– Выходи!
Илья вышел. Он думал, в автобусе что-то сломалось и водитель просит его выйти помочь с починкой. Но водитель закрыл дверь, развернулся в четыре приема на узкой дороге и уехал. А Илья остался. Посреди поля, в снегу, под вечер. Все еще не веря, что водитель высадил его из автобуса и уехал, не задумываясь о том, каково Илье тут теперь на морозе, без шапки, в тоненьком московском пальто.
Вокруг до самого горизонта не было ни души. Ни жилья, ни дыма. Мобильный телефон, разумеется, не работал: находился вне зоны действия сети. Илье ничего не оставалось, как только идти вперед по дороге, ибо, судя по верстовому столбу, до Княжьей Байгоры было ближе, чем до того поселка, в котором два часа назад вышли из автобуса последние пассажиры и названия которого Илья не запомнил.
Он шел по щиколотку в снегу, стараясь согреться ходьбою. В ботинки набился снег. Ботинки промокли. Никакая ходьба не могла уже согреть ноги. Илья продолжал надеяться, что рано или поздно какой-нибудь автомобиль проедет же мимо или навстречу и заберет же его. Но он шел уже битый час. Ни в сторону Княжьей Байгоры, ни навстречу не проехал за это время никто.
Еще минут через двадцать Илья совсем перестал чувствовать ноги, но зато плечи его стали дрожать крупной дрожью. Он подумал, что, наверное, умрет здесь в чистом поле, а найдут его весной.
Еще через четверть часа ему стало вдруг тепло и весело, как бывает тепло и весело человеку, когда он замерзает насмерть. Сверкающий, порозовевший на закате снег, повисшее над дальним лесом солнце перемешивались в его голове с картинками из детства и юности, такими живыми, что их даже трудно было назвать воспоминаниями. Снег, солнце, и вот Илья, мальчик еще, бежит по школьной лестнице, размахивая портфелем, а под лестницей на стуле сидит уборщица баба Катя. Она одета в сатиновый синий халат, и на голове у нее – пестрая косынка. На полу перед нею стоит грязное оцинкованное ведро и лежит в ведре серая тряпка, изготовленная из такого же халата, какой на бабе Кате надет.
Снег, солнце, и баба Катя громко говорит про бегущих мимо детей:
– Сукины дети! Матери ваши бляди! Собрать бы вас всех, сученышей, на Красной площади, облить бы вас всех керосином и всех бы поджечь!
Эти слова она повторяет много-много раз. А Илья пробегает мимо, слышит, и где-то в груди, повыше солнечного сплетения, сворачивается у него горькая обида, как раньше на плите в ковшике сворачивалось молоко, пока его добывали из коровы, а не из молочного порошка.
Снег, солнце, Илья почти уже бежит по щиколотку в снегу, стараясь только не сбиться с дороги, и в то же время сидит со школьным своим товарищем за компьютером, сочиняя воззвание, озаглавленное «Бабу Катю в отставку!» Если не считать броского заголовка, воззвание вполне вежливое: «Мы уважаем людей труда, мы понимаем, что баба Катя работает в школе много лет, но тем не менее мы не считаем возможным, чтобы баба Катя употребляла по отношению к нам нецензурную лексику, оскорбляла нас и наших родителей».
Снег, солнце, Илья спотыкается, падает в снег, думает, что хорошо бы было остаться лежать в снегу, но все же встает и бредет дальше. И в то же время Илья, мальчик еще, сидит со своим школьным товарищем перед компьютером и спорит, ставить ли под воззванием имена. Товарищ говорит: нет, не ставить, листовка с требованием отставки школьной уборщицы должна, по мнению товарища, появляться в школе то там, то здесь анонимно, чтобы школьная администрация думала, будто детей, написавших это воззвание, много. «А если мы подпишем, – говорит товарищ, – они сразу поймут, что нас всего двое».
Снег, солнце, Илья улыбается на ходу. Он улыбается потому, что этот его товарищ окончил школу ФСБ и теперь работает где-то в Кремле, охраняет президента, а он, Илья Яшин, занялся оппозиционной политикой, работал в предвыборном штабе демократической партии «Яблоко» на парламентских выборах 2003 года и проиграл, проиграл. Проиграл эти ключевые выборы, до которых демократы в российском парламенте были и после которых – перестали быть.
Снег, солнце, оно уже касается вершин деревьев, Илья шагает в снегу и в то же время стоит в кабинете директора, и директор спрашивает, один ли Илья писал это свое воззвание про бабу Катю, а Илья отвечает, что нет, не один, конечно, но ни за что не скажет, кто его подельники.
Снег, солнце, чуть было не отчисленный из школы Илья идет в раздевалку, а под лестницей, где обыкновенно сидела баба Катя со своим ведром, нету теперь никакой бабы Кати. И назавтра нет. И на третий день. И через неделю. И Илья, мальчик еще, думает, не убил ли он старуху тем, что расклеил по школе свое распечатанное на принтере воззвание, не стало ли ей плохо с сердцем, жива ли она там в своем Ясеневе или Бирюлеве-Товарном, из которого каждый день полтора часа ездила в школу мыть пол.
Снег, солнце, синие тени деревьев становятся длиннее, Илья шагает по снегу. Воспоминания становятся даже, пожалуй, ярче, чем снег. Илья почти что видит, как уже студентом стоит у Государственной думы в рядах людей, протестующих против того, чтобы гимн Глинки перестал быть российским гимном, а вместо него вернулся бы старый гимн Советского Союза, музыка Александрова, слова Михалкова, чуть-чуть измененные, но все равно слова Михалкова. Их человек двести, они кричат, над ними знамена демократических партий. А немного поодаль – еще человек двести с красными флагами. Это коммунисты. Они, наоборот, против гимна Глинки и за гимн Александрова. Они пожилые люди, многие из них похожи на бабу Катю, и Илья думает, не станет ли им плохо с сердцем, если не вернуть им знакомую музыку с понятными словами «Россия великая наша держава, Россия любимая наша страна».
Снег, полсолнца над лесом, синие тени лежат уже через все заснеженное поле, Илья шагает и в то же время стучится в ободранную дверь одного из офисов партии «Яблоко» в Москве на Хорошевке. И спрашивает скучающую в офисе женщину, не надо ли помочь чем-нибудь демократической партии. А женщина удивляется: «Ну, разнеси листовки». И дает ему огромную пачку листовок, чтобы он ушел на подольше. И он разносит листовки. По школам, по институтам. Он разговаривает со студентами и преподавателями. Он говорит, что партия «Яблоко» против войны в Чечне. Что предложенный в конце восьмидесятых годов план лидера «Яблока» Григория Явлинского «Пятьсот дней» был бы, если бы принять его, куда более мягким способом перейти от социализма к капитализму. И, раздав листовки, Илья возвращается в офис. А женщина в офисе удивляется: «Ты вернулся? Я думала, ты не вернешься никогда».
Над черной полосой леса от солнца остался только самый краешек. Фиолетовые тени деревьев протянулись уже теперь до самой дороги, Илья шагает, наступая время от времени на край теней. И в то же время он разгружает восемнадцатитонную фуру на складе, на самой окраине Москвы. В фуре на палетах – пачки предвыборных листовок, потому что выборы. 2003 год, выборы в парламент. Илья уже член партии «Яблоко» и даже возглавляет в партии молодежное крыло, пару десятков юношей и девушек, которые тоже все здесь и тоже разгружают фуру. Грузчики разбежались. Партийных денег, выделенных на грузчиков, оказалось слишком мало, чтобы нанять кого-нибудь, кроме бездомных и пьяниц, собранных тут же, возле склада по дворам. Они оказались ненадежными работниками, эти пьяницы. И приходится теперь Илье самому разгружать фуру и перегружать листовки в несколько грузовичков, развозящих… бог знает куда развозящих все эти листки с призывами к свободе, демократии и человеческому достоинству. В кармане у Ильи звонит мобильный телефон. Голос координатора московского штаба партии говорит: «Илюш, в три часа ночи к тебе приедет еще одна фура, надо ее быстро разгрузить». Илья слушает, и рука с телефоном дрожит у его уха от перенапряжения. Ему тяжело, но еще тяжелее ему было бы работать в штабе и видеть, куда и как уходят выделенные на выборы деньги.
Солнце упало за лес. Фиолетовые сумерки. Белый цвет снега из теплого стал холодным, и, может быть, оттого сразу почувствовался холод. Градусов десять мороза на самом деле. Илья шагает, но у него уже нет никакой надежды. Как не было надежды, когда в выборную ночь на табло Центризбиркома результат партии «Яблоко» добрался до 4,1 % и застыл. Прямо перед этим Илья бежал по лестнице штаба партии «Яблоко», встретил лидера партии Григория Явлинского и не удержался спросить, пройдет ли партия в Думу, преодолеет ли заветные пять процентов. «Не волнуйся, Илюш, – похлопал его по плечу Явлинский. – Все будет хорошо. Теперь я уже точно знаю». За пять минут до этого Явлинскому звонил президент Путин и поздравил с тем, что партия прошла в Думу. Явлинский поверил Путину. Яшин поверил Явлинскому. Но где-то в Центризбиркоме ближе к утру выяснилось, что правящая партия «Единая Россия» недобирает процентов до двух третей парламента, до конституционного большинства. И на закрытых уже избирательных участках к обработанным уже избирательным бюллетеням стали добавлять еще – в пользу «Единой России». И процент «Яблока» снизился. И под утро Илье безнадежно горько было смотреть, как результат партии застыл на отметке 4,1 %. И он чувствовал, что у них украли победу, что их просто выкинули из политики, как выставляют из комнаты детей, когда взрослым надо поговорить о чем-то серьезном. Он вернулся домой, метался по комнате, а потом собрал рюкзак и уехал на электричках, на поездах, на попутных машинах путешествовать по России и пытаться понять, что это за страна такая, где не нашлось даже и пяти процентов человек, которые проголосовали бы за партию, предлагавшую мир, свободу, демократию, человеческое достоинство и честность.
