Пишите на Москву – может быть, дойдет. Обнимаю.
Ваша Алла.P.S. Письмо, конечно, носила в сумке несколько дней – не знала, где и как купить марку. Мой французский здесь никто не понимает, а испанского я не знаю. Наконец, узнала, что марка по-испански, оказывается, – séllos.
После гастролей «Таганки» в Париже в 1977 году, я каждое лето ездила по приглашению родственников Раисы Моисеевны Беньяшь и жила у них по два месяца в их четырехкомнатной квартире в Нойи. Там у меня была своя комната, они обо мне заботились, кормили, а я – свинья неблагодарная – воспринимала это как должное и только сейчас понимаю, как это было бескорыстно с их стороны. Что им Гекуба? У них были взрослые дети, которые жили самостоятельной жизнью. У Анатоля было какое-то турагентство рядом с Елисейскими Полями, а у его жены Норы – маленький магазинчик постельного белья около Лионского вокзала. Каждое утро, в каком бы состоянии они ни были – грипп не грипп – они уезжали на свою «работу». «Зачем? – спрашивала я Нору, старую больную женщину. – Посидите дома, там же есть продавщица». – «Если я сегодня не поеду туда, завтра мне совсем не захочется этим заниматься», – отвечала она и ехала на своем маленьком «Пежо» через весь Париж. Дисциплина. Они ушли из жизни друг за другом в конце 90-х годов, и я стала жить в Париже у своей подруги.
Однажды мы с Анатолем пошли на бега в Булонский лес. Поскольку у него была своя лошадь, мы сидели на трибуне для избранных. А рядом с ней – небольшой круг, куда выводят лошадей для показа перед заездом. Мы проигрывали. Тогда я говорю: «Бобби (он Анатоль, но мы его звали так), это из-за меня. Я всегда проигрываю».
Я подозревала, что азартна, но у меня не было серьезного повода это проверить.
Как-то во времена ранней «Таганки» с Николаем Робертовичем Эрдманом – завсегдатаем ипподрома, после репетиции мы пошли на бега. Там провели целый день, и я проиграла все, даже то, что заняла.
И остановиться не могла.
Потом, много лет спустя, в Довилле и Виши, в те времена, когда мы знали о рулетке только из Достоевского, я попадала в знаменитые игорные дома и ставила там небольшие деньги. И каждый раз неудачно. Значит, поняла я, – когда я пытаюсь вмешаться в игру случая, то всегда проигрываю. И если на гастролях все садились за карты, я тоже садилась и тоже всегда проигрывала. Но сам процесс игры мне очень нравился.
И вот с Бобби мы на бегах в Булонском лесу.
В один из перерывов к нам подошел пожилой человек с помятым, изношенным, но чуть аристократическим лицом. Мы познакомились. Он говорил по-русски. Они с Бобби обсудили бега, потом я услышала, что этот Вова́ заработал много денег, продав куда-то партию кофе. Когда он ушел, я спросила о нем Боби́. «Ну, Алла, Вам грех не знать. Это сын Кшесинской от великого князя Романова, брата вашего царя, – Владимир Романовский».
Мы поставили на ту лошадь, которую посоветовал Вова́, и все вместе проиграли. Осталось два заезда, и я сказала: «Попробуем разделиться». И пошла к кругу, где лошадей готовили к заезду. Смотрю, стоит Бельмондо – хозяин лошади, идущей в забег. В серой тройке, сером цилиндре, одна рука в брюки. Я подумала: «О, эти мне актерские замашки…» и вычеркнула его лошадь (эта лошадь, кстати, потом пришла одной из последних).
Я стала рассматривать лошадей как абитуриентов театрального института. Вижу, идет одна взмыленная, гарцующая, словно сейчас побежит и выиграет. Я думаю: «Нет. Эти внешние эффекты мне тоже не нравятся». Некоторые лошади были только красивы. Потом какая-то мне понравилась. Вроде бы незаметная, но в ней была такая затаенная сила. Она шла, «повернув глаза зрачками в душу», ей было все равно, как на нее смотрят. Я ее отметила. Дальше я стала смотреть список жокеев, где у меня было от мечено, кто в каких забегах сегодня пришел первым. Выяснилось, что почти все, кроме одного – это я тоже для себя пометила. И, наконец, конюшни – тут следовала чисто по интуиции: выбрала лошадь из той конюшни, хозяина которой сегодня не было, а было подставное лицо. Когда мы встретились с Боби́, он сказал: «Ну, Алла, эта лошадь не фаворит, она из плохой конюшни, она не придет, а что касается жокеев, то здесь идет честная игра, иначе был бы грандиозный скандал. Конюшню ты выбрала правильно – там всегда хорошие лошади». Боби́ со мной не согласился, и я поставила отдельно. Мы выиграли тогда много, покрыли все свои проигрыши, и кое-что еще осталось.
