Древнейшее свидетельство отношения церковного мира к этим героям обнаруживается в «Агалламх на Сенорах», или «Беседах Древних». Возможно, оно было составлено в XIII веке, и его автор знал множество легенд о Фионне. Используя традицию, согласно которой Каойлте и Ойсин встретили святого Патрика, он связывает Каойлте со многими историями, обычно соединенными с каким-нибудь топонимом фианского происхождения. Святой и его последователи удивляются огромной высоте фианов, но Патрик окропляет их святой водой, и демоны покидают их. В каждой истории, о которой рассказывает Каойлте, святой говорит: «Успех и молитва, Каойлте. Все это для нас – творение духа и разума, если только это не разрушение благочестия и нарушение молитвы». Но теперь появляется его ангел-хранитель и предлагает ему не только послушать истории, но и заставляет записать их. Он и его спутник-служитель теперь внимают подробному описанию и подбадривают рассказчика аплодисментами. Наконец осуществляется крещение Каойлте и его людей, и благодаря заступничеству святого Патрика родственников Каойлте и самого Фионна выводят из ада. В этом деянии представителям язычества показывают, что значит быть в дружбе с представителями христианства.
Но в балладах Нагорья, собранных в XVI веке священником из Лисморе, как и в ирландских балладах, обнаруженных в манускриптах, датирующихся началом XVII века, святой является кислым и невыносимым духовным лицом, а фианы – в равной степени нетерпимыми и богохульными язычниками. Нет никакой попытки достичь компромисса; святой радуется тому, что фианы находятся в аду, а Ойсин демонстрирует презрение к Богу бритых священников. Но иногда это презрение смешано с юмором и пафосом. Если бы герои из сообщества Ойсина жили теперь, то колокола, книги и пение псалмов монахов мало что сделали бы. Верно, что святой оказывает утомленному старику гостеприимство, но глаза Ойсина слепнут от слез, когда он думает об ушедшей красоте фианов, а его уши страдают от «нестройного звона колоколов, гудящих псалмов и воющих клириков». Эти баллады, возможно, представляют главный аспект отношения церкви к кельтскому язычеству. Как же тогда возникли более обширные «Беседы»? Мы должны обратить внимание на то, что некоторые из баллад имеют умеренный тон. Ойсина побуждают принять веру, и он молится о спасении. Возможно, это означает возбуждение интереса к старым героям, жившим в то время, когда вера была тверда. Не было никакой опасности языческого возрождения, и если бы фианы были христианизированы, то было бы законно изображать их как героических и благородных. «Беседы» символизировали бы высшую точку этого интереса к прошлому среди образованных классов, поскольку среди народа, судя по популярным историям, фианы никогда не рассматривались иначе как в благоприятном свете. «Беседы» восстанавливали достоинство фианов в глазах официального христианства. Они крестятся или освобождены от ада, а по своей собственной природе они добродетельны и следуют высоким идеалам. «Кто или что было тем, что поддерживало вас в жизни?» – спрашивает Патрик. И Каойлте дает благородный ответ: «Истина, которая в наших сердцах, и сила в наших руках, и завершенность в нашей речи». Патрик говорит о Фионне: «Он был королем, провидцем, поэтом, владыкой с многочисленной и великой свитой; нашим магом, нашим знатоком, нашим предсказателем; все, что он говорил, было приятно слушать. Возможно, вы думаете, что это чрезмерное свидетельство о Фионне, что это преувеличение, однако этот человек был выше меня, был в три раза лучше». Каойлте утверждал, что Фионн и его люди знали существование истинного Бога. У них были души истинных христиан. Возросшее понимание ценности более широкого взгляда на жизнь и, по-видимому, знакомство с рыцарскими романами сделали возможным составление «Бесед», но опять же это отражает более богатое представление о язычестве, чем существовавшее со времен первого столкновения христианства с ним в Ирландии.
Борьба убеждений в Ирландии, изменение старого порядка, уступившего место новому, очевидно, запечатлелась в сознании кельтских поэтов и авторов романов. Поэтому мы постоянно слышим о встрече богов, полубогов или героев со святыми новой эры. Часто они кланяются перед крестом, крестятся и постигают христианскую истину, как в «Беседах» и в некоторых материалах цикла о Кухулине. Возможно, часть европейской народной литературы поняла ценность ситуации, отражающей эту встречу религий – старой, готовой исчезнуть, и новой, обладающей свежестью юности.
