– Идешь вот за ним. Это крутой мужик – от него ни на шаг. Все! Удачи… и смотри там – осторожно.
К рассвету в ускоренном темпе мы протопали километров десять и выскочили на кольцевой гребень с небольшим, прилепившимся в полукилометре под нами, ободранным кишлачком.
Помимо шестой МСР и разведвзвода в группе шли еще три расчета минометной батареи и отдельный офицерский батальон ХАД – человек пятьдесят. Хадовцы первыми и спустились в кишлак.
Как они его там «шмонали», я не знаю. Скорее всего, никак. Судя по всему, хадовцы шли не на прочесывание, а за кем-то, ранее им известным. Когда союзнички начали подъем на наши позиции, им в спину дружно ударило с десяток винтовок и несколько «АКМ». Хадовцы рванулись назад, засели в крайних усадьбах, обозначили себя ракетами и дымами и завязали бой.
Расстояние в пятьсот-семьсот метров, да еще сверху вниз, для стрелкового оружия – ничто, плюс три миномета да штуки три АГСа… Минут за двадцать подавили большинство огневых точек, и ХАД вновь пошел на прочесывание. Духи тоже даром время не теряли – рассредоточились по кишлаку и стали планомерно выбивать хадовцев одного за другим.
Взять изнутри штурмом населенный пункт в тридцать-сорок домов (даже с мощным блокирующим прикрытием) для пятидесяти человек – просто нереально. Если же перед атакой не были проведены артиллерийские и авиационные удары, а штурмующая команда не имеет снайперов и пулеметов прикрытия, да и сами налегке – ни касок, ни бронежилетов, – то и вовсе дело безнадежное.
Так оно и получилось. Хадовцы не прошли и трети кишлака, как уже потеряли человек пять, да раненых четверо. Правда, захватили одного духа вместе с «буром».
Начали отход. Взяли восемь мужиков из местных, не моджахедов, поставили их живым щитом сзади и ринулись под шквалом прикрытия вверх. Духи поначалу не стреляли, и батальон почти успел подняться на гребень, но когда хадовцы полностью вытянулись по склону и заграждение уже никого, кроме последних, не прикрывало, духи аккуратненько одиночными сняли еще несколько человек – «на посошок».
У самой вершины ранили последнего: вопли, суета – явно не рядовой боец. Пока смотрели, что и как, слышу крик:
– Санинструктор, твою мать!
А я в горячке и забыл, что тут делаю. Ничего, напомнили…
Пожалев об оставленной в роте каске, я кинулся вниз. Три хадовца, накрыв собой четвертого, лежали на снегу, скупо отстреливаясь. Я сразу понял, в чем тут дело: привыкли с пятью магазинами в горы ходить, теперь же БК на исходе. А самое интересное только начинается…
Я бухнулся рядом, показываю, мол, выползайте – прикрою. А ребятки сами не ранены – ранен тот, что под ними, это они его своими телами прикрывают. Ребятки меня поняли, спорить не стали (а как тут поспоришь – под огнем, что ли, перевязывать?!), подхватили тело на руки, и только пятки засверкали.
Я чуть-чуть потарахтел, у самого патроны на счет. И лишь бойцы скрылись за хребтом, помчался следом. Оно хоть и пятидесяти метров до своих не будет, а все равно страшно: один, на виду у всего кишлака с духами.
Прибежал, пока отдышался, солдаты уже с раненого, явно командира, бронежилет стянули и показывают мне дырку в боку. Осмотреть толком не успел, показывают еще что-то на теле. Я перегнулся через раненого и увидел, что под кожей левого подреберья у него катается пуля, да какая! В палец толщиной и сантиметра три-четыре в длину. Раненый только хрипит, от боли даже стонать не может.
Я с ходу сделал ему по очереди сразу две ампулы промедола. Результата никакого. Добавил еще одну. Командир минометчиков невзначай напомнил о пустых капсулах, а ротный, и впрямь крутой мужик, поинтересовался:
– Не многовато, а?
– Да ему уже все равно…
– Что так?
– Через броню – в печень и сквозь весь живот – в левый бок. Пуля с другой стороны под кожей прощупывается – «бур»… Он труп, считай.
– Ничего нельзя сделать?
– Ну, снега сейчас навалю под свитер, и все. Может, довезут… А кто он?
– Замполит их. Он им что батя…
Тут мы услышали какой-то дикий, перебиваемый скорострельной тарабарщиной, животный визг и, повернувшись, увидели, как солдат афганского батальона, явно в исступлении, кидается на стоявшего на коленях пленного. Его пытаются оттащить двое других хадовцев, но у них ничего не получается. Солдат впал в истерику и явно невменяем. Проламываясь через четыре сдерживающих его руки, он откинутым прикладом «АКМ» молотил пленного по голове.