После этого Боби́ познакомил меня со своим приятелем, который примерно с 30-х годов издавал специальную газету о лошадях, жокеях и забегах. Как-то все вместе мы поехали на бега в Довилль: Боби́, этот Лева Бендерски и я (хотя им было за 70, их звали Боби́, Лева и т. д. Все они – дети первой волны эмиграции). В тот день после забега устроили аукцион беговых лошадей. Народу в помещении было много, и я долго не понимала, как все происходит: никто не поднимал руку, не кричал, сколько платит. Все было тихо, а лошади тем не менее продавались. В какой-то момент я подняла руку к волосам, меня Боби́ одернул: «Алла! Ты сейчас купишь лошадь!» Я говорю: «Как?! Каким образом?» – «А ты разве не замечаешь эти мелкие движения рук?»
…Они поднимали руки не выше головы и чуть-чуть шевелили пальцами. Например, поднял два пальца – значит, дает на две тысячи больше. Все происходило как во сне.
На этом аукционе я поняла, что есть другой азарт, с другими средствами выявления, и он мне ближе. Ведь когда бежала та лошадь, на которой я выиграла, я смотрела и на себя, и на нее со стороны. Я не включалась, мне было как будто все равно. Мне потом сказали, что такая тихая пассивность – свойство очень азартных людей. С тех пор каждый раз, когда я приезжала в Париж, мои друзья возили меня на бега. И всегда в самый последний момент подсказывали нужную лошадь, как бы давая заработать.
Принято считать, что актеры азартны по профессии, но вообще-то актерский азарт – другой. Когда начинаешь поворачивать какую-то классическую роль непривычной для восприятия стороной, то появляется азарт: примут или не примут, выиграешь ты на этом или нет. Кстати, это ведь разные понятия – азартный человек и игрок: игрок всегда знает, на чем сегодня можно выиграть. Вот, например, Высоцкий был азартен во всем, но не был игроком.
Я не сценарист своей жизни, сама ничего не придумываю, но, если складываются обстоятельства, азартно ныряю в любую авантюру. Собственно, у меня так жизнь и строилась. Авантюрой было идти в университет, вместо того чтобы добиваться театрального училища, и авантюрой же было потом, после университета, поступать в училище. И спустя годы – создавать свой театр и работать с Теодором Терзопулосом на чужом языке… И то, что я сейчас постоянно езжу играть для нерусскоязычных зрителей, – авантюра. Но это, правда, по необходимости. Хотя все, что необходимо и обязательно, мне претит. Становится скучно жить, возникает вечный вопрос «А заче-е-ем?», на который нет ответа.
Мне всегда нравилось азартное состояние на грани провала. Как у Вознесенского: «Провала хочу, провала…» Азарт в том, чтобы его не допустить. В желании неведомого, в стремлении куда-то прорваться и стать победителем.
Я вспоминаю здесь Боби́ по ассоциации с письмами Тома. Такая же доброта и не очень серьезное отношение к жизни. Они меня в какой-то степени перевоспитали. И научили многому, а главное – другому отношению к людям.
12/12/93
Дорогая Алла Сергеевна!
Было очень приятно и как всегда мило (хочу сказать «тихо-мило», чтобы выражать мое тогдашнее чувство во время наших разговоров) разговаривать с вами вчера по телефону. Кстати, забыл вам сказать, что получил ваше Письмо из Греции и отправил ваше Письмо Анне Кисельгоф.
Вы не выбрали неподходящую судьбу (профессию). Вы знаете, что ваше дело и ваше имя знают не только в России, а в Европе, в Японии и в Америке. Когда я позвонил своему приятелю в университет Лос-Анджелеса, где вы будете играть, чтобы искать его поддержки насчет выступления, – он мне ответил: «Ах, я знаю Аллу Демидову, блестящая актриса! Я ее видел в Москве на сцене». И это помогло принятию программы и, может быть, больше, чем известность Клер в Америке. Потому что он – Michel Heim – имеет власть (power) в славянском отделе там и самоубеждения, какое я никогда не имел.
Потерял течение своих мыслей – нить нашего «разговора». Сижу здесь в кухне нашего дома. Юлия на дворе чистит снег (очень много снега выпало ночью), и я чувствую себя виноватым, п.ч. не помогаю. Кстати, я люблю чистить снег, – чем глубже, тем лучше, – но не хочу прерывать писание. Хочу послать это маленькое письмецо сегодня, в воскресенье, день рождения нашего старшего сына, у которого 39 лет в этот день. Ох, как пролетело время нашей с Юлией женитьбы – 40 лет назад! Сегодня я чувствую, как будто бы это было в прошлом году и что я могу передумать и не жениться, и не иметь этих детей (о которых я не знаю, любят ли они меня или нет, п.ч. я всегда толкал их, когда они были маленькими, чтобы учились, и т. д.)