Действительно ли Макферсон открыл подлинную кельтскую эпопею? Ни один смертный, кроме него, никогда не видел оригинала, но никто не станет отрицать, что многое из его работы основано на собранных им материалах. Он знал некоторые из историй и баллад, бывших в ходу среди народа, возможно, также часть версий ирландского манускрипта. Он видел, что между ними было некоторое единство, и он видел, что это можно было сделать еще более очевидным. Он встроил ходячие сюжеты в эпическую структуру, добавив, выдумав, изменив и сплавив целое в свой собственный британский стиль. Позже он, по-видимому, перевел все это на галльский язык. Он представил миру свою версию и стал знаменитым, но он дал это как подлинный перевод подлинной кельтской эпопеи. Таковым было его ремесло: он был «гениальным шарлатаном». Его гений заключается в создании эпопеи, которую люди готовы были читать, и в том, что он заставил их считать это не его произведением, а творением кельтской героической эпохи. Любой может написать эпопею, но не многие могут написать такую, которую будут читать тысячи, которой будут восхищаться такие люди, как Шатобриан, Гете, Наполеон, Байрон и Кольридж, книгу, в которой будут, так сказать, обобщены устремления эпохи, уставшей от классического формализма. Макферсон познакомил своего читателя с новым миром героических подвигов, романтичных приключений, бессмертной любви, сентиментально выраженных изысканных чувств. Он превратил грубых воинов и прекрасных, но несколько беззастенчивых героинь саги в сентиментальных персонажей, удовлетворявших вкусам эпохи, балансировавшей между носящим парик и напудренным формализмом XVIII века и новыми идеалами, которые должны были последовать. Его «Оссиан» является перекрестком между осуществленными Попом переводами гомеровских «Илиады» и «Одиссеи» и «Чайльд Гарольдом» Байрона. Его герои и героини живут не среди родного вереска, и неясно, поддерживать ли этот образ жизни вместе с Попом или следовать природе вместе с благородными дикарями Руссо и Полом и Вирджинией Сен-Пьера. Прошло то время, когда было ересью сомневаться в подлинности эпопеи Макферсона, но если кто-то еще сомневается, пусть прочтет ее, а затем обратится к существующим версиям, балладам и историям. Он окажется в совершенно другой обстановке и распознает в последней истинную эпическую тональность – ярость и великодушие воина, страшную жестокость, и при этом бесконечную нежность, дикое вожделение, и при этом также и истинную любовь, мир магического супернатурализма, но и точную копию вещей, какими они были в ту отдаленную эпоху. Варварство того времени обнаруживается в этих древних историях: поступки, которые вызывают трепет, характер отношений между полами, которые теперь встречаются только среди дикарей, социальная и бытовая обстановка, несколько аляповатая и отвратительная. И тем не менее, там присутствует дух храбрости, страсти, подлинной жизни; мы оказываемся во власти подлинной мужественности и женственности. Макферсон дает изображение оссиановской эпохи так, как он воспринимал ее, – как эпоху кельтской истории, которая «никогда не была на море или на суше». Даже его призраки – некельтские, туманные и невещественные фантомы, в отличие от имеющих телесную оболочку персонажей саги, которые согласуются с кельтской верой в то, что душа принимает тело в другом мире. Макферсон делает Фионна неизменно успешным, хотя в историях саги его часто побеждают. Он смешивает цикл о Кухулине с циклом об Оссиане, но они, кроме некоторых случайных примеров, в старой литературе совершенно другие. Однако не будь его поэма столь великой, какой она является, хотя и настолько некельтской, она не смогла бы оказать такое влияние на всю европейскую литературу. Те, кто заботится о подлинной кельтской литературе, продукте народа, который любил природу, отважные дела, красоту этого мира, музыку моря и птиц, горы, доблесть мужчин и красоту женщин, все равно найдут все это в саге – либо в ее литературной, либо в народной форме. И благодаря всему этому станет внятным тайный смысл кельтского пафоса и кельтской печали, отдаленный веками отзвук «старых, несчастных, далеких событий и сражений давних».
Обычно человек делает своих богов по собственному образу, но при этом они не подобны ему во всем. Промежуточное звено между ними и человеком – идеальные герои, которые были, возможно, богами или полубогами. Одним из признаков кельтских богов является их огромная высота. Никакой дом не мог вместить Брана, а некоторые божественные люди из Элизиума, которые явились к Фионну, имели на пальцах кольца «столь же толстые, как прут для подстегивания трех быков». Даже фианы были гигантами, и череп одного из них мог вмещать несколько человек. Боги обладают также свойством быть невидимыми и видны только тем, кому они сами пожелают открыться, или обладают способностью скрываться в магическом тумане. Когда они являются смертным, то обычно в облике смертных, иногда даже в виде конкретного человека, но они могут также превращаться в животных, часто в птиц. Имена некоторых божеств показывают, что некогда они были животными, чистыми и простыми, но когда они стали антропоморфными, возникли мифы, рассказывающие о том, как они явились людям в формах животных. Частично это объясняет мифы с превращением. Боги также являются бессмертными, хотя в мифах мы слышим и о случаях их гибели. Туата Де Дананн «нетленны», их «жизнь вечна». Это бессмертие либо изначально им присуще, либо это результат съедания бессмертной пищи – это свиньи Мананнана, вековой деликатес Гоибниу, его бессмертный эль или яблоки Элизиума. Истории, рассказывающие о гибели богов, возможно, основаны на древних мифах, где боги умирали, поскольку эти мифы отражали ритуальные действия, в которых человеческие представители богов были убиты. Такие обряды были неотъемлемой частью кельтской религии. В других местах ритуал, связанный с богами, подобными Осирису или Адонису, был основан на их функциях как богов растительности и объединен со сложными мифами, рассказывающими об их смерти и возрождении. Нечто родственное этому, возможно, произошло и у кельтов.
