— Ну, в общем… я был, так сказать, его заместителем, если угодно… Месье поручил мне заниматься административными вопросами: пропускной режим, обеспечение продуктами кухни, проверка счетов, ну и всякие там происшествия…
— И вы, заключенный, выписывали отпускные свидетельства и увольнительные вашим, так сказать, сокамерникам? Неужели директор не опасался злоупотреблений, которые при этом могли быть? — допытывался председатель.
— Я ведь уже сказал, что месье Билла проникся ко мне доверием, — ответил задетый Гренвиль. — К тому же ничего такого никогда не случалось. Все шло своим заведенным порядком.
— А как же тогда быть с заключенным Лаграндом, которого освободили на три месяца раньше с фальшивым постановлением об амнистии?
— Это единственное исключение, господин председатель. По семейным обстоятельствам… Жена Лагранда собиралась с одним типом ехать в Тунис: не могла больше выносить одиночества. Вот мы и отпустили его раньше времени ведь это было бы не по справедливости: из-за каких-то трех месяцев рушить многолетнюю счастливую семейную жизнь. Он получил соответствующие документы…
— Вы имеете в виду фальшивые документы, свидетель? Ведь постановление об амнистии должна выдавать прокуратура, не так ли, Гренвиль?
— Там только печать была не прокурорская, господин председатель. А само постановление Розуа взял, как положено, в канцелярии прокуратуры. Только печати не хватало…
Для председателя суда это уже было чересчур:
— Бог мой! Так ведь печать — это же самое главное! Постановление в канцелярии можно было выписать без всяких проблем, тем более что Розуа работал там писарем. А вот печать хранится у прокурора. Он бы сразу заметил, что дело здесь нечисто.
— Ну-у, печать Андре сварганил просто классно, один к одному. Ее вообще нельзя было отличить от настоящей.
— Андре, Андре?.. — заинтересовался судья. — Это уж не тот ли…
— Фальшивомонетчик, — пришел на помощь Гренвиль, — который из сотенных купюр делал тысячные. Да, это он. Гений, скажу я вам… Ржавым гвоздем из крышки консервной банки делал такую государственную печать, что сам шеф канцелярии президента не разобрал бы, что к чему…
— Скажите, свидетель Гренвиль, — прервал председатель его дифирамбы фальшивомонетчику Андре, — обвиняемый знал обо всех этих делах? Может быть, он получал за это деньги или что-нибудь еще?
— Да что вы, господин председатель! Помилуйте! — В ужасе от такого страшного подозрения Гренвиль ударил себя в грудь. — Не хватало еще нам докучать месье Билла всеми этими мелочами. Он ведь испытывал прямо-таки отвращение ко всякой писанине, так что мы сами все делали.
— И его подпись тоже?
— Иногда, господин председатель. Только чтобы избавить месье Билла от угрызений совести.
Председатель, вероятно, уже понял, что у свидетеля не вытянешь ни слова против обвиняемого. Его терпение иссякло:
— Спасибо, достаточно. — И он сделал знак полицейским у входа пригласить в зал следующего свидетеля.
Ввели Хьюго Алена — высокого, худого как щепка бродягу, внешним видом напоминавшего огородное пугало. Он загромыхал прежде, чем председатель суда успел задать ему вопрос:
— Я вот что вам скажу, господин советник!.. Всего этого свинства не случилось бы, если бы у нас не появился этот чванливый сброд из Довиля и не разложил бы нашу мораль. Нам напихали всяких там фальшивомонетчиков, брачных аферистов, махинаторов с поддельными бумажками — тьфу, черт! А ведь раньше у нас была солидная тюрьма — только бродяги, неплательщики, браконьеры, ну, в крайнем случае, мелкие взломщики. Месье Билла знал, что на всех можно положиться. Не чаще двух раз в неделю мы ходили на рынок, в пивную, а ровно в десять часов отправлялись на боковую. Чтобы у нас кто-нибудь отсутствовал всю ночь — такого ни разу не было. Мы всегда были там почти как дома… Я, в основном, приходил в ноябре, как и Розуа. И когда директор мне говорил: "Ну что, Ален, опять сдрейфил?" — я сразу чувствовал, что вернулся домой. Летом, оно, конечно, хорошо побродить… Но когда время подходит к рождественским праздникам, хочется, чтобы снова была крыша над головой и несколько человек вокруг тебя. В Пон-л'Эвеке мы жили одной семьей. Особенно здорово было в сочельник, когда мы пели рождественские песни, а потом, ночью, вместе с директором шли в церковь. А с тех пор, как у нас сшиваются эти гангстеры из Довиля, стали петь только непристойные песни. А бабы… те совсем стыд потеряли…
Председателю суда показалось, что он ослышался:
— Что вы сказали? Женщины во всем этом тоже принимали участие?
