По всему этому 5 февраля ударили первые русские бомбардировщики. Немецкие самолеты на Нерунге стояли из-за нехватки топлива. Русские бомбы превратили то, что осталось от города, в руины, пепел и щебень. Запах огня долго висел в воздухе, и грузовики, собирающие мертвых, катились по улицам.
Во всем этом страдании была только одна надежда: порт с его судами или дорога по Фрише-Нерунгу до Данцига. Ранее флот и боевые инженеры думали о построении моста на плавающих опорах, поперек канала длиной полкилометра до Нерунга. Но это потребовало бы время, а времени не было. Только три парома, застрявшие между Пиллау и Нерунгом, везли фургоны, рогатый скот и людей. Никто не знал, как долго паромы будут в состоянии ходить днем, не теряя свой груз под пулеметами русских самолетов. Море фургонов, ждущих в Пиллау, как и фургоны на Нерунге, уже было случайной целью для русских самолетов-истребителей. Капеллан Дорфмюллер слишком часто стоял над мелкой могилой кого-то, убитого осколочными бомбами. Он думал о будущем и дрожал.
Среди судов в порту Пиллау стоял северо-германский ллойдовский бывший роскошный лайнер «Генерал Штойбен».
Несколькими неделями ранее 17 500-тонный лайнер служил плавбазой для личного состава подводных лодок. В первые дни февраля он выполнял миссию по эвакуации в Свинемюнде, на побережье Померании, и благополучно доставил свой груз из нескольких тысяч раненых. Тяжелый туман задержал его возвращение на целый день. Он прибыл обратно в порт Пиллау 8 февраля.
С ранних часов 9 февраля беженцы осадили судно. Это был день, когда распространился слух, что русские прорвались через фронт Замланда и что они в 20 километрах от города.
Судно быстро заполнилось сверх предела погрузки. Обширная прогулочная палуба превратилась в массовый лагерь, где тяжело раненные лежали голова к голове. Менее серьезно раненные толпились на нижних палубах вместе с беженцами. Медсестры и медицинские помощники поднимались по пациентам, лежащим в проходах. Но впервые за несколько недель толпы на борту чувствовали нечто подобное теплу, безопасности и надежде.
К полудню более чем две тысячи раненых и более чем тысяча беженцев прибыли на борт в дополнение к команде из четырехсот человек. Точные списки больше не сохранялись, и точное число душ на «Штойбене» осталось неизвестным.
Приблизительно в три часа тридцать минут дня буксирные суда вывели лайнер в открытые воды гавани. Его эскорт, древний торпедный катер Т-196 и еще более старый минный тральщик FT-100, вышел в то же самое время. В последний момент Т-196 сам взял на борт приблизительно двести беженцев из Кенигсберга.
Два советских самолета преследования наблюдали небольшой конвой и атаковали Т-196 на низкой высоте. Они отстали, когда суда достигли открытой воды и двинулись прочь северо-северо-западным курсом. Море было спокойным, небо – серое и тяжелое.
«Штойбен» был окрашен в камуфляжный цвет, нес немецкое военное знамя и легкие зенитные средства. Он не был идентифицирован как госпитальное судно и плыл с выключенными огнями. Все это было естественным следствием чрезвычайного беспорядка тех дней, когда раненый солдат готов приветствовать даже угольную баржу, которая возьмет его, и, так или иначе, не имело смысла на войне, если не принимался во внимание Красный Крест.
На борту голодным давали их первую за многие дни пищу, замерзшие обогревались. Один или другой, возможно, думал об опасностях морского плавания. Но присутствие докторов и медсестер, которые работали без остановки, давало им чувство безопасности.
Конвой скользил в темноте со скоростью десять – двенадцать узлов. Некоторое время можно было все еще слышать грохот артиллерии. Затем наступила тишина.
Между десятью и одиннадцатью часами «Штойбен» вошел в самые опасные воды между так называемой отмелью Штольпе и померанским побережьем. Это был участок, где бедствие настигло «Густлоф». «Штойбен» теперь пошел на полной скорости, и старый минный тральщик с трудом поспевал за ним. Искры выстреливали из трубы минного тральщика, разгоняя ночную тьму и показывая путь судам. Миновала полночь.
Хронометр на мостике показывал час ночи, когда приглушенный взрыв качнул судно. Зазвучала тревога. Короткий момент лайнер еще продолжал плыть, как будто ничего не случилось. На верхней палубе команды мчались к своим башням. Затем судно остановилось. Последующее заняло только несколько минут.
В ярком свете прожектора минного тральщика и сигнальных ракет бедствия, поднимающихся с мостика, «Штойбен» стал зарываться в воду носом. Капитан, который немедленно понял, что его корабль поражен торпедой в правый борт, попробовал спустить спасательные шлюпки с левого, но для этого не было времени.
