Вообще мы с Володей собирались закончить школу с медалью. Не с золотой, конечно, – с серебряной. Тогда не надо было все десять лет учиться на четверки-пятерки, достаточно было иметь в аттестате не больше двух четверок – такие тогда были правила. И мы с первых дней десятого класса, засучив, как говорится, рукава, взялись за учебу и первую четверть окончили с тремя или четырьмя четверками, рассчитывая в следующих четвертях превратить их в пятерки. Но тут, когда закончилась первая четверть, соседняя женская школа (тогда обучение было раздельным) приглашает наши десятые классы на вечер накануне октябрьских праздников. На вечере была какая-то самодеятельность, но все это только усугубляло скуку, и хотелось поскорей уйти. Вдруг Володя говорит, что надо как-то развеселить публику. А в те годы, задолго до ставших потом популярными анекдотов армянского радио, ходили, в виде опять же анекдотов, басни Крылова, переделанные на армянский манер. И вот одну из таких басен – про псарника и мишку-бескультурника – Володя и рассказал.
Уставший псарник решил отдохнуть, лег подремать, а некультурный медведь вызвался охранять его сон, прерываемый назойливым комаром. Медведь увещевает его, просит не мешать отдыхать рабочему человеку, на что комар не обращает никакого внимания, даже когда медведь намекнул ему, что тот издевается в лице спящего псарника над всем рабочим классом. А когда и это не помогло, медведь взял пудов на двадцать камень и осторожно на голову комара опустил, в результате чего комар скончался, псарник тоже, и медведь от разрыва сердца умер. Из всего этого следовала такая мораль: когда спать ложишься, нос платком закрывай, комар кусаться не будет.
Вот Володя вышел на сцену и рассказал, притом с армянским акцентом, коверкая падежи, женский и мужской род, склонения (звучало так: «из этум басня такой морал»), – короче, очень комично все переиначил. Все смеялись, он получил (возможно, первую в своей жизни) бурю аплодисментов и этим немного раскрасил тоскливый первый совместный с девочками вечер. А назавтра его вызывают к директору вместе с родителями и чуть ли не выгоняют из школы, но, смилостивившись, ограничиваются тройкой по поведению за первую четверть (это 54-й год, совсем недавно загнулся усатый вождь, еще были сплошные заморозки, об оттепели никто даже и не заикался, и невинный анекдот был расценен как чуть ли не антисоветчина).
Ну а раз у друга не будет медали, то и мне она вроде как ни к чему. Но школу мы закончили вполне прилично, без троек.
Приходим на День открытых дверей. Собрание абитуриентов происходило в отличном клубе при институте, в нем тогда играл свои спектакли студенческий театр. В дверях клуба нас встречают какие-то молодые люди, как потом выяснилось, старшекурсники, и почему-то почти шепотом спрашивают входящих, есть ли у кого спортивный разряд. Я говорю «есть», ко мне сразу подбегают и уточняют, какой разряд и по какому виду спорта.
– Первый, – говорю, – по хоккею с шайбой.
А я в то время очень успешно играл за юношескую сборную Москвы. Был я в клубе ЦСКА, и если кто помнит такого знаменитого в свое время хоккеиста, как Вениамин Александров, так вот он на тренировках пристраивался ко мне, когда мы отрабатывали скорость бега на коньках: я бегал быстрее.
Короче, ко мне сразу подбежали трое парней и говорят, мол, давайте на наш факультет, на механический, мы, говорят, поможем поступить. Я говорю: «Во-первых, я не один, а с другом». Значит, говорят, поможем двоим. «А во-вторых, – говорю, – что значит поможем?» А мы, отвечают, скажем вам накануне, какие темы сочинений будут на экзамене, ну и по математике тоже скажем, какому преподавателю пойдете отвечать, ну и по физике тоже.
Мы согласились. И действительно, накануне экзамена ко мне на Неглинку (я оставил им свой адрес) приехали две девицы и передали три темы сочинений. Я позвонил Володе, назвал темы, и по каждой из трех у него (да и у меня тоже) были уже написанные и проверенные на предмет ошибок сочинения. На экзамене просто достали их из-за пазухи, положили на колени и списали. Но где-то, видимо, пропустили по запятой, потому что получили по четверке.
Следующий экзамен был по математике. А в школе, где мы учились, в те годы работал один из лучших учителей Москвы по этому предмету, у него даже был орден Ленина, а тогда ордена просто так не давали. И он нас очень здорово поднатаскал на решение уравнений.
