– Лучше быть честным бунтарем за правое дело, чем красть у нищих суму, – спокойно ответил Оченин.
Капитан смешно выругался по-русски. Мы расхохотались. Капитан, не поняв причины нашего смеха, рассвирепел окончательно. Но нпкакпе новые угрозы на нас не подействовали, и он ушел.
Через несколько минут в барак явился сержант-мажор и предложил нашей пятерке итти в канцелярию. Мы поняли, что Манжен опять хочет арестовать и наказать нас, поэтому итти отказались.
– Арестовывайте всех, а одних не дадим, – заявили товарищи сержант-мажору.
Сержант сказал, что он будет вынужден во исполнение приказа капитана применить оружие, поэтому просил не обострять отношений. Мы согласились и пошли.
В канцелярии Манжен предложил нам выйти на работу и уговорить всех остальных. Пятерке он обещал платить деньги. Мы категорически отказались. Платить требовали всем.
Нас снова заперли на гауптвахте. Капитан уехал.
Часов в шесть вечера в лагерь прискакали двое верховых. Они привезли сержант-мажору письмо от капитана. Видимо, исполняя приказание Манжена, сержант-мажор вывел нас из арестного помещения и передал верховым.
Мы пошли. Один верховой ехал впереди, второй сзади. В полночь мы пришли в какой-то лагерь с бараками, похожими на наши. В них помещались негры. Усталых, измученных, со стертыми в кровь ногами, нас поместили в арестантскую с железными решетками.
Рано утром, когда негры были на работе, нас вывели из арестного помещения. За лагерем, метрах в двухстах, было видно какое-то громадное колесо. Когда нас подвели к нему, мы начали рассматривать, что это за штука. По виду колесо было очень похоже на мельничное. Вокруг него снаружи были устроены ступени. Колесо висело на двух железных столбах, нижняя часть его находилась метрах в семи от земли. К одному из столбов была приделана лестница, которая доходила до небольшой площадки на самом верху столба.
Сопровождавший нас капрал поднялся на площадку и приказал следовать за ним, потом велел перейти с площадки на одну из ступеней колеса. Ступеньки были длинные – около двух метров, и мы, вся пятерка, свободно уместились на одной.
Пока мы устраивались,недоумевая, к чему эти фокусы,капрал сошел с лестницы вниз и нажал незаметный рычаг. Площадка и лестница опустились, и громадное колесо начало тихо вертеться. Мы приближались к земле. Еще минута, и мы слетели бы с большой высоты. Необходимо было переступать вперед со ступеньки на ступеньку. Потом мы узнали, что это колесо было орудием наказания негров.
Ровно десять часов крутилось колесо, и все это время мы не имели ни одной минуты отдыха, топтались на одном месте. Последний час ноги совершенно отказывались повиноваться, они были как налитые свинцом, и с большим трудом мы поднимали их вверх на очередную ступеньку.
На следующий день мучение продолжалось. Колесо также без остановки прокрутилось десять часов. Мы еле добрались до арестного помещения.
Так прошло пять дней. На шестой, несмотря на все угрозы, мы категорически отказались итти на колесо. Рассвирепевший Манжен приказал охранникам отвести нас в другое место.
Метрах в пятидесяти от колеса на земле лежали чугунные решетки, которые покрывали цементные чаны, врытые в землю. Нас подвели к этим чанам и, дав в руки по ведру, спустили каждого в отдельный чан, закрыв сверху чугунной решеткой.
Чаны были вышиной в два метра, шириной метра в полтора. На дне каждого чана было сделано отверстие и такое же отверстие имелось в стене чана на расстоянии метра с небольшим от дна.
Очутившись в прохладном цементном чану, я даже обрадовался подобного рода наказанию. Поставив ведро на пол вверх дном, я сел на него, недоумевая, зачем нам выдали пустые ведра.
Прошло минут пятнадцать могильной тишины. Вдруг где-то под землей послышался шум, который с каждой секундой становился все слышнее и слышнее. Я насторожился. Через несколько томительных секунд из нижнего отверстия в чан хлынула вода.
Мысли мои спутались, я растерялся, раза два крикнул, подняв голову вверх, но на мой крик никто не отозвался.
Вода быстро прибывала. Убедившись, что тяжелая чугунная крышка чана была заперта на замок, я стал ломать голову, как избавиться от неожиданной холодной ванны.
Взглянув на верхнее отверстие и на плавающее в воде ведро, я понял, что нужно делать. Схватил ведро и быстро начал отливать воду в верхнее отверстие. Подача воды в чан была так рассчитана, что человек должен захлебнуться, если хоть на минуту перестанет отливать воду.
