60-я стрелковая дивизия к утру 19 сентября достигла Сарненского укрепленного района и приступила к его штурму. Советским частям, поддержанным танками, пришлось вести борьбу с долговременными огневыми точками на правом берегу реки Случь. Оборону на этом рубеже держали хорошо оснащенные подразделения полка КОР «Сарны» (батальоны «Сарны», «Рокитно», «Березно») под командованием подполковника Никодема Сулика. Им оказывал огневую поддержку занявший позицию в районе станции Немовичи бронепоезд № 51 «Первый маршал». После двухдневных боев советские войска прорвали укрепрайон и 21 сентября вошли в Сарны. Польские пограничники отступили в Полесье на соединение с группой генерала Рюкеманна, бронепоезд был отправлен в сторону Ковеля.
В ночь с 20 на 21 сентября разведывательный батальон 45-й стрелковой дивизии вступил в Ковель. Находившиеся в городе части польских войск, численностью около 2000 человек, организованного сопротивления не оказали и заблаговременно отступили на запад, стремясь перебраться на левый берег Буга. Разведбат их не преследовал «из-за отсутствия достаточных сил» и занялся отловом стрелявших с чердаков полицейских. Однако польская колонна, двигаясь по шоссе на Владимир-Волынский, не подозревала о том, что от Владимира на Ковель идут советские танки и пехота 8-го корпуса. Встреча состоялась в полдень у деревни Верба. Танкисты категорически отказались пропустить поляков за Буг и предложили капитулировать без затей. Разоруженная колонна под охраной побрела в Луцк.
По свидетельству очевидца, «Советы организовали в Луцке «полевой суд», лепивший обвинения «в подготовке в тылу Красной Армии нападения на Советский Союз». Под этот суд попали комендант города полковник Хаберлег, его заместитель, полицейские, чиновники, украинские националисты. На заседаниях первую скрипку играл некий Эттингер, студент права, сын местного зажиточного торговца, еще до войны занимавшийся коммунистической деятельностью. Теперь он являлся командиром «Рабочей Гвардии местечка Луцк» и исполнял роль «консультанта». Достаточно было утверждения Эттингера: «Это националистическая сволочь» – и уже без всяких расспросов проводивший заседание политрук делал не вызывавший сомнений знак ожидающим «стрелкам».
Впрочем, даже до такого «суда» дело не всегда доходило. Переполненные классовой ненавистью, бойцы и командиры нередко расправлялись с «панами», в первую очередь с офицерами, выражаясь нашим канцелярским языком, «в порядке самочинства»: «…так, в районе Ковеля советский отряд напал на группу около пятидесяти польских солдат. Двое из них были застрелены во сне. Из десяти офицеров, находившихся в этой группе, одному, подпоручику 53-го пехотного полка, советский командир выстрелил из нагана между глаз, остальных приказал привязать к деревьям их собственными поясами и расстрелять. Успели убить четверых, когда подъехал старший начальник и приказал прекратить экзекуцию. Привязанные тела убитых сказал оставить «для устрашения». Это польский источник. Есть и российские, их просто долго прятали: «27 сентября в 146-м стрелковом полку после перестрелки с группой польских солдат и захвата их в плен 15 солдат по приказу старшего лейтенант Булгакова и старшего политрука Кольдюрина были расстреляны из пушки» (всплывает из школьного детства картинка в учебнике новой истории: «Расстрел восставших сипаев английскими колонизаторами»).
Много лет спустя житель деревни Радын Малоритского района П.Д. Гаврилюк на вопрос: «Были ли случаи убийства польских полицейских и других представителей польских властей?» – ответил просто: «Если советские солдаты встречали кого-то в польской форме (польских офицеров, полицейских), то их убивали на месте… Сельские жители тоже хотели побыстрее избавиться от поляков, устроить свою мирную жизнь».
Как любой поход любого освободительного воинства в чужую землю, этот сопровождался грабежами, насилием и мародерством. Как в любой армии мира, советское командование старалось с этими явлениями бороться. Хотя, если местными членами «рабочих отрядов» и «красной гвардии» совершались убийства на почве классовой ненависти, на это смотрели сквозь пальцы, давая выплеснуться «народному гневу».