Приходим сдавать математику. Нам наши «шефы» говорят, что, мол, пойдете сдавать вон к той пожилой даме. Я иду первый. Отвечаю все по билету, но она мне дает дополнительное уравнение. Я его решаю. Она дает новое. Я и его решаю. Короче, десять дополнительных уравнений, которые я «пощелкал» как орехи. Получаю «5». Выхожу и говорю, вот, мол, какая стервь, хотела, небось, завалить. К слову сказать, конкурс на наш факультет был чудовищный – восемнадцать человек на одно место. За мной идет сдавать Володя. И у него повторяется то не, что и со мной, и тоже пятерка.
Физику и французский мы сами знали прилично, так что без всякой помощи получили хорошие отметки – и поступили в МИСИ. Но Володя проучился в нем только первый семестр.
«Поворотным пунктом» стала новогодняя ночь 1956 года. Встречали мы наш самый любимый праздник весьма своеобразно: засели на кухне у Володи на Первой Мещанской, чтобы сделать чертежи и сдать их непременно 1 января. В противном случае к экзамену по химии 2 января нас не допускали.
В 12 часов мы все же откупорили шампанское, наполнили бокалы, чокнулись, сказали «С Новым годом!» и, едва пригубив, опять засели за чертежи.
Сварили крепкий черный кофе, выпили по чашечке, чтоб не хотелось спать.
Где-то часам к трем закончили чертить. Допили шампанское. Закурили. И тут только я посмотрел на то, что получилось у Володи. Сдержать смех я просто не смог… Мы должны были начертить образцы всех шрифтов, употребляемых в черчении. Идиома «как курица лапой», казалось, нашла еще одну графическую интерпретацию в исполнении Володи. Он тоже засмеялся, но как-то грустно, словно впервые увидел свое творение. Потом взял чашку, из которой пил кофе и где на дне осталась гуща, и стал медленно-медленно, даже с каким-то наслаждением, поливать все начертанное.
– Ты что, спятил?
– Я больше в институт не пойду. Мне там неинтересно.
– Да ты с ума обалдел? (Это было наше выражение.) Между прочим, благодаря моему первому разряду поступили, а ты во чего надумал!
– Нет… Всё. Буду готовиться, еще есть полгода, попробую поступить в театральный. А это – не мое…
25 января я приехал к Володе – был его день рождения, а я к тому же сдал свою первую сессию. Он болел – сильно простудил горло, был закутан в оренбургский платок и говорить старался тише. Мы вдруг вспомнили все, что произошло с нами за последнее время, и написали об этом песню – как сдавали выпускные экзамены, как готовились поступать в институт, как поступили, как через неделю учебы нас послали на картошку, как мы «помогали» колхозничкам выполнить госплан, как Васёчек бросил институт (Васёчек – так мы называли друг друга, это было что-то вроде пароля или клички; откуда это пошло, мы сами толком не могли потом вспомнить, но вроде бы кто-то еще в школе сказал про нас – да они давно вась-вась…). И вот как он теперь заболел, а ему и бюллетень ни к чему, а болеет он вместо того, чтобы готовиться к поступлению в Школу-студию МХАТ. Песня была очень длинная (на мотив одной из песен популярной тогда радиопостановки «Поддубенские частушки» по рассказам Сергея Антонова) и почти забылась, но последний куплет был таким:
А коль во МХАТ не попадет,
раздавим пол-литровочку,
Васёк в солдатики пойдет
носить ружье-винтовочку.
Песня была тут же исполнена нами под мой аккомпанемент на гитаре (Володя тогда еще только учился этому немудреному искусству) его соседям по квартире и даже вызвала смех и похвалу в адрес авторов.
Он поступил в Школу-студию МХАТ, и так как там учатся только четыре года, то мы одновременно закончили каждый свой вуз. Володя был принят в театр им. А.С.Пушкина и тут же уехал в Ригу на летние гастроли. Через несколько дней он позвонил и спросил, не хочу ли я приехать, – можно прекрасно отдохнуть на Рижском взморье. Свободного времени у него навалом (всего три ввода в малюсенькие роли), так что будем купаться и загорать от души. Я согласился и через день выехал в Ригу. Володя и еще несколько молодых актеров жили в гостинице «Метрополь», на первом этаже которой был очень уютный небольшой ресторан. Почти каждый вечер мы скромно ужинали там (денег было в обрез), но засиживались частенько допоздна, когда музыканты, уже собрав свои инструменты, расходились и освобождали сцену.
Однажды Володя попросил разрешения у метрдотеля «побренчать» на пианино, тем более что ресторан к тому часу был уже полупустой. Тот разрешил. Но прежде чем рассказать, что произошло затем, сделаю небольшое отступление.