Десять часов, не разгибая спины, я отливал воду из чана, работая как автомат. Пот с лица лил градом. Мокрая гимнастерка прилипала к телу.
Освобожденные из адских казематов, мы еле добрались до арестного помещения и только успели переступить порог, грохнулись на грязную солому и тут же заснули мертвым сном.
На следующий день работа в «чанах смерти» повторилась. В полдень измученный Андрей Карпов начал кричать о помощи. Он не мог больше отливать воду, руки и ноги от холодной воды свело судорогой. Скоро крики превратились в отчаянный вопль. Но кроме нас четверых его никто не слышал.
Мы знали, что Карпов погибает, но что могли сделать, когда сами были заперты, как дикие звери, в цементных клетках?
Крики Карпова так подействовали на меня, что руки мои невольно опустились, ведро выпало и плавало на поверхности. Силы оставляли меня. Я был в отчаянии.
Лишь страх перед ужасной смертью привел меня в сознание. Руки рывком схватили плавающее ведро. Мускулы снова напряглись, и упорная работа отрезвила меня.
Вечером французская охрана, выпуская нас из чанов, вынула посиневший и скрюченный труп Карпова. Мы глядели на товарища и плакали. Французские охранники сняли кепи. Пользуясь отсутствием офицеров, они рассказали нам, что такие случаи нередки среди арестованных негров.
Невзирая на нашу убедительную просьбу разрешить похоронить товарища, Манжен распорядился ночью зарыть труп Карпова без всяких церемоний. Где был похоронен Андрей, для нас осталось тайной.
Несмотря на ужасную усталость, мы долго не могли заснуть. В ушах застыл вопль Андрея. В глазах мерещился его посиневший труп.
Много видел я убитых и умирающих товарищей в бою под Бремоном и во время ля-куртинского расстрела. Жуткие были картины! Но все эти изуродованные артиллерийскими снарядами, изрешеченные пулями и искалеченные удушливыми газами трупы не производили на меня такого тяжелого впечатления, какое произвел труп Андрея.
Во мне все бушевало и горело. Казалось, вот-вот откроется дверь и покажется всегда веселое, улыбающееся лицо Андрея в шапке кудрей.
Товарищи мои переживали потерю Андрея не легче моего. Они разбрелись по углам и молчали. Никто из нас не находил слов для разговора. Сон бежал прочь.
За десять дней пребывания в негритянском лагере мы неузнаваемо изменились. Вместо крепких, здоровых людей бродили теперь какие-то скелеты с выпученными глазами, осунувшимися лицами, трясущимися руками и ногами.
Мы с ужасом думали о завтрашнем дне, который не обещал ничего, кроме того же «бассейна смерти».
Владимир Станкевич до того ослаб,что совершенно не надеялся на свои силы. Уходя к чану, он со слезами на глазах прощался с нами и просил, если нам удастся отсюда выбраться, написать о его ужасной смерти старухе-матери.
Как-то вечером в арестантское помещение пришел Манжен и предложил нам или оставаться и продолжать отливать воду или записаться добровольцами, чтобы ехать во Францию на передовые позиции. Выхода у нас не было, и мы записались в «батальон смерти», который, по словам капитана, формировали во Франции из фельтенцев.
Манжен достал из планшета печатный бланк, заполнил его нашими именами и фамилиями и дал нам расписаться. Положив подписанный бланк обратно в планшет, Манжен ехидно улыбнулся. Его несимпатичное холеное лицо выражало довольство. Серые холодные глаза говорили: я оказался сильнее вас, вы побеждены.
На следующее утро мы вышли из негритянского лагеря в сопровождении французского солдата. Мы до того были слабы, что единственный наш груз – шинели – и тот казался нам в тягость. С трудом добрались до нашего первого лагеря.
Встретивший нас сержант-мажор был поражен нашим видом. Он всплеснул руками и широко открытыми глазами смотрел на живые трупы. Он не выдержал и заплакал.
Дня через три, собрав пожитки и крепко пожав руки товарищам, а также сержант-мажору и всем остальным французским солдатам, мы тронулись в путь под охраной одного верхового француза.
Придя в город Оран, мы встретили там других русских солдат, которые также записались в «батальон смерти» и ехали во Францию. Всего собралось нас человек пятьдесят. Из них не было ни одного действительного добровольца. Каждый был вынужден ехать на фронт, спасаясь от верной гибели в Африке.
