— Этого не может быть, — вскричал Игорь Николаевич, — потому, что этого никогда не было. Партия и ее ЦК повелели, мы рявкнули и т. д. и т. п.
— Но ведь первая бомба была копией американской…
— Откуда у вас эта информация? — впился в автора прокурорским взглядом Головин. И не дожидаясь ответа, вдруг заявил с просветлевшим лицом. — Я знаю, это Антонов-Овсеенко вас настраивает. Сплошное очернительство, сплошная клевета. Вы лучше описывайте героические дела и поступки для воспитания молодежи. Пришлось показать ему кое-какие документы и сообщить, что с Антоновым-Овсеенко автор незнаком.
На следующий день Головин прислал письмо, в котором извинялся за грубость и вспыльчивость, но по-прежнему предупреждал: «Не слушайте Антонова-Овсеенко, не было ни разведданных, ни зеков, ни урана немецкого. Партия и ее ЦК повелели… и т. д. и т. п.»
И вот в 1992 году яркий представитель темных «патриотических» сил соглашается на публикацию давно известных ему сведений и документов, изображая при этом изумление и шок.
Но журналистов редакции распирают верноподданические чувства, и он почтительно уведомляют о готовящейся публикации Харитона. Дескать, извольте видеть — какие мы угодливые, готовы подставить любую даже нецензурную часть, коли вам захочется пнуть… Итак, зимой в редакции появились материалы, а осенью тираж отпечатали.
Вот тут и начались пинки. «Квасные патриоты» застращали Харитона и тот от испуга велит редакции запретить публикацию. Вскоре «опомнился» и Головин:
— По этой публикации атомную бомбу может сделать любой, кто захочет, — нагнетает Игорь Николаевич.
Поступают возражения (вопреки Закону о печати) от Минатома и от КГБ, который сам и рассекретил документы. Минатом считает, что документы № 12 и № 13, где описывается конструкция самого первого, уже давно устаревшего заряда, являются нарушением Договора о нераспространении ядерного оружия. На это же намекает и иезуитское письмо КГБ, подписанное Юрием Кобаладзе, которого не зря зовут просто Коба.
Ну и, наконец, зашумел и прислал грозный, но незаконный запрет вице-премьер Шумейко, известный своим активным неучастием в делах «Властелины». Он требует не допустить рассыл и выдрать листы с документами № 12 и № 13.
Но часть тиража уже ушла в Петербург, за рубеж и в Сибирь. Кроме того, автор, много лет проработавший директором разных издательств, как профессионал уверяет, что порядочная часть тиража печатной продукции всегда разворовывается. Крадут, чтобы почитать на дармовщинку, чтобы перепродать потом, раздарить друзьям. Крадут потому, что в издательствах нечего больше красть, а советский человек не воровать не приучен. Определенное количество журналов ВИЕТ уже украли, но когда узнали, что издание запрещено, тащить стали пачками. В итоге на складе осталась только половина тиража.
За журналистов ВИЕТ заступились российские и зарубежные издания, что вызвало в редакции вздох облегчения, уняло дрожь в коленках и медвежью болезнь — они начали тянуть с «выдиранием» крамолы. Тянули до тех пор, пока не закончилась, не отшумела бесславная карьера г-на Шумейко, и, наконец, последовал звонок со склада — забирайте, мол, свои жалкие остатки тиража…
И тут собственно возникает неизбежный вопрос — а из-за чего весь этот шум? В серьезность требований изъять документы № 12 и № 13 не верит никто — ни сами «квасные», ни охмуренный ими патриарх. То, что Юлий Борисович брякнул с испугу, противоречит его собственному мнению, которое было широко опубликовано (текст этой публикации, кстати говоря, редактировал и подписывал сам глава Минатома Михайлов):
— Что касается первой атомной бомбы, я считаю, что ее можно показать широкой публике — более того, ее даже возможно публично разобрать (! — авт.), и с моей точки зрения, вреда не будет (! — авт.). Я имею в виду договор о нераспространении ядерных технологий.
К этому остается только добавить, что когда американские студенты приходят на практику в ядерную лабораторию, им дают задание — сконструировать простейшую атомную бомбу на основании публикаций открытой печати. И они вполне успешно выполняют задания! Естественно, что ученые тех стран, против которых направлен договор о нераспространении, сделают это еще более успешно — была бы только ядерная взрывчатка: плутоний, уран или торий.
