лезвие узкого ножа пробило тетрадь и обожгло кожу на груди. Рука нападающего соскользнула, из ладони брызнула кровь. А Мадьяра захлестнул нервный смех: очень уж глупое лицо было у «гладиатора»! Ведь ожидал, что пробьет навылет, тренировался, наверное, а тут такой облом!

И что дальше? Сдать? Объявят «козлом», спалившим «честного арестанта», со всеми вытекающими санкциями со стороны воровского мира. Отомстить самому? Блатным он по барабану, сдадут без промедления, их задача – убрать чужого с хлебного места. Промолчать? Расценят как слабость и пойдут на второй круг! И Мадьяр решил подойти к проблеме не с точки зрения зэка, а как, скажем, нормальный диверсант.

Черноголовый был фрезеровщиком. Его станок Мадьяр знал как свои пять пальцев. В цеха в новой должности он мог проходить беспрепятственно. Остальное было делом техники… Или знания техники.

Недели через полторы, в течение которых Мадьяр почти физически ощущал на себе повышенное внимание, черноголовый, выйдя в смену, включил станок, и через несколько секунд фреза, вылетев из шпинделя, оторвала ему кисть руки и распорола живот, вывалив кишки на замасленный бетон. Несчастный случай. Никаких экспертиз, как водится.

По доходившим до Мадьяра слухам, блатные растерялись. Вскоре в конторку нарядчика зашел начальник оперчасти: «Так, диверсант, тебя больше не тронут, это я обещаю, но только давай без фокусов».

Приближалось 40-летие Победы. Сидельцы уповали на амнистию, а вдруг повезет! Разумеется, повезло: из колонии численностью в полторы тысячи человек вышли на волю пять или шесть. Еще трем десяткам сократили остаток срока. Именно тогда Мадьяр с удивлением отметил, что в перечне подлежащих амнистированию наряду с ветеранами Великой Отечественной, инвалидами и женщинами появилась категория «участники боевых действий в Афганистане».

Те, кто попал на зону уже после службы в Афганистане, Мадьяра не интересовали – сам такой! А вот прямо из ограниченного контингента?

Чаще всего встречались прозаические причины: дедовщина, продажа военного имущества местному населению, контрабанда. К примеру, молодой солдат, не вынеся издевательства «дедов», привязал гранату изнутри двери в кабине. Обидчику оторвало ногу, а молодой получил пять лет. Или бывший прапорщик-сапер – сидел за проданную взрывчатку и прочие минно-взрывные принадлежности. Мадьяр так и не решил для себя: относится ли к воинским преступлениям, скажем, изъятие килограмма-другого опия или «герыча» у воина-интернационалиста на таможне?