— Еще бы! — возмущенно фыркнул Ален. — Месье Билла был слишком добр. Он не мог сказать «нет», даже когда эти бандиты поздно ночью приводили своих потаскушек из Довиля. Ну, там были и штучки, должен вам сказать… Раздевались и танцевали себе голые на столах. Даже в душ ходили вместе с мужиками. Все хотели нашего брата совратить, но мы гордость еще до конца не потеряли. Чего они только не вытворяли. Я…
Тут вдруг Ален запнулся. Он увидел, что среди присяжных заседателей находятся три почтенные пожилые дамы. Они сидели с каменными лицами и застывшими глазами смотрели сквозь свидетеля.
— Я… я не знаю, следует ли мне рассказывать дальше, — неуверенно проговорил он. — Все это в общем-то довольно неприлично.
— Свидетель! — напустился на него молодой прокурор. — Вы должны здесь говорить только правду и не имеете права о чем-либо умалчивать. Вам же в самом начале об этом говорили… Так что, пожалуйста, без церемоний!..
Покашливание председателя суда заставило его замолчать.
— Господин прокурор, — сказал судья, — я думаю, того, что нам уже успел рассказать свидетель, вполне достаточно, чтобы представить картину происходивших событий. Нам, пожалуй, не обязательно знать все до последних мелочей.
Прокурор, похоже, с большим удовольствием послушал бы, что же именно вытворяли дамы в тюрьме. Поэтому он разочарованно проговорил:
— Пожалуйста, господин председатель, если вы считаете, что полученных сведений достаточно, чтобы определить меру наказания подсудимому. В случае необходимости мы ведь можем не оглашать некоторые детали дела по соображениям нравственного порядка. Решение зависит от вас.
Председатель глянул на шокированных женщин, сидящих на скамье присяжных заседателей:
— Я думаю, дамы и господа присяжные заседатели получили уже достаточно информации. Давайте тогда продолжим. — Он повернулся к обвиняемому Билла. Обвиняемый, у меня есть еще вопрос по этой теме к вам: вы знали обо всем этом непотребстве?
Билла, густо покраснев, утвердительно кивнул головой, а затем тихо добавил:
— Но ведь это случилось всего один-два раза. Потом я категорически запретил своим людям подобные вещи.
— Как бы не так! Один-два раза!.. — возмущенно вмешался Ален. — Шесть раз это было — не меньше… Могу поклясться! Ну а потом, когда месье Билла запретил это в тюрьме, все происходило в "Отель де Пари". В тюрьму они приходили только на следующий день, не раньше десяти часов утра.
— Так что же, заключенные могли отсутствовать всю ночь? — спросил пораженный председатель суда.
— Конечно. У кого в кармане было полно денег, тот мог заплатить за дорогой номер в отеле… Зачем ему ночевать-то все время в камере. Это удел таких бедолаг, как мы. А месье Билла этого просто не видел. Ведь он приходил на службу в полдень.
Председатель суда в растерянности всплеснул руками:
— Выходит, у вас там любой, когда ему заблагорассудится, мог взять и убежать?
Ален энергично затряс головой:
— Вы же видите, господин председатель, никто из этих паразитов ничего такого не сделал. Так хорошо, как в Пон-л'Эвеке, им бы уже нигде не было. Рано или поздно они все равно попались бы, поэтому никто не хотел рисковать. Кто хоть раз побывал у нас, у того пропадало желание бежать. Они же жили, как в раю, эти тунеядцы… Давали нам пару франков на выпивку, и мы должны были за это их обхаживать. Жан Манги, вот был тип, самый гонористый во всей этой шайке из Довиля… Так он весь день не вылезал из своего дорогого халата и только командовал, как будто он — месье Билла. Когда он принимал солнечные ванны на тюремном дворе, я должен был тащить туда директорскую кушетку и шелковое стеганое одеяло. Он устраивал себе ежедневные солнечные ванны, чтобы после заключения его бледное лицо не бросалось людям в глаза. Это повредило бы его профессиональной деятельности, как-то сказал он мне. Он ведь был гостиничным вором…
Я, правда, пожаловался месье Билла на эти великосветские замашки, но он, как всегда, по своей доброте рассудил, что человека и так судьба обидела — он вынужден против своей воли сидеть в тюрьме. Так пусть уж у него будет какое-то облегчение. Особенно, мол, у бедняги Манги, которому досталось гораздо больше, чем нам, бродягам. Он должен был оттрубить пять лет, а это-таки, действительно, судьба обидела… Директор в этом знал толк, ведь во время войны он три года провел в немецком плену. Почему бы и не позволить парню немного отвлечься?