87-я стрелковая дивизия на рубеже деревень Боровичи – Навуз натолкнулась на части 3-го польского пехотного полка (до войны – полк КОР «Глубокое») под командованием полковника Зайончковского. За неделю до этих событий полк был погружен в эшелон и направлен в Львов. Однако до места назначения он не добрался и 16 сентября был вынужден «спешиться» в районе Костополя: железнодорожный путь оказался разрушен немецкими бомбардировщиками. Затем пришла весть о советском нападении. Вечером 18 сентября командир полка созвал совещание офицеров, на котором сообщил о принятом им решении, избегая столкновений с войсками Красной Армии, двигаться на соединение с оперативной группой генерала Клебэрга. Марш на запад начался в 6 утра 20 сентября. Полк был неплохо вооружен и, кроме всего прочего, имел 12 противотанковых орудий. За военной колонной тянулась длинная вереница беженцев со скарбом, пожелавших уйти за Буг. Около 14 часов следующий головным 3-й батальон приблизился в местечку Колки, где был обстрелян из пулеметов. Батальон развернулся в боевой порядок. Затем последовала дивная для поляков сцена:
«В решающий момент из местечка Колки выехал черный легковой автомобиль, он на минуту задержался возле головных отрядов пехоты и двинулся дальше в нашем направлении. Подъехав на опушку леса, он остановился, из него вышли четыре подозрительного вида типа в гражданском и спросили: «Где командир?» – «Я командир», – ответил полковник Зайончковский. Один из прибывших, дюжий верзила, одетый, правда, наиболее прилично, предложил командиру полка сложить оружие, иначе через мост на реке Стырь они нас не пропустят. «Кто вы такие?» – прорычал полковник Зайончковский. «Сельсовет», – ответил верзила. Казалось, полковника хватит удар. Он был взбешен. Некоторое время он размышлял, то и дело повторяя громко: «Сельсовет!» – а затем отдал приказ арестовать господ вместе с их автомобилем».
Вскоре Колки были взяты штурмом. Выяснилось, что новая власть уже успела перестрелять не успевших бежать местных полицейских. Над четырьмя сельсоветчиками немедленно учинили военно-полевой суд и тоже пустили их в расход. Вечером того же дня 3-й полк по мосту перешел через реку Стырь.
21 сентября возле деревни Навуз 1-й батальон схлестнулся с передовыми подразделениями 87-й стрелковой дивизии. При входе в деревню советский разведбатальон и танковая рота были внезапно обстреляны ружейно-пулеметным огнем и огнем противотанковых орудий. Пришлось отступить, потеряв три танка и три грузовика. Тогда в бой были брошены подразделения 16-го стрелкового полка, 43-го разведбатальона, 212-го гаубичного артполка и 71-го противотанкового дивизиона. 22 сентября обе стороны наращивали силы. Целью польской атаки был прорыв к деревне Янувка, возле которой находился мост через реку Стоход. Однако, ввиду явного превосходства противника, под ураганным огнем советской артиллерии и ударами с воздуха сделать этого не удалось. В результате поляки потеряли 260 человек убитыми и ранеными и 120 пленными. Потери советских войск составили 99 человек убитыми, 137 ранеными.
Ночью из батальонов дезертировали почти все солдаты – не поляки. Остатки полка были окружены в районе деревни Радошин. В полдень 23 сентября полковник Зайончковский, считая положение безнадежным, выслал в советское расположение знающего украинский и русский языки командира 3-го батальона подполковника Яна Лаховича с двумя офицерами, чтобы оговорить условия капитуляции. Принявший их «политический комиссар» на все требования «панов» о гарантиях и соблюдении правил обращения с военнопленными глубокомысленно кивал, а затем без возражений подписал джентльменский протокол. В 17 часов 3-й пехотный полк разоружился и сдался. Полковник Зайончковский, не дожидаясь возвращения парламентеров, бежал, переодевшись в партикулярное платье.
К исходу 22 сентября войска 5-й армии вышли на рубеж Ковель – Рожице – Владимир-Волынский – Иваничи. 60-я стрелковая дивизия очищала Сарненский УР от вооружения и боеприпасов. Восточнее Ковеля, на станции Поворск, советская авиация настигла оказавшегося в ловушке «Первого маршала». В результате бомбардировки бронепоезд получил повреждения, понес потери в людях. В ночь на 23 сентября командир приказал вывести из строя вооружение и распустил экипаж, сам с отрядом из 50 человек присоединился к группе Рюкеманна. Позднее бронированный трофей достался чекистскому ведомству и после ремонта был включен в состав 10-й дивизии НКВД под наименованием бронепоезд № 77 (интересно, что до начала 1920 года он уже состоял на вооружении Красной Армии, был захвачен поляками и под именем «Стрелец Кресовы» успел повоевать за Речь Посполитую; после нового призыва под красные знамена и недолгой службы по охране железных дорог в Западной Украине снова был взорван и брошен экипажем в июле 1941-го; немцы бронепоезд реанимировали, и он стал называться Panzer Zug № 10, под конец войны «ветеран» трех армий был окончательно добит советскими штурмовиками).
