Цивилизованная дорога в Северную Родезию идет из Бейры в португальской Восточной Африке. Этим путем когда-то прибыл Сесил Родс, чтобы устроить разнос недовольной части первопроходцев, с трудом вернувшейся с юга. Он жаждал заполучить Бейру, которая виделась ему естественным окном в новые территории, и попытался затеять ссору с португальцами. Лорд Солсбери отказался воевать ради него. Бейра продолжает оставаться португальской, и ныне оборудованные кондиционерами спальные вагоны перевозят умных путешественников с жаркого побережья к границе близ Умтали. Но мне, увы, не довелось путешествовать этим маршрутом. Я прибывал сюда поездом из Элизабетвиля да по воздуху из Лондона. На сей раз я вручил свою судьбу очень неудобному маленькому самолету. Пожелай я, можно было бы лететь прямо в Солсбери, но в таком случае я прибыл бы в более позднее время, чем доставил бы неудобство людям, у которых должен был остановиться и которые жили в сорока милях от города. Поэтому я договорился с ними, что переночую в Ндоле в Северной Родезии у бельгийской границы. Нам вручили для заполнения листы анкеты стандартного образца. Неужели нельзя было поставить хотя бы стол и стулья в хижину, где мы провели час над анкетой вместо того, чтобы сразу отправиться спать?
Я сказал «стандартного образца», но такой анкеты мне еще не доводилось видеть. Чтобы получить разрешение провести одну ночь проездом в Ндолу, от меня требовали, среди прочего, сообщить федеральным властям имя, возраст, пол, дату и место рождения детей, которых со мной не было (шестерых в моем случае, чьи дни рождения я вечно забываю; они сами напоминают мне, когда нужно), дату и место женитьбы. На каких европейских языках я могу писать? Самым странным было требование указать «пол жены». Вопроса относительно «пола мужа» не было. В примечании говорилось: «Эти сведения необходимы для правоохранительных органов или для статистики».
Человек менее покладистый мог бы, пожалуй, отказаться сообщать сведения, не касающиеся правоохранительных органов. Я же покорно заполнил все графы от руки в содрогающейся от работающего мотора машине, опасаясь по этой причине озадачить статистиков в Ндоле….
Снова взглянув на анкету (я сохранил у себя экземпляр в качестве сувенира), я увидел, что отнесся к делу излишне добросовестно. Приезжающим на период менее шестидесяти дней не нужно было отвечать на вопросы с тринадцатого по восемнадцатый. Так что не было необходимости заявлять о своих претензиях на способность писать по-английски. Родезийцы имеют веское основание не доверять английским журналистам, но, конечно, наивно предполагать, что на сочинение статьи, порочащей их, уйдет шестьдесят дней.
Не нужно было и заявлять, что я не болен никакой заразной болезнью. Хотя это кажется еще более странным, потому что это один из немногих разумных вопросов в анкете. Никакая страна не впускает больного чумой. За пятьдесят девять дней активный бациллоноситель сможет заразить огромное количество людей.
Здесь в полной мере проявлено искусство управления государством, которым, по всеобщим представлениям, коренные народы овладели недостаточно.
Последние несколько часов полета небо было свободно от облаков, и мы могли обозревать с высоты огромные и явно безлюдные пространства: озеро, болото, буш, никаких признаков дороги или деревни. Видимое безлюдье Африки, похоже, противоречит распространенным утверждениям о недостатке земель, но, несомненно, для них есть основания, скрытые от понимания туриста.
Солнце зашло, и мы приземлились в темноте.
Агент статистического управления был вполне вежлив. Комната, которую он забронировал для меня, находилась в городе. Автобус был готов отвезти меня к месту ночлега. Я был единственным транзитным пассажиром.
Ндола расположена к юго-востоку от Мбейи, и через нее проходит железная дорога, связывающая Конго с Кейптауном. Однажды, много лет назад, я проезжал ее на поезде. Мы прилетели в семь пятнадцать по моим часам, по местному времени – в шесть пятнадцать. Город так вырос, что его стало не узнать, и он продолжает быстро расти, простираясь вдоль широких бульваров грудой бетона, как сама современная Африка, где земля дешева и каждый, достойный внимания планировщиков, имеет автомобиль. Лишь отель, одноэтажный, с оштукатуренным фасадом, который, несомненно, скоро сломают и перестроят, остается реликтом тех давних дней, когда тут впервые закипела жизнь. Строители явно что-то смутно помнили о колоннах и архитравах. Все остальное, что видит глаз, – «современное».
Жаркий, душный вечер, воздух тяжел от дыма металлургического завода. Настоящий «медный пояс», где, по рассказам, белые пролетарии живут, как члены американского загородного клуба, а почетных гостей принимают по-царски, расположен на некотором расстоянии отсюда. Ндола, как любая часть континента, переживает переходный период. Она уже стала городом, заселенным практически одними белыми. В этот субботний вечер на улицах было меньше африканцев, чем в Лондоне. Большинство белых были, похоже, пьяны…
15 марта.
Самолет был куда удобнее, чем тот, каким я прилетел в Ндолу из Мбейи, и в иллюминаторы можно было разглядеть землю, не столь необитаемую, как болота Северной Родезии. Ближе к Солсбери уже казалось, что мы летим над Сурреем. Расстояние делает краше (но это, как я знал по собственному опыту, в большой мере иллюзия) огромный дорогой пригород, разросшийся за пределы Матабелеленда и Машоноленда.
Друзей, к которым я направлялся, звали Джон и Дафни. Ни на аэродроме, ни в городском офисе я их не нашел. Позвонив по телефону (аппарат был незнакомой конструкции, с наборным диском на обратной стороне, на дне корпуса), я узнал, что меня ждали только на следующей неделе. Но Дафни с неизменной доброжелательностью пообещала тут же выехать за мной.
Предстояло час дожидаться, пока она появится.
Солсбери меняется с головокружительной быстротой. Здание штаб-квартиры авиакомпании, где я находился, было новое, построенное только в прошлом году. Отель «Мейкле», который в прошлый мой приезд имел некоторое архитектурное сходство с отелем в Ндоле, теперь был перестроен и представлял собой чуть уменьшенную копию Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке. Позади него торчала башня высотой почти с Эмпайр-стейт-билдинг, увенчанная шаром (опалово светящимся в темное время суток), – небоскреб страховой компании. Этим воскресным утром улицы были пустынны. Деревья только начали отцветать. Свежий воздух, яркое солнце, приятное тепло. Наконец приехала Дафни и повезла меня в Мазое, под которым она жила со своей огромной семьей уже десять лет….
Когда проедешь большую фруктовую плантацию и водохранилище – основное, что осталось от деятельности Земельной компании в этих местах, дорога становится хуже и ухабистее. В те времена, когда путешествовали в экипажах, тут была придорожная станция, где можно было сменить лошадей, теперь на ее месте находится закусочная с плавательным бассейном. Миновав ее, мы скоро свернули на крутую проселочную дорогу, ведущую к дому Джона. Ослепительно белые улыбки и трепет розовых ладоней встречных ньяса. Останавливаемся возле дома и выходим из машины, ступая в пыль или грязь, смотря по сезону.
Сегодня, в воскресенье, в саду нет рабочих; обычно же они в глубине сада лениво машут инструментом, напоминающим клюшку для гольфа, – пропалывают сорняки. Этим утром все отдыхают, кроме небольшой группы, копающей плавательный бассейн. Копают неистово, ибо принадлежат к необычной полухристианской секте, которая считает, что предаваться безделью в воскресный день безнравственно.
17 марта.
Мы вчетвером – я, Дафни, ее священник и приятный молодой производитель бумажных пакетов – отправились в Восточное Нагорье.
Сначала мы на несколько минут заехали на табачные торги – большой важности событие, ежегодно происходящее в Солсбери. В огромных складских помещениях тянутся ряды с тюками табака. Покупатели быстро идут за аукционистом, на ходу определяя качество товара и предлагая свою цену. Аукционист с видом как бы безразличным переходит от кипы к кипе. Этого мастера своего необычного дела за большие деньги наняли в Новом Орлеане и привезли сюда. Он беспрестанно мурлычет что-то совершенно бессмысленное для непрофессионала, однообразное, иногда переходя на какую-нибудь популярную песенку. Безошибочно поднимает и сбивает цены на партии табака, и это впечатляет, тем более что уж вовсе непостижимо, чем он руководствуется. Так, говорят мне, происходит купля-продажа табака во всем мире. Это ничуть не похоже на хлопковые торги в Александрии, как их описал Э. М. Форстер в «Фаросе и Фариллоне». Насколько я мог судить, в то утро цены на табак были низкие. Это единственная сельскохозяйственная культура в Южной Родезии, которую выгодно выращивать, и у многих продавцов лица были вытянутые, но фермерские жены, вырядившиеся в лучшие свои платья, в шляпках и перчатках, беззаботно болтали, попивая кофе.