Весь сыр-бор разгорелся только по одной причине — «квасные» никак не хотели, чтобы утвердилось мнение, что проект советской атомной бомбы — «цельнотянутый». Однако, придраться в целом к публикации ВИЕТ было нельзя, а потому попробовали прицепиться к «крамольным» документам — на основании чего и запретить публикацию целиком.
Но опять же, вот что странно. Годом ранее шумного скандала с ВИЕТ в приложении к «Курьеру советской разведке» совершенно спокойно печатается аналогичный материал, да еще и сам документ № 12!
Может никто не заметил той публикации, хотя тираж приложения — 100000! Но тогда придется еще раз повторить: в 1989 году (за три года до скандала) автор опубликовал в еженедельнике «А и Ф» серию статей, в которых прямо указывает на зарубежное происхождение первой атомной бомбы СССР — идея и конструкция американцев, а уран — немецкий.
В статьях рассказывалось об акциях советской разведки в Англии, США, Канаде, об ее успехах и провалах, о главных информаторах этого небывалого в мире проникновения в зарубежные секреты.
Немало было сказано и о советских ученых, которые проверяли поступавшую информацию, проводили эксперименты в кратчайшие сроки сделали и испытали бомбу.
И что самое интересное — на страницах еженедельника автор привел схему урановой бомбы, по которой еще легче «сделать бомбу любому, кто захочет» (в соответствии с запугиваниями Головина).
И, если тираж приложения к «Курьеру советской разведки» показался мал, чтобы его заметили, то тираж «А и Ф» тогда 20 миллионов, его читало практически все взрослое население страны.
Остается добавить, что публикация в «А и Ф» также прошла не без истории и шумной истерии. После прочтения рукописи у главного редактора еженедельника появилась «медвежья болезнь», которая случалась с ним всякий раз, когда появлялся острый материал, и он немедленно убывал тогда в командировку или «на больничный», чтобы избежать ответственности. (Зато в последствии, когда материал имел громкий успех, гулко бил себя в грудь кулаком).
На сей раз все произошло по иному. Главный предложил в силу все той же угодливости отправить рукопись в военную цензуру, но получил резкий отпор. Автор предупредил, что в таком случае он опубликует рукопись в более солидном издании, где руководство не занимается холуйством. Главный лицемерно пообещал никуда не слать, но тут же втихомолку связался с цензурой.
На следующий день в редакции принесся испуганный, как всегда, академик Харитон и начальник «бомбового» главка Цырков, побывали потом и представители министерской «спецслужбы».
Однако, автор сразу занял крайне жесткую позицию, и не позволил никаких изменений в тексте, который вскоре и был опубликован. Тысячи читательских писем подтвердили, что вскрытый в публикации «Атомный Гулаг» пласт — это новый список человеческих судеб, растоптанных большевистским режимом. В редакцию приходили и приезжали издалека люди, рассказы которых множили число фактов, которые и легли в основу первой книги «БОМБА. Тайны и страсти атомной преисподней».
Но было и несколько человек совершенно другого, сталинско-гулаговского мира. Так, бывший заместитель Курчатова, Владимир Гончаров требовал опубликовать его версию атомного проекта, в котором начисто исключалась «цельнотянутость», а все излагалось в «патриотически-квасном» ключе.
ГЛАВА XII
Конкурента отодвинули
К середине 1950 года у советских ядерщиков появилась новая задумка — на основе более мощной обжимающей взрывчатки сделать необычайную бомбу деления, энерговыделение которой по расчетам могло доходить до 1–2 мегатонн.
Причем не в какой-то отдаленной перспективе, а в ближайшее время, поскольку самые основные явления в делящейся бомбе были более или менее изучены, отработаны и рассчитаны. Но этот заряд, получивший индекс РДС -7, был окончательно разработан только в 1953 году, до испытания «слойки», поскольку ему уделялось меньше времени и сил, хотя он был вполне конкурентноспособным с РДС -6с.
Поскольку мощность термоядерного заряда предполагалась неограниченной, «слойке» и «трубе» было отдано предпочтение, РДС -7 даже не стали испытывать, что поставило Арзамас-16 в печальное положение. Ибо вскоре выяснилось, что возможности «слойки» более ограниченны, чем РДС -7.
Но в 1950 году такого понимания еще не было. В конце этого года Харитон пишет отчет, в котором он выражает удовлетворение ходом работ по «слойке» и «трубе», хотя американцы к тому времени уже отчетливо понимают безнадежность «трубы», и работу над ней совсем забросили.