А тот, не отворачиваясь и не пригибаясь, смотрел на него в упор. И во взгляде одна лишь ненависть, ненависть и презрение…
Припадок бойца остановил короткий властный окрик, раздавшийся позади нас. Мы повернулись. Сзади подходил хадовец-офицер. Мы сразу это поняли, хотя он был и в бронежилете. И еще мы поняли, что этот высокий крепкий таджик всему здесь Хозяин и что подчиненные почитают его за Господа Бога. Почувствовал это и ротный и невольно подтянулся. Хотя подобное с ним вряд ли случалось часто: шестая МСР и сама ведь не подарок…
На отличном русском языке он кратко спросил о состоянии своего заместителя. Вытянувшись по стойке «смирно» (кто он мне такой, спрашивается?!), я доложил о характере ранения и о неутешительном прогнозе. Поверил он мне или нет, не знаю. Но комбат тут же крикнул:
– Где врач?!
Через несколько секунд, бросив остальных раненых, к нам примчался взмыленный фельдшер.
Мои предположения он подтвердил. Хадовец выслушал их молча, потом вдруг подошел к брошенной наземь винтовке, передернув затвор, выбросил один патрон, в два приема выломил из него пулю и, повернувшись ко мне, спросил:
– Такая?
Я подошел, взял в руку пулю и тоже молча кивнул головой:
– Такая.
Хадовец развернулся и одним легким жестом подозвал двух офицеров «Кобальта». Те не посмели не подчиниться ему и подбежали едва ли не рысью.
Он спросил, все ли у них в порядке и что они еще хотят делать в этом кишлаке. Офицеры ответили, что вертолеты на подходе, «Град» в полку тоже готов, сейчас заберут тела, и можно отходить. Хадовец выслушал их, согласно кивнул и, отвернувшись, уперся тяжким взглядом в раскинувшийся под ногами кишлак.
Офицеры не ушли. Выразительно обменялись многозначительными взглядами. Один, как бы в ответ, легко пожал плечами, а второй, указав на пленного, спросил:
– Ну, так мы этого мудака забираем?
– Нет…
– Но мы же договаривались?!
Хадовец не отвечал…
Пауза затянулась. Один из кобальтовцев пару раз вопросительно зыркнул на меня, мол, чего я тут делаю, а потом опять повернулся к хадовцу:
– Мы утром его вам вернем!
Хадовец еще немного помолчал и все так же, не поворачиваясь, отрезал:
– Все остаются здесь…
Кобальтовцы для приличия перекинулись с ним еще парой фраз и, раздосадованные, отошли в сторону.
Появились вертолеты. Мы загрузили раненых и убитых. С ними улетел один кобальтовец. Второй поманил меня пальчиком и мягонько так выяснил, что я делал рядом с командиром батальона ХАД. Я в ответ тактично прошелся по неуступчивой натуре «восточных деспотов» и традиционно «пожалился» на «руки связаны». Кобальтовец, удовлетворенный моим примерным поведением, согласно закивал головой и, угостив офицерской сигареткой, сказал:
– Минут через двадцать отчаливаем – держись рядом…
Пока грузили раненых и начали отход, комбат-хадовец допросил пленного. Задал несколько вопросов, потом пару раз прошелся глазами и… не пригибавшийся под ударами автоматного приклада пленный опустил голову. Рядовые хадовцы, сидевшие на снегу в нескольких метрах поодаль, так вообще чуть не попадали ниц.
Комбат отдал им какой-то приказ, и, когда те почти мгновенно исчезли, он вдруг скинул с плеча «АКМ», врезал короткой очередью по пленному и, закинув автомат за спину, двинулся следом.
К тому времени я уже достаточно видел покойников, видел и как умирают, но в этой гибели было что-то более страшное, чем смерть сама по себе.
Нет, все произошло без особых конвульсий – пару раз дернулся и затих. Не было и невыразимого ужаса в глазах, как у кишлачных жителей. Наоборот, увидев, как офицер снимает автомат с предохранителя, пленный даже чуть выпрямился и расправил грудь.
Меня поразило не столько то, как встретил свою смерть пленный, сколько то, как эту смерть принес комбат-хадовец. Было такое впечатление, что командир «Соколиков» не приговор привел в исполнение, не врага казнил, не человека убил, а сделал что-то будничное, обычное, о чем забыл еще до выстрела. Никаких эмоций в глазах, никаких чувств на лице, вообще ничего – словно в воздух выстрелил, подал какой-то сигнал, а не в человека, пусть и духа. Убийство вообще противоестественно, даже на войне – сколько ни смотри на трупы, все равно каждый раз внутри что-то дергается. Но этот расстрел был из ряда вон! Какой-то абсурд, как сон, что ли, изначально нереальный.
Стоявшие вокруг напряженно молчали, даже офицеры, даже кобальтовец. Проводив ХАД, командир шестой роты многозначительно кивнул на кишлачных мужиков и неизвестно кого спросил:
