– Гранату! Гранату!
Во мне чешется незнакомый азарт. Напали? Миротворцев долбите? Сейчас мы вам наваляем! Сзади меня кто-то, хрюкнув от усердия, швыряет гранату. Видать, с задержкой в руке, профессионально – чтоб они отбросить ее от себя не успели. Взрыватель летящей гранаты щелкает почти над моей головой. Совсем негромкий хлопок. Стрелков, всех троих, взрывом подбрасывает вертикально вверх. Метра на полтора. На землю они возвращаются уже безвольными куклами. Перебегаю к ним в кювет. Грузины лежат друг на друге, внахлест, раскинув расслабленно руки. Бухаюсь рядом, разглядываю. Так… Следов повреждения тел нет. Крови тоже нет. Но они мертвые, явно мертвые. Автоматы АК. Не родные какие-то, черные. И магазины черные. Один разбит, выскочившая из него пружина, разжавшись, мелко дрожит. На ремнях фляги. Пластмассовые, обтянутые серым сукном. Лица у стрелков тоже серые, можно сказать земляные. Глаза открыты. Готовы. Меня не смущает такое соседство. Это когда где-нибудь в Москве видишь на асфальте, на проезжей части тело, прикрытое простыней, – жутко. Шел человек на работу. Или с работы. И вдруг бац… А здесь война. Убитые на поле боя смотрятся… Как сказать… В общем, понятно! Гармонично смотрятся они, гармонично.
Рядом со мной грузно плюхается Хрулев. Секунды две-три он оглядывается по сторонам. Потом кряхтит, встает на одно колено и стреляет из автомата, короткими очередями, отсекая по два патрона. Минута, здесь уже и Уклейн, и Леня, и артиллерист, авианаводчик, еще какой-то солдат, потом еще один военный, вроде прапорщик, и Сокирко с Коцем. Игорь Васильевич хлопочет вокруг оператора. Плечо у того уже перебинтовано. На плотной белой повязке большое пятно крови. Уклейн поворачивается к прапорщику:
– Промедол есть?
– Да!
– Коли! Ему коли!
Показывает на Леню. Лицо у звукооператора жесткое. Видно, что если его не послушаются, он заставит.
– Я не умею…
– Эх ты, вояка. Давай сюда!
Уклейн поднимает перед глазами тюбик с наркотиком, колдует над ним мгновение, а потом лихо тычет иглой Лене в бедро. Прям через джинсы.
– Ах ты! Больно!
– Ничего, ничего! Сейчас прикайфуешь!
Ни Ротного, ни командира полка я в кювете не вижу. Базаева тоже нет. Ни БМП, ни пехоты. Передовая рота ускакала вперед. Если высунуться из кювета, видно, как впереди, по направлению к верхнему городку миротворцев, в двухэтажных кварталах идет бой. Гремят пушки, бьют пулеметы. От взрывов подлетают вверх куски бетона, доски какие-то, листы железа. Так. Наши пробиваются-таки на спасенье своих. Арьергардная рота отступила.
Да… Осиротели мы, застряли на этом долбаном перекрестке. Колонна, как бельевая веревка, не выдержала, лопнула прямо посередине. Аккурат там, где мы остались. И перспектива наша малопонятна. Связи, я так понял, нет. Во всяком случае мой телефон не работает. Человека с рацией я тоже поблизости не наблюдаю. Остается надеяться, что военные вдруг забеспокоятся: «А где же командарм? И командира полка нету». И тогда, может быть, начнут поиски. Может быть… А может и не быть. Сейчас по нам стреляют с двух сторон. Со склона, из-за елок, метров с двадцати. И в доме двухэтажном они засели. Тоже потрескивают автоматами. Пока не страшно. Пехота наша рядом. Спасут…
Я ложусь на пологий скат кювета. Жду изменения ситуации. Проходит минута. Или две? Или полчаса? Бездействие мне надоедает. Переворачиваюсь на живот. Потихоньку выглядываю из кювета. Что там снаружи творится? Хрулев все стреляет. Артиллерист, авианаводчик и прапорщик тоже. Ротного не вижу, слышу только его автомат – он строчит левее, за кучкой погибших грузин. Прямо напротив кювета по склону пробегает грузин. Оглядывается, палит несколько раз в нашу сторону. Хрулев дает по нему очередь. Грузин поскальзывается, грудью налетает на заграждение из сетки-рабицы, путается в ней. Хрулев поднимается чуть выше, дает еще очередь. Грузин клюет носом и повисает на заграждении. Метрах в десяти из нашего же кювета, из кустов, выскакивает еще один грузинский солдат. Так глухарь неожиданно выпархивает из-под ног охотника. Он пытается перебежать дорогу. Хрулев стреляет. Бедолага падает, лицом врезаясь в дорогу. Я слышу, как глухо стукается об асфальт его голова в каске. Он лежит неподвижно секунды три. Потом медленно переворачивается на спину. Одна рука на груди, другая откинута в сторону. Убит. Я замечаю еще несколько безжизненных тел с той стороны дороги, на обочине. Та же серо-зеленая форма, те же измазанные сажей лица. Не наши. Враги.
Леня лежит на скате кювета. Лицом вверх. Курит. Пули пролетают прямо над его головой. Он не обращает на них никакого внимания. Пускает дым плотной струйкой, вертикально вверх, задирая при этом подбородок. Чудодейственный промедол! Наверное, Леонсио сейчас не здесь, а на пляже. Где-нибудь во Флориде. Или у себя в Рязани, на Оке. Мысленно. А на самом деле он, как и все мы, в полной жопе. Связи ни с кем нет. Командир полка Гостев наверняка занят боем. Ему не до нас. А мы… Хрен его знает, что мы.
Переползаю через мертвых грузин в конец кювета, к перекрестку. Угол забора отбит. Его пролеты, огибая подстанцию, вдоль дороги уходят в город. Заглядываю в дыру. Кусты. Ветки торчат, касаясь моего носа. За ними ничего не видно. Рядом солдат. Боже мой! Да ему лет пятнадцать! Лицо чумазое! Бронежилет велик, висит прям до колен. Российская военная угроза, блин… Солдат вместе со мной всматривается в провал в заборе. И вдруг, не отводя от кустов глаз, он кричит:
– Товарищ командующий! Там кто-то есть!
– Ну так стреляй. Чего ждешь?
Солдат не к месту проявляет какой-то непонятный мне гуманизм. Он еще секунд пятнадцать глядит в заросли, потом по-детски, петухом, вопит прямо у меня под ухом:
– Руки вверх!
О боже! Из куста, меньше, чем в метре от меня, вдруг вырастает поясная фигура. Грузин. Каска. Ненашенский камуфляж. Лицо в зелено-черных полосах. Мама, это коммандос! Он похож на тех троих, мертвых, которые лежат за углом. Только этот живой. Не стреляет, сдается! Руки, как в фильме про немцев, подняты вверх. Бац – пуля делает ему дырочку правее носа, в щеке. Он заваливается назад. Я, хлопая глазами, поворачивают к солдату. Запасы гуманизма у того неожиданно кончились.
– Ты что ж, сучонок, делаешь!
Я уже мысленно допросил этого пленного. Уже придумал, как его, милого, в случае чего менять будем. А тот его хлопнул!
Боец не обращает на меня никакого внимания. Он снова кричит:
– Руки вверх!
Из кустов показывается еще одна фигура. В таком же опрятном обмундировании. И лицо измазано. Опять коммандос, и опять от его глаз до моих не более метра. Бац – пуля бьет в переносицу. Чуть брызгает кровь. Грузин, открыв рот, мелькая белым, не измазанным кадыком, падает на спину. Боец, матерясь, высаживает в кусты весь свой магазин. Молчим. Не смотрим друг на друга. Потом я трогаю бойца за плечо. Аккуратно, как больного, прошу:
– Ты посиди здесь, покарауль. Чтоб нас с тылу никто не замочил! Ладно?
Боец кивает, все так же не отводя глаз от кустов. Шарит в подсумке, вытягивает запасной магазин, втыкает его в автомат. Я переползаю за угол. Леня курит, остальные стреляют. Вдруг Хрулев вскрикивает. Стонет. К нему подползает Уклейн:
– Что, товарищ командующий?
– Уххх! Попали в меня…
Уклейн, взявшись за каблук, стягивает с Хрулева туфлю. Носок намокает, меняя зеленый цвет на бордовый. Нога вздувается на глазах. Как будто под кожей у Хрулева вместо ступни вырастает валенок. Уклейн, само спокойствие, накладывает повязку. Командующий стонет, но не кричит. Я ловлю себя на мысли – жалко туфлю. Брошенная Уклейным, она укатывается на дно кювета. Генеральская… Шитая по заказу…
Я переворачиваюсь на спину. Лежу и смотрю в небо. Господи… Был у меня недели две назад разговор. Ну как разговор… Обращение к Богу. Так, без повода, но по делу. Господи, молил я, не дай мне помереть в постели, мучаясь от болезни. Как мой батя от рака три года назад. Позволь погибнуть в бою. Позволь, говорил я…
И вот сейчас оно и вспомнилось, мое обращение. Просто так, безо всяких эмоций подумалось: неужели все? Пришел мой конец. Вот здесь, в этом самом кювете. Правда, я просил у Бога, чтоб меня застрелил снайпер. В восемьдесят два года. Но видимо, что-то там наверху не срослось.
– Командир!
Вообще-то по военно-учетной специальности я политработник. «Замполлитр». Но Уклейн зовет меня именно так, «командир». Ну что ж, я всегда отзываюсь. Вот и сейчас он отвлекает меня. Не дает подумать о вечном. Машет рукой: мол, подползай!
Маленькое производственное совещание. На повестке дня вопрос: «Как не дать дуба?». Вперед пробираться – смысла нет. Оставаться здесь? Тоже. Я предлагаю: надо как-то пройти назад. Но! Дорога простреливается. Ползти по кустам, вдоль забора? Опасно. Кусты густые, через них ничего не видно. Грузин впереди, должно быть, немеряно. Если идти и стрелять перед собой, гранаты бросать… А вдруг там наши засели? Своих убьем! Да кто б там ни был. Возьмут да и ответят нам из всех стволов! Мало не покажется. Но, с другой стороны… Надо ведь как-то раненых выносить… Сколько они еще продержатся?
