Снимаю туфли и беру их в руки. Так удобнее. Оборачиваюсь и смотрю на наш самолет. С выкинутыми трапами Арбузик смотрится не так красиво, как на взлетном поле. Бесформенные резиновые баллоны, как уродливые чужеродные тела, прилипли к плавным изгибам корпуса. Над двигателем поднимается небольшой дымок.
Тут неожиданно приходит озарение. Только сейчас я понимаю, через какие опасности мы все прошли. До этого момента почему-то не было ощущения беспокойства за свою жизнь. Все мысли только об одном – как быстрее вывести пассажиров. Происходящее выглядело как испытание на тренажере. И вот сейчас, увидев наш самолет со стороны, я поняла, что это не учеба на стенде.
Раньше никогда не задумывалась, почему на курсах подготовки заставляют наизусть учить команды. Для чего нужно так часто демонстрировать эвакуацию, что через какое-то время можешь найти все эти ручки и двери в полнейшей темноте. Каждый год нам приходится часами делать одно и то же на тренажере. Мы ныряем в холодный бассейн, прыгаем на трапы, кричим команды. Все это для того, чтобы в ситуации опасности не тратить время на размышления. Память все сделает за тебя.
Помню, как уже после этого случая кто-то спросил у Надежды, о чем она думала в тот момент, когда поняла, что падает. Надя – человек прямой – так и ответила: «Ни о чем не думала, повторяла команды и действия при эвакуации». Я находилась рядом и слышала этот разговор. Он мне запомнился.
Я не повторяла команды. Возможно, потому что все произошло слишком быстро. Осознание того, что мы падаем, ко мне пришло практически одновременно с приземлением. Удивительно, как можно запрограммировать человеческое тело и разум. Спустя месяцы после очередного экзамена не задумываясь делаешь то, чему тебя учили: выглядываешь в окошко, открываешь дверь аварийного выхода. Руки действуют так, будто живут сами по себе.
Не хочу сказать, что в тот день нами все было сделано идеально, правильно и верно. Хотя бы потому, что я ногой открыла второй аварийный выход, что не предусмотрено никакими руководствами или инструкциями. Возможно, команды были произнесены не все и не на всех языках. Сейчас этого я не вспомню. Важно следующее – несмотря на некоторые «шероховатости» в нашей эвакуации, результат достигнут.
«Руководством по действию в салоне» предусмотрено, что в случае аварийной ситуации пассажиры должны покинуть самолет в течение 90 секунд. Я берусь утверждать, что в нашем случае все произошло гораздо быстрее – не более чем за минуту. Почти невероятный показатель. Вспомните, сколько времени уходит на то, чтобы 226 человек вошли в салон и заняли места. До этого дня я не могла даже представить, как две сотни человек, среди которых старики и дети, могут выйти из самолета за полторы минуты. Сегодня же могу утверждать с полной уверенностью: это возможно и это было сделано силами нашего кабинного экипажа.
Нужно отметить, что такая высокая скорость эвакуации – также заслуга наших пассажиров. Несмотря на пережитую опасность, им удалось проявить хладнокровие. Я не видела, чтобы кто-то пытался спасать свои личные вещи, затрудняя эвакуацию другим. Незадолго до нашего приземления на кукурузном поле в аэропорту Шереметьево аварийно сел самолет «Аэрофлота» SSJ-100. Как я уже писала, меня всегда интересовали действия экипажа во время авиационных происшествий. Я внимательно просмотрела все видео про этот инцидент, имеющиеся в Сети. Если приглядеться, то видно, как по надувному трапу спускаются люди с ручной кладью в руках и бегут с сумками по летному полю.
Открыть багажную полку, достать предмет, проследовать с ним по узкому проходу в темноте, а затем еще спуститься по трапу – непростое испытание. Но багаж в руках еще больше его усложняет, значительно увеличивая время эвакуации. Это как раз тот случай, когда несознательность одного человека может привести к гибели многих людей. Поэтому я всегда буду благодарна нашим пассажирам за их стойкость, мужество и ответственность.
Оказавшись на земле и осознав всю грандиозность произошедшего, я начала озираться, ища глазами спасшихся. Мы находились посреди большого кукурузного поля. За хвостом самолета, насколько было видно, тянулся след из примятых стеблей. Они лежали ровно, как взлетно-посадочная полоса, только зеленая. Помнится, на миг мне стало жалко эти растения, посаженные и выращенные заботливыми руками незнакомых мне людей. Высокая, значительно выше моего роста, растительность окружала нас, и было непонятно, в какой стороне находится выход с поля.
Большинство пассажиров бессистемно перемещались среди частокола зарослей на границе вытоптанного круга, образованного падением нашего Арбузика. Несколько человек стояли в непосредственной близости от двигателей, по-видимому, не представляя опасности ситуации. Резкий запах авиационного керосина говорил сам за себя – где-то произошла утечка топлива. Я начала кричать, чтобы все отошли на максимально возможное расстояние от самолета. Люди стали расходиться с явной неохотой.
В этот момент Дима Гончаренко, стоявший неподалеку, открыл аптечку и начал оказывать медицинскую помощь какому-то мужчине. Последний жаловался на травму руки. Рядом с ними стояла Яна. В руках она держала мегафон. Я крикнула ей, что опрошу пассажиров, вдруг кому-то требуется медицинская помощь. Пока шла в сторону эвакуированных, где-то по дороге обронила свои туфли.
Среди пассажиров находился мужчина с кровоподтеками на лбу. От медицинской помощи он отказался, после чего указал направление, где находилась большая группа пассажиров. Среди них оказалась семейная пара, вышедшая через разные двери. Они потерялись и искали друг друга. Все благополучно нашлись за то время, что я шла до них.
После того, как первый испуг прошел, некоторые из спасшихся стали предлагать вернуться в салон самолета, чтобы забрать свои вещи. Я пыталась переубедить их, говоря, что опасность не миновала и вещи обязательно будут возвращены их владельцам. Дмитрий и Яна, которые закончили оказывать медпомощь пассажиру и подошли к нашей группе, поддержали меня. Молодая девушка начала громко возмущаться, что сильно мерзнет, а в салоне осталась ее теплая одежда. Чтобы успокоить ее и переубедить всех возвращаться в самолет, я отдала замерзающей свой форменный пиджак. Так он и остался у кого-то на память, как вещественное доказательство той ситуации, которую ему пришлось пережить. Одежды мне не жалко. Гораздо большую ценность представлял нагрудный значок с моим именем. Оно у меня нераспространенное, а значит, долго придется летать «не по форме», пока не сделают новый бейдж.
По моему рассказу может сложиться неверное впечатление, что со времени аварийной посадки и до описываемого момента прошло много времени, так как я все рассказываю в подробностях. На самом деле не больше пяти минут. За этот период до нас добрались первые очевидцы, которые проезжали по шоссе и видели приземление самолета. Они заметили, что мы дезориентированы на местности, и стали показывать направление выхода на