Отчаянные крики нарушили тишину. Дым от взрыва заполнил проходы, расположенные ниже палубы. Только горстка тех, кто был в передней части судна, сумела подняться на палубу. Среди нагромождения коробок, корзин и спасательных плотов они скользнули в ледяную воду. Вся передняя часть судна, от бака до первой трубы, погрузилась в течение нескольких минут. Затем лайнер перевернулся на левую сторону.
Не было никакого пути для спасения с любой из палуб. Катастрофа произошла внезапно, и многие из раненых и беженцев на нижних палубах мирно спали.
Выстрелы раздавались там, где люди оказались пойманными в ловушку, – некоторые мужчины пробовали с помощью оружия проложить себе путь, другие покончили жизнь самоубийством.
Все, кто спустился с верхних палуб, собрались в кормовой части. Но вместо того чтобы спрыгнуть и искать спасение на бесчисленных спасательных плотах, плавающих в воде, они скопились на корме лайнера, которая поднималась все выше и выше.
Т-196 перемещался вперед и назад на расстоянии, бросая глубинные бомбы, чтобы отогнать советскую подводную лодку. FT-100 оставался насколько возможно ближе к тонущему лайнеру. Капитан минного тральщика пробовал руководить действиями своих спасательных шлюпок и шлюпок «Штойбена». Его моряки, свисая по сторонам на лестницах, извлекали из воды потерпевших кораблекрушение, которые дрейфовали мимо.
В течение нескольких минут казалось, что квартердек «Штойбена» останется выше воды. Ужасные крики стихли. Но прошел час, и судно медленно погрузилось в море. Корма поднялась из воды, выставив наружу вращающиеся винты. Группы мужчин и женщин на кормовой палубе погрузились в воду, все еще цепляясь друг за друга. Некоторые попали в лопасти винтов и были отброшены в сторону. Крик внутри судна поднялся снова – незабываемый для всех, кто выжил. Затем судно погрузилось почти прямо, втянув за собой сотни тех, кто дрейфовал в воде. Тысячеголосый крик прекратился.
Во внезапной тишине, которая наступила в вечернем темном море, в свете прожекторов началась борьба за жизнь тех, кто покинул судно и избежал всасывания. Она длилась в течение многих часов. Суда эскорта спасли почти триста мужчин, женщин и детей. Они настолько замерзли, что не могли схватить веревки, брошенные им. Большинство из них нужно было втаскивать на борт. Мертвые дрейфовали с восковыми лицами. Многие из тех, кого подняли на борт, так и не пришли в себя.
10 февраля на рассвете суда эскорта должны были прекратить спасательные работы. Несколько часов спустя они вошли в док в померанском порту Кольберг, чтобы отпустить горстку оставшихся в живых. Никто не знал числа тех, кто утонул. Это число могло быть только приблизительно оценено. И оценки показали, что их, возможно, было три тысячи.
Ночью 19 марта молодой корветтен-капитан плыл среди приблизительно тридцати рыбацких катеров, которые были поставлены на якорь у берега Фрише-Нерунг, чтобы брать беженцев и везти их через Гданьский залив до Хелы на Путцигер-Нерунг. Оттуда они были бы эвакуированы по воде. Такие транспорты теперь проводились ночь за ночью, чтобы спасти как можно больше людей. Над Гдыней небо было красным, огни сияли за пределами Данцига.
Офицер причалил и пошел в свой блиндаж. В течение почти двух недель он работал в Гдыне без чьей-либо помощи. Но затем военному начальству показалось желательным ввести человека, который имел больше золотого галуна на рукавах и плечах, кого-то, кто мог защитить молодого офицера и его планы от генералов. Адмирал Бухарди прибыл в Гданьский залив в середине февраля. Немного позже эти двое переместились из Гдыни в Хелу, который превращался в основной порт эвакуации и поставок.
Полуостров, названный Путцигер-Нерунг, выдававшийся в Гданьский залив и когда-то населенный несколькими сотнями рыбаков и их семьями, стал отрезком мертвой земли. Русские воздушные налеты разрушили дома. В редком лесу расколотые деревья лежали разбросанными по земле – русская артиллерия на материке взяла Хелу под обстрел. Все же адмирал и его помощник не имели выбора, кроме как доставить по возможности всех людей из портов, которым угрожают, и даже с открытого побережья на этот полуостров, над которым еще не нависла непосредственная опасность оккупации. Отсюда их можно было переправить морским путем. Трупы, торчащие из-под наскоро сделанных укрытий, были привычной картиной на полуострове. В январе и феврале, когда ледяные штормы проносились по Хеле, за ночь умирали тысячи.
